Самое настоящее проклятие

«Сириус, ты помнишь тот тупой анекдот?» Слышал я один анекдот, случайно, и что было в нём особенно смешного, конечно, не запомнил. Но начинался он так: «Как-то раз банши, инфернал и дементор забрели в паб пропустить по стаканчику бренди. Вот дементор остальным и говорит...» Вообще-то, у Квентина Трибла чернилами по пергаменту написано: так называемый «рот» у дементора способен только сипеть, точно дырявая бочка, хрипеть и с мерзким звуком втягивать воздух как... как пылесос. Мама однажды привезла подержанную американскую «Радугу». Она думала, что раз не колдует в доме, то всё обойдётся, и маггловская техника будет работать как надо... Нужно ли говорить, что ничем хорошим это не кончилось, и через пару месяцев я оттащил мамины надежды на нормальную, как у всех, жизнь к реке на свалку. Чары левитации под носом у магглов использовать, конечно, было нельзя, по дороге я весь взмок, изображая обычного подростка. Хорошо ещё, что идти пришлось недалеко... ну и что за ерунда сегодня постоянно лезет в голову? Проходя мимо того места, где — чуть левее — стоял Эйвери, я посмотрел на стену, дотронулся до неё и почти сразу же нащупал узкую продольную выщербину в камне. Значит, вот сюда попало заклятие... и в ту же сторону будто бы глянул Эйвери, когда я сказал, что кинул в него почти безобидные чары ножниц. Это было... довольно проблемно? Я ошибся. Я думал... Впрочем, неважно. Блэка ведь вообще не было на территории школы. Вскрытая переписка? Компрометирующие снимки? Даже звучит нелепо, словно из приключенческого фильма или романа. Но я отряхивал руки от каменной крошки и размышлял со сосредоточенностью человека, который добавляет в котёл финальный ингредиент или готовится прыгнуть через лужу — вспоминал: какой у меня компромат на Марка. Было ли у меня что-то, что я мог бы предъявить ему, если он вдруг начнёт соваться не своё дело, если Эйвери действительно не забудет этот инцидент, как нечто неважное. В голове мелькнул смутный образ залитого дождевой водой окна, переступая через порог, я оглянулся на тихие кровати. Вряд ли Эйвери так же легко одурачить и стереть ему воспоминания, как злополучному пуффендуйцу, так что лучше бы он просто забыл обо всём. Конечно, мне стоило быть осмотрительней, но не хотелось бы теперь считать Марка своим врагом. В общей гостиной камин давно погас, и я засунул руку в карман полунадетой мантии — в темноте было не найти все застёжки — чтобы достать волшебную палочку. Насколько одиноко можно почувствовать себя в пустой и тёмной комнате? Глупое чувство, вызванное недостатком сна. К тому же, место не играет никакой роли: это совсем неудивительно — находясь и посреди толпы, внезапно почувствовать страшное одиночество, словно между тобой и обществом пролегла глубокая расщелина в земле. Когда звучит музыка, все празднуют, веселятся, как безумные — ты рассматриваешь стену, точно знаменитое полотно, и отчаянно хочешь развернуться и уйти в тихую спальню или библиотеку. Да и чем отличались эти сборища от посиделок маггловских алкашей? Тем, что в самый их разгар является заспанный префект факультета, а не констебль с дубинкой? Не то чтобы я и вправду хотел участвовать подобных... мероприятиях (иногда деваться от них было просто некуда, если только плотно запахнуть полог и сделать одну только свою постель строго безвечериночной зоной), я не знал как себя вести, и страдальческое выражение моего лица, думаю, многих бы начало нервировать. У меня в кармане... видимо, я засунул её вчера. Раньше она целыми днями валялась в тайнике под кроватью, как забытый и бесполезный сувенир, вроде наклейки или пластикового брелка, но теперь я побоялся оставить её в комнате. Я вытащил другую волшебную палочку и, напряжённо поглядев на оказавшийся в руке предмет, резко выдохнул и быстро направил её на остывший камин. Ощущение непривычного поцарапанного дерева в пальцах вдруг вернуло мне душевное равновесие. Эта короткая палочка с вылезавшей на конце сердцевиной из уса жмыра была словно... словно символ моей решимости. «Я ни одного тебе слова больше не скажу. Клянусь! Никогда в жизни не подниму на тебя свою волшебную палочку!» — Инсендио! Волна магии с заметным сопротивлением прошла через руку, и полумрак гостиной слегка поредел. Я на мгновение зажмурился. Не знаю, что случилось с прежним хозяином этой волшебной палочки (она слушалась меня на вполне приемлемом уровне), в Лютном Переулке не принято спрашивать о чём-то подобном. Мои руки развязаны, я-то никогда не давал клятвы «не направлять волшебную палочку». Затрещавший огонь не только прогнал тьму, но и будто бы сжёг следы кошмара и прояснил разум — дышать стало легче. Смятение и беспомощность ослабили на душе каменную хватку гаргульи. Однако... я не должен больше ошибаться, вести себя легкомысленно, поэтому, оглядевшись, я убрал палочку и пригладил карманы. Иначе она навредит вовсе не Блэку... Терпеть не могу ошибаться! Конечно, всё нельзя просчитать, всегда найдётся кто-то или что-то, что спутает планы. И всё же это чувство, когда ты понял, что ошибся, но уже ничего не можешь сделать, и остаётся лишь бесполезно сжимать кулаки и жалеть о сделанном — я предпочёл бы никогда его не испытывать. Прошагал по гостиной, не зная сесть ли мне в кресло у камина или в дальнем углу, или запахнуться плотнее в мантию и выйти наружу, бестолково бродить по спящему замку. Остановился у одного из столов и, потоптавшись, поднял с пола чёрный осколок. Я узнал его — это был осколок от шахматной фигуры — и недовольно поморщился. Не зря подумал об осторожности: вчера я повёл себя ужасно неосмотрительно. Если б меня поймали, возможно, возникли бы вопросы? Неизвестно чьи это были шахматы, но, когда поступил в Хогвартс, они уже не один год стояли на столе — довольно потёртые фигуры на равномерно серой деревянной коробке со сбитым крючком. Они считались общими. Вернее, ничьими, потому что всякий, кто интересовался волшебными настольными играми, обычно привозил собственный набор, пахнущий свежей краской и лаком. Или, в крайнем случае, бережно хранимые семейные шахматы с вырезанным изнутри на доске именем далёкого предка. Некоторые говорили, что на хогвартском наборе лежит проклятие, и всякого, попытавшегося наложить на фигуры заклятие блеска или заново расчертить доску, будут преследовать неудачи в шахматных партиях. Разумеется, до конца жизни, которая, как предполагалась, у несостоявшегося шахматиста выйдет печальной и недолгой. По-моему, детская чушь, никто, разумеется, не верил в такое мощное проклятие, однако на моей памяти ни один из членов хогвартского шахматного клуба не решился проверять миф на себе. Так что старые шахматы мало кто трогал, они почти всегда стояли на столе, расставленные по доске, как немного мрачное украшение гостиной. Вчера довольно поздним вечером я сидел на другом конце гостиной, но прямо напротив того стола с шахматами. Сделав вид, что внимательно перечитываю свеженаписанное эссе по Истории Магии, я в какой-то момент незаметно достал волшебную палочку и, прикрыв её пергаментными свитками, направил кончик на крайнюю фигуру — белого, трясущего гривой коня. Мгновение — и на замершей фигуре появилась трещина. Разве я не вёл себя как последний гриффиндорец? В этом было что-то безумное, растравляющее храбрость — колдовать на глазах у всех, хотя никто на меня не смотрел. «Репаро!» — абсолютно целый конь снова вскидывает морду и трясёт густой гривой. Я проделал это несколько раз, добиваясь совершенной точности и чередуя чары, пока странное поведение шахматной фигуры не стали замечать находившиеся в гостиной ученики. Пару раз я промахивался — с другого конца гостиной слышал, как натужно заскрипел и затрещал стол. Может, из-за моих вчерашних «тренировок» ещё пара деталей добавится к хогвартской легенде о проклятых шахматах? Наверное, одно из заклятий было недостаточно точным и фигура вместо того, чтобы аккуратно треснуть, разлетелась на куски. Волшебные шахматы могут двигать руками, стучать копытами, хлопать слоновьими ушами, они умеют корчить физиономии, подсказывать игрокам или даже ругать и оскорблять их. Подобие жизни. Но всё же тренироваться на них не то же самое, что на настоящих живых мишенях... Вчера утром я узнал, где без особого труда и подозрений можно их достать. Правда, я почему-то в последнюю очередь думал об этом. — У нас с собой пшено, сало, сушёные ягоды и тыквенные семечки, — резко сказала Камбелл, обращаясь будто бы ко мне, но с недовольным и озабоченным лицом посмотрела в сторону теплиц, мимо которых мы проходили. — Из-за бури все наши птичьи кормушки с деревьев слетели! Она перехватила сумку и ускорила шаг. Не иначе, как я наколдовал эту дурацкую бурю! Я едва сдержался чтобы не буркнуть ей вслед что-то нелестное, и проводил Камбелл недобрым взглядом. Лили задумчиво глядела себе под ноги, засунув руки без варежек под длинный толстый шарф. На возглас Камбелл она подняла голову, посмотрела ей в спину так, будто не слышала ни слова из того, что сказала её подружка. Потом повернула ко мне голову и рассеянно улыбнулась. — Спасибо, что пошёл с нами, — пробормотала она, нарушив тишину. Это молчание казалось мне немного напряжённым, однако бессвязные мысли, возникавшие в голове, не были особенно мрачными. Страшно покрасневшая Лили в библиотеке, когда я кончиками пальцев провёл по её мантии: «Что ты делаешь, Северус!» Её гневная отповедь Поттеру: «...только посмей ещё раз сказать, что он меня ударил или как-то обидел, всякий раз когда тебе кажется, что это так! Северус не сделает мне ничего плохого. Я готова поклясться в этом!» И странная, несколько робкая, да, робкая, улыбка. «Может, сядем сегодня вместе?» «Вижу, ты прикупил себе новый котёл? Могу я надеяться, что ты сядешь со мной на зельеварении?» Я запоздало кивнул в ответ — словно действительно пошёл ради того, чтобы только покормить птиц. Камбелл недолюбливала меня с тех пор, как на первом курсе до смерти испугалась, столкнувшись со мной в коридоре поздно вечером. Она вовсе не искала моего общества. И не думаю, что Лили на самом деле была сильно мне благодарна. Ну, правда же, Лили владела чарами левитации ещё до школы — что ей стоит повесить на ветку деревянный ящик! Но я всё-таки увязался с ними, не вполне мог объяснить почему. Ведь и сам мог пойти к кромке Леса и поискать кормушки, о которых услышал от Камбелл, один и втайне. Видимо, чтобы участвовать в неловком молчании? Лили снова уставилась в снег под ногами, словно он интересовал её больше всего на свете, а я всё разглядывал её порозовевшее от мороза лицо и выбившиеся из-под чёрной остроконечной шляпы волосы. Лили и правда в последнее время вела себя странно. Что бы это значило? Она заметила мой пристальный взгляд и, кажется, собиралась вопросительно посмотреть на меня, как впереди раздался шум. Камбелл подскользнулась и, уронив сумку, бешено размахивала руками, точно сошла с ума и собиралась взлететь — она пыталась удержать равновесие. Лили кинулась к ней, но ногой тоже попала на лёд. Однако никто из них так и не свёл близкое знакомство со льдом и сугробами. Камбелл, тяжело дыша, осталась на ногах, а Лили, охнув, вцепилась в мой локоть. Я напряг колени, упёрся подошвой в снег и не дал нам свалиться и покатиться под уклон. Для меня это стало неожиданностью — сдавливающая локоть рука, рваное дыхание. Конечно, я не собирался прощать Поттера и наколдованный им лёд. — Прости! Спасибо! — выпалила Лили, мазнув меня по щеке полями шляпы и расцепила пальцы. Я еле подавил порыв удержать её ладонь. И вместо того, чтобы самому подхватить Лили за локоть (так, наверное, сделал бы... Блэк?) я всего лишь пробурчал: «Здесь скользко, смотри, пожалуйста, под ноги!». На что она негромко фыркнула, точно угадала дурацкое волнение под моей раздражённостью. Когда мы уже подходили к краю Запретного Леса, мне подумалось: в детстве мы часто хватали друг друга за руки, но если Лили сжимала мои пальцы без колебаний, с простодушностью ребёнка, который не делит людей на мужчин и женщин, то я испытывал при этом жуткое смущение, словно меня окунали в чан с кипятком, и я всерьёз опасался разоблачения. Почему-то эти мысли едва не заставили улыбнуться, хотя воспоминания были не самыми приятными. Я снова искоса поглядел на Лили. Люди ведь так поступают? Начиная что-то чувствовать, они вовсе не стремятся тут же признаваться и заявлять на весь мир о своих чувствах. Наоборот — прячут, подавляют, избегают их. Даже порой не в силах разговаривать с предметом влюблённости. Я обнаружил, что смотрю на предпоследние страницы учебника ЗОТИ и не могу прочитать ни строчки. В голове было пусто, словно мой мозг превратился в отвесную скалу, за которую ни одной умной мысли нельзя было зацепиться. Мысли с глухими воплями падали в пропасть, пропадая в ней навсегда. Я потёр виски, со вздохом захлопнул книгу и посмотрел на часы. Хотя я пытался вести себя как обычно и не привлекать внимания, но чувствовал, что сам на себя не похож. Везде была зима, лежал снег, ждали Рождества — а мне казалось, что Рождество уже давно позади, как и зимние морозы, и за окном текут талые ручьи, холодные и грязные, но ослепительно сверкающие на солнце. Будто чернели и рушились сугробы, которые представлялись вечными, пробивалась первая трава, бушевала весна — в моём воображении, внутри меня. До следующего урока оставалось минут пять, не больше, разочарованно встал из-за стола. Этот учебник не дал мне ничего полезного. На самом деле, я просто не смог сосредоточиться на нём. Отдёрнул руку — машинально снова гладил старую книгу без обложки, как будто она была живым существом. Этот жест... Посмотрев на ладонь, я в чудовищном и непонятном помрачении медленно потёр — погладил — указательный палец большим, точно пытаясь запомнить тактильные ощущения. Стоя у заваленного книгами стола в укромном уголке библиотеки, я со странным чувством гладил свои руки — какие они на ощупь. Потом опустил. Сколько ещё ждать? Этих дней, когда Блэк отсутствует (хотя и в отсутствие он умудряется портить мне жизнь одними мыслями и... снами) — и одновременно слишком много и очень-очень мало. Сколько б их на самом деле не вышло. Когда Блэк вернётся в Хогвартс... нет, не сразу... но когда наступит подходящий момент. Мерлин, звучит до странности обыденно, будто я собрался прогуляться по морозному воздуху, а не... покончить с ним. Будто лишить человека жизни не сложнее, чем выпить чашку чая.