Самое настоящее проклятие

Темнело зимой рано, и ко времени, когда урок Зельеварения кончился, в окнах замка было хоть глаз выколи. Но, вглядевшись во тьму, можно было увидеть, что небо засы́пали звёзды — стояла ясная, безветренная погода. Заходя в свой колдомедицинский кабинет, оборудованный небольшим рабочим местом зельевара, мадам Помфри с улыбкой заметила: — А-а, мистер Снейп, вы уже тут! В её лице и голосе мне чудилась снисходительность тюремщика к исправляющемуся злодею, это раздражало. Некоторое время Помфри наблюдала, как я молча раскладываю ингредиенты на столе. Потом поставила в стеклянный ящик почти пустую бутылку с бодроперцовым зельем, которую держала в руке и, обернувшись, произнесла: — Думаю, я вас обрадую, Северус. Это последний вечер вашей отработки — завтра можете не приходить. Я удовлетворённо кивнул, показывая, что понял. По нескольку часов сидя у котла, я уже мало обращал внимания на запах лекарств и снующую рядом Помфри. Урывками делал домашние задания, читал что-нибудь, а под конец просто смотрел на волшебный огонь, лижущий стенки котла. Рассеянно думал о Розье и Люциусе, о Лили, рыжих отблесках на её волосах, причинах странного поведения в последнее время и… чувствах ко мне. О том, что кабинет Помфри выглядит так, словно она въехала в него неделю назад — пусто и необжито. Днём ещё ничего, а вот по вечерам здесь было довольно неуютно (хотя мне, по большому счёту, было плевать, боюсь, дом в Коукворте бывал куда более неуютным местом), в компании единственной картины на голых стенах, портрета Мунго Бонама — молчаливого, свирепого с виду старика в старинной бархатной мантии с кружевами, больше походившей на женское платье. Может поэтому Помфри и проводила больше времени в палатах, где звучали живые голоса, тут и там валялись забытые учениками вещи? Или наоборот — колдомедичка не обставляла свой кабинет разными безделушками, наподобие покоев Слизнорта, потому что с утра до вечера занималась больными школьниками? Праздные и безразличные мысли. Но были и другие… Руки отмеривали нужное количество порошка из сушёных крыльев или резали корешки, или заливали готовые зелья в блестящие склянки — сам я в это время размышлял об увиденном в воспоминаниях Блэка существе. О том, какие унижения и страх испытал по вине Блэка, когда он преследовал меня. В дымке от котла всё это почему-то казалось нереальным сном. Испорченный котёл, бесполезная ночь в Хогсмиде, заколдованный ботинок, тащивший меня через двор прямо в каменную стену, голова, до краёв наполненная огненной болью, после легилименции… Я думал: Блэк зашёл слишком далеко, превратившись из невыносимого и презираемого мной пса Поттера в… человека, которого я ненавижу всей душой. Страстно ненавижу! И, чувствуя как от злости дрожат пальцы на рукоятке ножа, а во рту появляется кислый привкус, приходил к мысли, что даже если Блэк пошёл на попятную — я всё равно не оставлю его. Не дам ему жить спокойно. Чёрта с два он так просто отделается! Я мог давиться от бессильной ярости, до судорог сжимать волшебную палочку — и всё же не поднять её. Или пытаться прятать истинные эмоции за маской невозмутимости. Однако действительно закрыть глаза на причинённые обиды — никогда. Возможно, кто-то бы сказал, что следует быть… проще? Само слово вызывало рвотный рефлекс, знаете, вот это всё: будь проще, и люди к тебе потянутся; мух ловят на мёд, а не уксус. Это не по мне, иначе я бы давно был версией недалёкого подлизы Питера Петтигрю, занял место, принял свою роль шута… Нет, я был уверен, что вряд ли когда-нибудь изменю своей прекрасной памяти «на врагов», хотя иногда она и мучает, и приносит неприятности. Пусть кто-нибудь другой прощает. Притворяется хорошим. Дружит со всем миром. С этим паршивым, грёбанным, несправедливым в своей прогнившей сердцевине миром, который, словно пьяница, выпрашивающий по полпенни у соседей, слишком много мне задолжал… И, как тот же пьяница, вовсе не думает отдавать долги. Разве я не прав? За всё, что я испытал, этот мир не был должен мне?! С чего мне теперь отвечать открытостью наивного кретина? Кто-то назовёт это злопамятностью. Я считал, что порой на твоей стороне остаётся только чувство собственного достоинства, и оно одно способно подарить удовлетворение и спасти от отчаяния. Не худшее, но однообразное наказание подходило к концу, потому что всё в этом мире имеет свойство заканчиваться. Завтра у меня появится время снова вплотную заняться… Чем? То ли неясный звук, то ли едва уловимый порыв ветра неожиданно вырвал меня из разрозненных мыслей. Я оторвал глаза от лоснящейся разделочной доски и уставился на дверь кабинета. Что-то не так. Пару мгновений я внимательно разглядывал дверь и, наконец, сообразил, что меня в ней напрягло. Я растерянно подумал: «Чёрт, она… всегда была чуть приоткрыта так, что в комнату забредал лёгкий сквозняк?» Отложив колбу с лавандовой эссенцией, я тихо поднялся и пересёк кабинет, напряжённо вслушиваясь, как поскрипывает пол под моими шагами. Открыл дверь резким движением — за ней никого не было. С некоторой опаской высунул голову и посмотрел по сторонам коридора, потом почти случайно бросил настороженный взгляд вниз и остановил его на ярко-жёлтой обёртке от карамельной конфеты прямо у моих ног. Я молча наступил на неё краем ботинка и из-под подошвы раздался характерный хруст. Пусть меня и переполняли мрачные предчувствия, я не мог точно сказать, лежала ли эта обёртка здесь всегда — по пути в больничное крыло я не обращал внимания на мусор на полу. Но также у меня не было никаких явных доказательств, что кто-то, и правда, стоял под дверью, пристроив наглый, тускло поблескивающий глаз в узкую щёлочку между дверью и косяком. Коридор абсолютно пуст и тих, лишь где-то в соседней комнате на грани восприятия слышался приглушённый и неразборчивый голос Помфри. Потоптавшись на пороге, я вернулся в кабинет и во второй раз встал со своего места уже только когда запасы бодроперцового для Помфри были обновлены и передо мной в ряд стояло с десяток заполненных склянок. Что-то громко затрещало в костях — потягиваясь, я ощущал усталость в теле и с раздражением подумал: этим должен заниматься Слизнорт, разве нет? Думаю, настоящее наказание заключается в том, что мне не заплатят за применённые навыки и потраченное время. Ну и что, что я мог с закрытыми глазами приготовить и костерост, и зелье от бессонницы… Вот любопытно, кому есть до этого дело? На секунду закрыл слезящиеся от пара глаза — под веками тут же возник образ кровати с открытым в качестве приглашения пологом. Однако, потешив себя мечтой об отдыхе я со вздохом отложил её на час или два — сегодня был тот день, когда ученикам не только разрешалось, но и предписывалось нарушать комендантский час. Около одиннадцати часов вечера пятый курс Слизерина должен был подняться на астрономическую башню и написать заключительную контрольную работу — нанести на пергамент карту звёздного неба и указать названия важнейших небесных тел. Для большинства — что только сможешь вспомнить. Найти Луну, например. Какова задачка! Надо сказать, многим Астрономия казалась пустой тратой времени. Кто-то, может быть, предпочёл бы махать палочкой и превращать людей во что-то мерзкое, а не рисовать точки на пергаменте! Полагаю, тот, кто так думал, не подозревал, что для части заклинаний, ритуалов и зелий, конечно, необходимо определённое положение звёзд и планет. Как бы не пришлось потом кусать локти, не умея отличить Марс от Юпитера… Меня это не волновало. Болваны, в большинстве своём, неисправимы, а раз так, пусть они делают, как хотят. Я им не нянька и не староста. Я ещё пару раз подумал о кровати. Размышлял о ней ровно до тех пор, пока не подошёл к винтовой лестнице, ведущей на открытую площадку и не разглядел. Их. —…о Поттере? Лили пододвинула стул. Колокол на урок прозвучал секунду назад, но Слизнорта ещё не наблюдалось в кабинете. — Что? Что ты говоришь? — переспросила Лили в затухающем металлическом гуле. — Я спрашиваю, что ты говорила о Поттере? Помнишь? Ты говорила, что профессор Джонсон… — А, ты про это! — она махнула рукой, будто ей вовсе не интересно говорить. — Про пустые листы! — на мой недоумённый вопрос она пояснила: — Вместо астрономических карт они сдали пустые листы. Абсолютно пустой пергамент. Даже не удосужились попытаться что-нибудь написать! Меня пришпилило к стене, точь-в-точь газетный листок под резким порывом ветра. Между мной и гриффиндорцами было всего около десяти шагов и, хотя никто из них пока не увидел меня, я кожей чувствовал, как это жалкое расстояние, словно кипящая вода, заполнило напряжение. Они стояли в стороне, но не особо выделялись на фоне слизеринцев. Факельный свет так странно падал на лицо Блэка, что я не мог разглядеть выражение на нём. Первая мысль, совершенно безумная: подойти и вытрясти у Блэка, какого чёрта они тут забыли?! Вторая: тихо уйти и трусливо прогулять урок. Третья была о том, что гриффиндорцы — я вспомнил слова Лили — провалили контрольную и, разумеется, пришли её переписать с другим факультетом, обычное дело. Проходящий мимо Гойл удивлённо взглянул на меня, и я постарался взять себя в руки. Хотя бы внешне. Последняя мысль показалась более-менее здравой, но что-то в ней меня смутно беспокоило. Да. Я против воли внимательно вгляделся в гриффиндорцев — они двинулись с места и теперь молча поднимались по тёмной лестнице на площадку, не привлекая большого внимания у группы слизеринцев впереди. Я с лёгкостью различил отдельные шаги в общем шуме, будто под его ногами ступеньки вздрагивали и отзывались как-то по-особенному. Бред... Разумеется. Я, правда, был невысокого мнения об умственных способностях Поттера и его компании, но сдать пустые листы — слишком тупо даже для полных идиотов. Из этого выходит… Четыре придурка специально провалили контрольную по Астрономии. Ну и какой процент того, что это никак со мной не связано? Наверняка, меньше одной тысячной. Твою мать. А, впрочем, может быть я… слишком много о себе думаю? Блэк ведь весьма успешно игнорировал моё существование все эти дни. Когда я смотрел Блэку в спину — до того момента, как она не скрылась за поворотом винтовой лестницы — странное жутковатое нервное возбуждение заставило меня шагнуть вперёд, словно в каком-то забытьи, резко остановиться и снова сделать шаг, второй, третий. Я вовсе не собирался подбегать к Блэку, хватать его за грудки как… несколько дней назад. Чувствовать, как он замирает под моими руками. Чувствовать себя ублюдочным психом. Абсолютно точно не хотел уходить, как трус, так что… Неужели, он всё-таки решился... продолжить? Или пока ещё рано делать подобные выводы? …мне оставался один путь — осторожно идти следом.