***
— Я вернусь в Хогвартс завтра, — ответил дяде Альфарду как ни в чём не бывало. Отвинтил крышку, взял с полки канистру (она была не тяжёлая) и хотел налить бензина в миску поменьше, чтобы отмыть почерневшее масло с деталей двигателя. Впервые за эти дни подумал и представил себе момент возвращения. Высокие ворота, шпили, башни, коридоры — тёмные и залитые светом, широкие, как морская гладь, и узкие, словно следы от червяка в яблочной мякоти. Перекошенное от отвращения лицо Северуса. Выставленная вперёд волшебная палочка. Я будто наяву услышал оглушительный звон железных яиц Снейпа, они точно металлически позвякивали, когда он ломал мне нос. Или это просто звенело в ушах? В ноздри ударил специфичный запах. На грудь плеснуло волной — канистра вырвалась из рук и, окатив меня, с шумом грохнулась на пол. — Ай, блин, — пробормотал я, застыв словно вешалка для шляп, с растопыренными руками, с которых сбегали жёлтые, как мёд, маслянистые капли — вот ведь... Грязная, что ли? Выскользнула из рук! Я посмотрел на дядю исподлобья дикими глазами, перевёл взгляд на булькающую канистру, из узкого горла которой толчками выливался бензин — будто её тошнило. И, быстро присев на корточки, поставил канистру вертикально посреди натёкшей лужи. Я ещё ругался на скользкие пластиковые ручки, на домовиху, которая пренебрегла своими обязанностями, почему-то чувствовал себя ужасно неловко, когда мы разбирались с этой лужей. Но не спешил извиняться перед дядей и признавать свою криворукость — брать на себя вину. Подумаешь... В полупрозрачной луже отражалась моя тень, блёклая и безликая. Какое-то смутное ощущение заставило коснуться ворота мантии — зудящая неловкость прошла, но мне вдруг стало невыразимо жалко... себя, как бывает жаль бездомных животных. Дядя Альфард что-то сказал. Разогнувшись, я лишь мельком глянул на него пустыми глазами, не улавливая смысла слов. Я знал, что, красиво швырнув волшебную палочку в сторону, я остался беззащитным, и Снейп чуть не придушил меня. А потом пытался стравить меня с Джеймсом. Идиот. Когда-то, будто бы в другое время года, я объявил Северусу, что он ни черта не смыслит в дружбе! И зачем я это вспомнил? Отчётливо, будто собственный злой голос прозвучал над ухом? Причём тут вообще... Странная мысль. На мгновение я вообразил: вылетаю из дядиной мастерской и прыгаю в первый попавшийся камин, чтобы как можно скорее оказаться в Хогвартсе. Найти... и обязательно сказать... сказать что? — Сириус... Блэк? — весёлые глаза мальчишки, моего будущего лучшего друга, щурятся. Он, конечно, слышал эту фамилию. Или нет? Джеймс Поттер, единственный сын начальника Аврората, едва заметно наклоняет голову в бок и внимательно разглядывает меня. Я молча смотрю, как за его плечом в окне поезда проносятся живописные ещё вполне летние пейзажи, — М-м, ясно. Так... ты... гм... планируешь вступить в команду факультета по квиддичу? Ну, я только об этом и думаю! Едва не дёрнулся к выходу из мастерской, но остановился — сказать пару непонятных и бешеных слов, перед тем как Северус кинет в меня очередным заклятием? Что-то мне подсказывало, что так и выйдет, если я открою рот. Хотя бы для того, чтобы назвать его по имени. Тем более я назову его по имени, он, по всей видимости, терпеть этого не может. И разве я не обещал ему по-дружески, что больше не скажу ничего, что вызвало бы гримасу боли и ненависти на его угрюмом лице? Чары очистили одежду, но, казалось, огнеопасный запах ещё витал около меня, так что дядя отправил меня в дом, чтобы я смыл с себя остатки. Не такая, как ванна Старост (там скорее средний бассейн, предназначенный для избранных), но тоже довольно шикарная, со старинными кранами и зеленоватой плиткой. Я не спеша намылил лицо и шею, потом ребром ладони провёл по голым щекам, соскабливая ароматную пену, будто она и правда была средством для бритья. Вот интересно, когда у меня начнёт расти что-то серьёзнее тёмного пуха и двух трёх волосков? Ещё немного, и Римус сможет по утрам расчёсывать волосы на груди — хотя у Римуса, конечно, особый случай. Джеймс того гляди начнёт жаловаться, что, дескать, подбородок чешется. У Северуса над верхней губой тонкие усики лезут. Такие забавные. Я набрал в горсть колышащейся бликами воды, провёл скользкой мыльной рукой по груди и плечу, неосознанно нащупывая тонкий след от заклинания, которым Северус дал мне знать, что предпочитает более традиционные позы — ему вовсе не понравилось висеть верх ногами. Исчезнет ли шрам когда-нибудь? Или это ещё одна моя неисправимая оплошность? Однажды, когда я был злее дракона, которому прищемили дверью хвост, озадачился ужасно простым вопросом: За что же Северус меня ненавидит? Да потому что козёл немытый! Меркантильный, упрямый, невыносимый... слизеринец (с какой-то невольной быстрой мыслью покосился на ближайший медный кран в виде оскалившейся змеи). Повод к такому отвращению с его стороны показался мне незначительным. Просто несправедливым. Мелким, как школьники из верхних окон замка, как разбросанные по полу кнаты...Я был в ярости. Хотя не вполне осознавал из-за чего. Ну и сколько раз после того, как я рассказал Джеймсу о своём замечательном плане, мне пришлось испытать то же бешенство разочарования и бессилия? Когда осознал, что Северус ни капли не верит мне. Когда он в очередной раз отпихнул меня, будто я не представляю собой ничего, кроме родительских денег — о, как бы меня это не бесило, но книжки и котлы оказались важнее, чем мои чувства! Когда понял, что Снейп ни на миг не оставлял коварных намерений сунуть нос в наши тайны! Когда, задыхаясь от беспокойства и... вины, я замер и увидел, как на конце его палочки вспыхивает зелёная звёздочка. Я бы сравнил его с... ну, с боггартом что ли? Первое, что пришло в голову — надроченная колея. Вторая мысль была про солнце, каждый день пересекающее небо. Как у боггарта смысл жизни — превращаться во всякую мерзость и жуть, так у Северуса — ненавидеть меня и моих друзей. Кто-то спрашивал боггарта, что заставляет его пугать людей? Нелепо же. Или кто-нибудь интересовался у солнца, по каким таким причинам оно встаёт утром? Они просто есть, дело в само́м их существовании... я так считал. ...сорвал сухой невкусный поцелуй и свалился в темноту, ослеплённый красной вспышкой. Я кисло улыбнулся в пустой ванной комнате Оленьей Усадьбы. Она действительно слегка напоминала Ванную Старост. Если бы какое-нибудь могущественное волшебство открутило время назад, как вон тот красивый круглый вентиль на водопроводном кране, прямо в ту ночь после моего дня рождения... может, едва заметив Снейпа — «Нюнчика» — я бы сорвал с себя мантию-невидимку и без всяких размышлений направил волшебную палочку на него, голого и мокрого? Я ведь хотел. Жалел только, что Джеймса не было рядом.***
Напротив меня сидела волшебница. Секунду поглядев на изящные руки в чёрных замшевых перчатках, я прислонился лбом к прохладному забрызганному стеклу и всю дорогу, до того момента, как она вышла где-то в Йоркшире, не обращал на соседку никакого внимания. — Чистящие чары не выдерживают, — равнодушно объяснил кондуктор, глядя на коричневые брызги, — слякоть на дорогах. Он ещё пару раз поглядывал на меня, предложил горячий шоколад, но меня больше не интересовал скандал, который должен разразиться по поводу отпрыска «древнейшей и благороднейшей», катающегося на маггловском изобретении. И после десерта Дромеды пить разбавленный водой шоколад казалось верхом неучтивости и мазохизма. С кузиной я расстался как-то поспешно и неловко, забыл пообещать, что загляну к ней на рождественских каникулах. Я не уверен был, что хочу в ближайшее время пересекаться с её мужем, считавшим Дромеду «истинной слизеринкой» (по мне, это глупость несусветная). И ещё кое-что заставляло меня чувствовать себя странно, неотрывно и бездумно пялиться в автобусное окно: на первый взгляд всё было великолепно — знакомые жесты и голос, и даже шутки про мои многострадальные уши. Но чем дольше я сидел в гостиной Тонксов, тем яснее понимал: Дромеда изменилась за то время, что мы не виделись. Между нами пролегла как бы невидимая полоса. Кузина, конечно, оставалась мне дорога, но неуловимо казалась старше. Ну да, она и была старше меня по возрасту! Но я про другое. Она... иначе смеялась, иначе разговаривала и рассуждала. Она смеялась. Было ли дело в её замужестве, и материнстве или в том, что кузина была свободна, как птица, а я всё ещё красовался на семейном древе, опутанный вышитыми зелеными ветвями и листьями? Не смотря на смешанные ощущения, оставшиеся от визита к тем немногочисленным членам семьи, родство с которыми не вызывало у меня приступы ярости и привкус спора на языке (я, правда, едва сдержался, чтобы не нахамить Тонксу), с какой-то непонятной, непривычной тоской я вспомнил себя — долговязого темноволосого мальчишку. У того никакого пушка на щеках не было и в помине. Вспоминал детство. Потом — дорога (не знаю, к счастью или нет) была ещё длинной — первые счастливые дни в Хогвартсе, когда всё вызывало восторг и голова шла кругом. Ну и без Снейпа не обошлось, разумеется. Правда, думать о нём спокойно становилось всё труднее. Я... я знал, что так будет, хотя, похоже, не особо задумывался, что с этим делать — знал, что встречу в школе кого-то, кто до зубовного скрежета напомнит мне о доме, о матери, о традициях, о моей комнате, о портретах, гобеленах, зеркалах, подсвечниках с вензелями... И том, что я не такой, каким должен быть по разумению родителей. Ты сам виноват. Ты один виноват. Ты виноват, а не я... да, ты, ты! Конечно, Снейп (ну да, примерный слизеринец, куда ни плюнь) сходил с ума не по мне, а по Джеймсу. Если бы он был девчонкой, то я решил бы, что он по уши влюбился в Джеймса и теперь жутко бесится, что тот не хочет общаться со странным язвительным заморышем кроме как тычками и насмешками. Вряд ли это было так, хотя... доля истины, может быть, и есть в этой шутке. Неутешительной истины, потому что мерзко и грустно думать, что теперь даже у твоего лучшего друга больше шансов, чем у тебя. Почему Снейп ненавидит меня, смотрит с отвращением? Какой вопрос может быть проще — потому что он козёл немытый. Нюниус. Я ведь сам так назвал его. Лопатку покалывало, но я сидел всё также неподвижно. Я жалел... ...о том, что поцеловал его. Против воли, из злости, знаю, как псих. По сути-то и бесполезно, только ещё больше разжёг ярость. В Северусе она оказалась сильнее всего остального, в том числе и... здорового желания потрахаться. Но было ещё кое-что. Шутка ли — заставить солнце изменить свой привычный путь по небу... Нормальные люди скажут: да нахрен надо! Да не стоило даже начинать. Не нужно заглядывать в кофейную чашку или магический шар, чтобы знать, кто выйдет победителем в игре команды любителей против сборной чемпионов мира. Ну... Мне не хотелось проигрывать или отступаться от своего слова. Кому хочется? Чем больше я думал об том, чтобы больше никогда не приближаться к Снейпу, не разговаривать с ним, забыть о его существовании — тем тяжелее становилось на душе и безрадостнее были мелькающие картинки за окном. Будто вовсе не избавление от бесполезной надоедливой боли, не освобождение меня ждало в этом случае, а очередная кабала. Мир медленно терял краски. Автобус вдруг тряхнуло. Словно очнувшись от мутного сна, я отлепил лоб от стекла, огляделся, и, тряхнув головой, размял затёкшие плечи. Как-то раз на Чарах я тихонько касался ногой стула Северуса и знал, что он чувствует это. Я был весь в нетерпении, как туго натянутая струна, я ждал, что он вот-вот обернётся. Стоила ли улыбочка ожидания на моём лице испытанной потом — как гром приходит за вспышкой молнии — боли? И перед этим ещё — странное ощущение: поднял голову от своего эссе и тут же услышал шуршание мантии за спиной. Снейп прошёл мимо, как обычно, с непроницаемым лицом, но что-то заставило меня поднять руку и рассеянно провести по волосам, словно на них остался тёплый вздох. Недавний случай с испорченным зельем хотелось забыть (и больше не подходить к котлу, даже если меня по уши завалят «Троллями»). Но сейчас, когда я почти утвердился в мысли выложить галлеоны на стол и покончить со всем, мне почему-то вспомнилось не стыд и обжигающая щёки обида — а то, как Северус старательно таращил глаза, пугая Хвоста. Как он повелительно и нервно взмахивал рукой и из-под неё косился на меня, умирающего со смеху. Это был второй раз, когда мне удалось посадить его рядом с собой. В первый раз он сидел так близко, что я мог тронуть его за колено... и порезаться о нож, прижатый к шее. Я думал, конечно, не о своём горле, не о зельеварении, и даже не о том, как бы мне половчее отомстить настырному слизеринцу. Я размышлял: как странно выглядел бы Северус, поступи он на Гриффиндор, и что за отношения были бы между нами. «А что было бы? Дружба? Любовь?» Да и не в факультете дело... Почему? Если бы в моих руках была бы кружка с горячим шоколадом, поданная любезным кондуктором, она разлетелась бы на куски и обожгла меня (а я бы и не заметил) — так сильно я сжал пальцы, злясь... на самого себя. Ну, почему, почему именно он? Почему Северус Снейп? Почему? Сейчас, когда мне легче умереть, чем — или... несколько лет назад, когда мы были совсем детьми и я его — «истинного слизеринца» — едва увидел? И назвал его так. И, кажется, совершил ошибку. Возможно, самую страшную за всю мою жизнь. Через грязные окна лился солнечный свет, кусочками виднелось голубое небо. В грохочущем салоне не осталось никого кроме меня и ещё одного немолодого волшебника в смешной охотничьей шапке. Автобус приближался к Хогсмиду.