Самое настоящее проклятие

Один очень злой и опасный человек как-то раз мне сказал (по сути крикнул, ведь он был вне себя от ярости): «Я выжил в аду». А мне показалось, что что-то в его словах прозвучало неправильно... Солнце ещё не село. Маячило где-то там, на туманном горизонте болезненно-жёлтым пятном. Я торчал возле каменного парапета на Астрономической башне, щурил глаза и дрожал от ветра. Слишком тихо, одиноко, будто про меня все забыли — мне здесь не нравилось. И слишком много мыслей, в которых легко утонуть. ...Какого хера ты называешь свою жизнь адом? Какого хера ты винишь меня и оправдываешь любую гнусность желанием отомстить? Думаешь, я такой же, злой и безжалостный, способный на всё ради мести? А я думаю, ни со мной, ни с тобой так быть не должно. Только... я вовсе не такой уж сильный. Я... Испачканный красноротый мальчишка, который твердит, что весь джем съели садовые гномы. Правда в том, что я настоящий — без шуток — слабак (вот здесь, на ледяном ветру и приходят подобные мысли)... Зачем я пришёл сюда, ведь до урока Астрономии у Гриффиндора было ещё полно времени? Никак что-то не вспомнить. ...Беззащитнее колец, вратарь которых вырублен бладжером, а защитники рассеяны по полю... Нет, мои руки и ноги были в полном порядке. Я ел, говорил и ходил по школе — но точно бродил в нескончаемом лабиринте. В ушах ревел шторм из злости, сумасбродств и ругательств... Я захлёбывался в нём, как делал это всю жизнь. Знакомая история... сколько раз мне хотелось одновременно трахнуть и избить? «...не твой младший брат, верно? Полагаю, он не хочет иметь собой ничего общего. Как жалко и отвратительно, Блэк.» Я неподвижно стоял под ветром, засунув руки в рукава, а во мне плескался целый грохочущий океан, поднимавшийся до неба. Безумие, от которого темнело в глазах. Жажда разрушить всё к дракклам. Жгучая, как пощёчина, обида. И похоть, такая сильная, что меня потряхивало, когда я сосредотачивался на ней. Я не хотел о ней думать. Наверное, впервые в жизни. Она туманила голову почище крепкого алкоголя — и я чуть-чуть завидовал тому, у кого она всегда оставалась ясной. Ах да! Вспомнил, зачем я здесь. Огляделся по сторонам, вот здесь поставить стол, и надо бы притащить свечей... И всё же — всё же я надеялся стать тем, у кого хватит сил... Единственный призрачный перевал через гигантские горы. Говорят, можно котёнка полусонного за шкирку вытащить из корзинки, но не человека — из его собственного ада. Ад, я видел, был внутри, прорывался наружу мрачными взглядами и ядом на языке... Ты прав, я не продержался и месяца, но это не значит, что у меня не осталось ещё шанса. Детка Лилз не ответила мне на последний вопрос — ну так я сам на него ответил. Да. Враг может перестать быть врагом, если однажды протянуть ему руку. Удочка или другой от ошейника конец поводка? Я почему-то видел не то и не другое, а... верёвку брошенную через пропасть? Она светилась во тьме, и я надеялся, что она выглядит достаточно крепкой, чтобы ей доверились. Эти мысли согревали. Будто в порывах холодного воздуха я мог поймать чью-то ладонь... Или нет. Никогда, не в этой жизни, Блэк. Или да. Или... Не важно. Пока ты считаешь, что добиваться этого будет правильно и — я невольно криво улыбнулся — думаешь, что дядя Альфард с тобой согласился бы. А он уж точно считает тебя хорошим человеком. Кутаясь в мантию, лениво наблюдал за крошечными учениками во дворе, замечал зелёные нитки шарфов и не находил в своём прошлом ни единой возможности найти общий язык со слизеринцами. Смог бы это сделать, может быть, кто-то, кто умнее и лучше меня. Кто не бросился бы ржать над тем странным парнем, в которого потом влюбился. И не оказался в итоге в одиночестве на вершине холодной башни. Или, может, наоборот, он — тот — был бы хуже. Как кудрявая и высокая копия Рега в отглаженном воротничке... Я поморщился. ...Но точно — кто-то другой, а не я. Вот идиот. Разве это сложно было понять сразу? Вдруг ощутил себя страшным лицемером. Это было так странно и неожиданно, что я не удержался и рассмеялся. Смех прозвучал удивлённо и не очень-то весело, но его всё равно никто не услышал, разве что птицы на шпилях и карнизах. И правда смешно. Честно говоря, я уже сто лет как забыл, чем именно Северус отличается от меня или от Джеймса. Ему, и правда, нужно было пару раз попытаться меня убить, чтобы я осознал: «мы стоим на одной ступеньке»? Терпеть не могу слизеринцев. Люблю дядю Альфарда и Дромеду — дядя пахнет сигарами и смеётся, широко открывая рот, а у Дромеды большие оленьи глаза, длинные каштановые волосы, вьющиеся на концах, и она ниже меня на добрые шесть дюймов. Они любят меня. Я обычно не заморачиваюсь насчёт таких вещей, но... Никакой магии не подвластно изменить прошлое. Я про то, что, наверное, бессмысленно думать, что было бы, если бы — ведь тогда всё происходило бы с какими-то другими людьми, а не с нами. Я в последний раз оглядел пустую площадку на Астрономической башне и начал спускаться вниз. Мне нужно было ещё рассказать остальным свой план.

***

— Эй, лови, Бродяга! Было утро того дня, когда мой бесхитростный план должен был исполниться. Джеймс сначала швырнул в меня подушкой, — она попала мне прямо в лицо — а потом вовсе завалил обратно на кровать, хотя я был уже полностью одет. Дружеская потасовка отлично бодрит вместо утренней гимнастики. — Хочешь меня ударить, Джейми? — проворковал я, когда Сохатый, запыхавшись, с видом победителя уселся на мне, как на гиппогрифе, свесив ноги по обе стороны кровати. С чего-то я чувствовал между нами натянутость в последнее время, но не вкладывал в свои слова ничего кроме тупой шутки и, честно говоря, думал лишь о том, как бы ущипнуть Джеймса за голую пятку, покачивающуюся в нескольких дюймах от моей руки. — Если бы это только сработало, — быстро пробормотал Джеймс. Вместо того чтобы подняться, он вдруг провёл рукой по моим волосам, словно расчёской, прижал их к постели, — Ты пойдёшь сегодня на Астрономическую башню? — вдруг спросил он, нависая надо мной. Я попытался поелозить головой — волосы неприятно натянулись. — Конечно. Я ведь многое сделал для того, чтобы оказаться там. — ответил я, прищурился, разглядывая лицо Сохатого в полумраке задёрнутого полога — И... мне казалось, что ты согласился составить компанию? Джеймс, не меняя позы, коротко пожал плечами, будто показывая, что у него не было особого выхода, кроме как присоединиться ко мне. И попросил: — Не ходи. Я тоже не пойду. В жопу Астрономию со слизеринцами. Я рассмеялся, потому что вдруг представил, как Джеймс спускает с себя брюки, раздвигает ягодицы и, словно ноздрёй, всасывает людей и телескопы... Кажется, он подумал, что мой смех значит согласие, ощутимо расслабился, — я резко перестал смеяться. — Слезь с меня, — потребовал я ровным тоном. Джеймс убрал руку с моих волос, давая двигать головой, но больше не шелохнулся. Его задница всё так же давила мне на бёдра. Я упёрся ладонями ему в колени и буркнул: — Я вроде никогда не мешал тебе с Эванс? Даже наоборот, помнишь тот случай, когда ты заставил меня изображать гребанную собаку из какого-то маггловского рассказа? Я ещё и светился весь. Джеймс улыбнулся, едва заметно, и произнёс: — Бродяга, это разные вещи. Я... — он молчал несколько секунд (я сообразил, что пальцами нервно барабаню по коленям Сохатого), а потом тихо докончил: — Я никогда не стал бы спорить на Эванс, понимаешь? Мне бы в голову подобное не пришло. Как неожиданно. Глаза Джеймса отражали рассеянный дневной свет. — Ты хочешь сказать, что я поступил с Северусом, как сволочь? — спросил я ровным тоном, перестав двигать пальцами, замерев на месте, как совершенный истукан, — Обвиняешь меня? Тоже. — Я хочу сказать, — Джеймс явно сглотнул, то ли от волнения, то ли от отвращения, я не понял, — Хочу сказать, то как ты себя ведёшь — это никакая не любовь. Это больше похоже на... Ну... Одержимость? Болезнь? Называй как хочешь. — он слегка наклонился ко мне, — Ты помешался... — Я предпочту называть это оскорблением моих чувств, — холодно отозвался я и резко, несильно, но настойчиво пихнул Сохатого коленом в спину. Джеймс проигнорировал мой пинок — непрозрачный намёк заткнуться и убираться — медленно покачал головой, и я понял, что шутки кончились. — Может, в Хогсмид? — предложил Джеймс неестественно бодрым голосом, — Проветримся, навестим Розмерту... Сириус, я думаю... всем будет только хуже, чем дальше — тем хуже, и в первую очередь тебе, если ты снова ввяжешься... — он внимательно посмотрел на меня сверху вниз и почти простонал: — а ты, сукин сын, точно ввяжешься. Но, знаешь ли, Лили Эванс никогда не поступила бы со мной так подло, гнусно, мерзко и несправедливо, как Снейп с тобой. — в голосе Джеймса прорезалась острая неприязнь, он моргнул и поинтересовался, — Тебе действительно ужас как хочется повторить? — Кажется, Северус тебя больно зацепил? Мерлинова борода, сколько неприятных слов! — высказал я (как же я ненавижу эти «серьёзные разговоры»!), приподнявшись на локтях почти до уровня лица Сохатого и, уставившись на него, просюсюкал: — Джейми, милый, ты испугался маленького засранца? А я-то всегда думал, тебе плевать на всякие слизеринские козни, мне казалось, Снейп тревожит тебя не больше зудящего комара... — Заткнись! Я его ненавижу! — резко выпалил Джеймс, дёрнул подбородком, — К чему ты клонишь? — Ну... — я даже немного опешил, не ожидая от Джеймса такого эмоционального заявления. Неужто я в своих насмешках был близок к правде? Снова упал на постель, расслабленно (впрочем, настоящего спокойствия я не чувствовал) раскинул руки и начал рассуждать: — А... ну, представь, Джейми, если бы Эванс пошла с тобой на свидание? Но с условием — перестать доставать Северуса. Неужели ты бы не согласился? Или, может, тебе важнее, — щёлкнул пальцами, подыскивая слово, — изводить кого-нибудь? Джеймс взял свою подушку, положил её мне на живот и смял уголок. Я с какой-то неприятной ясностью вспомнил тот раз, когда вместо того, чтобы пойти за мной — не то чтобы я собирался плакаться кому-нибудь в грудь, но мы могли бы вместе распить ту бутылку виски, что я нашёл в теплицах — Джеймс решил остаться и побить Снейпа. — Месяц назад, может, и согласился бы, плюнул бы, — ответил он неразборчиво и неохотно, — Но не теперь, когда всё зашло так далеко и...— он опять помолчал, точно повторял в уме. — Я ненавижу его, потому что перестал узнавать тебя... «...и это пугает» — но Сохатый, внимательно разглядывая подушку, не стал договаривать. Я посмотрел в сторону, на полузакрытый полог. Хотел что-то объяснить Джеймсу. Может, ткнуть в его собственную фразу, про то, что я собираюсь сделать из четырёх пять... Разве ему не казалось это забавным? В моих ушах всё ещё оглушительно звенело: «нет, это никакая не любовь, это одержимость, болезнь!» — Я уже говорил тебе меня не ревновать? — Ну ты и козёл... — Джеймс резко выдохнул и будто стал тяжелее. Мне стало труднее дышать. — Слезь с меня, наконец. — хрипло возмутился я, — Что мы будем делать, если от твоих ёрзаний у меня встанет? Джеймс оскорблённо фыркнул, но действительно перекинул одну ногу и отполз в сторону. Глядя на его передвижения, я внезапно добавил: — А, помнится, ты первый поддержал меня, когда мы заключали пари? Тебе так не терпится получить свои галеоны! Сохатый замер и парировал: — А ты серьёзно предлагаешь мне закрыть глаза на то, что происходит? Засунуть своё мнение, что Снейп это, блять, не Эванс? Иначе что? Разосрёшься со мной? — он стоял на трёх конечностях, а четвёртой на ощупь искал на полу ботинок. Поднял голову и посмотрел мне в лицо, — Ты ведь понимаешь, что Нюнчик использует тебя. Он, грязный... Я сел и наставил палец на Сохатого. — Прекрасно понимаю, — с вызовом сказал я, раздражённо прищурился, — И уж лучше, чем ты, который бесстрашно лезет с ним в драку! Но... Я уверен, что сейчас поступаю правильно. Мелькнуло воспоминание про Лилз. Однако произнёс я совсем другое: — Может, я крепче, чем кажусь, а? А ещё прекрасно знаю, что делаю. И... Раз уж ты согласился помогать мне, не изображай сейчас из себя строгого родителя, Джейми! Джеймс хмыкнул: — Ты бы видел своё лицо всякий раз, когда речь заходит о твоей семье! Ты ещё называешь себя «крепким»? Я хотел возмутиться и столкнуть Джеймса с кровати. В шутку. — Ты говоришь, что любишь. — протянул Сохатый, не особо пытаясь отделаться от моих пальцев, — Но кого ты можешь любить, кроме самого себя? Я отцепил одну руку от его мантии и ударил быстро, без замаха. Глухой звук. Или ударил по подушке? Нет... Джеймс громко охнул и едва не свалился с кровати спиной вперёд. Послышались шаги и обеспокоенный голос Римуса из-за полога: — Что вы там делаете? Надеюсь, вы не... Судя по смущённому тону, Римус подразумевал поцелуи, а не удары по лицу. — Именно этим мы и занимаемся! — воскликнул я, вскакивая с кровати и резко отдёргивая полог, — Римус, будешь третьим? Говоря это, я чувствовал тяжёлое дыхание Джеймса за спиной и его пристальный взгляд. Когда Римус, закатив глаза, отошёл, Сохатый с силой швырнул подушку на соседнюю кровать и пробормотал: — Я не то хотел сказать... — Да иди ты, — отозвался я. — Я не мудак. Джеймс пощупал лицо, пожал плечами и ответил: — Признаюсь, мудаком ты мне нравился больше. Ты хотя бы не бил меня!