Самое настоящее проклятие

Может быть, есть что-то важное в этих воспоминаниях? А, может, ничего такого особенного и нет. Далёкое утро, когда я был ребёнком — продираешь глаза и видишь, как солнечные лучи рябят на стене, напоминая светлую поверхность воды. Или полоска бледного мышиного неба за оконной решёткой, мелкий дождь, опускающийся на стекло, точно застенчивый гость, не стуча, а с еле различимым шуршанием. Шпили хогвартских башен... В памяти они остались такими, какими я, задрав голову, увидел их на следующий день после приезда и торжества распределения: почёсывающими животы рыхлым облакам, будто эти облака были вроде огромных небесных котов. Муравей с парой полупрозрачных крылышек, бегущий по пальцу, как по листу дерева. Часы за партой, склеившиеся в один, полный томительным ожиданием, зеваниями и скукой, бесконечный промежуток времени. Просто моменты, которые — иногда совершенно непонятно почему — запоминаешь на всю жизнь. Мм... Если бы человек был пирогом, то начинкой я бы назвал такие воспоминания. Ну, этот — с почками, а тот — яблоками. Ничего не стоят, однако ты набит ярко отпечатавшимися в мозгу обрывками. Мне казалось, что время, когда я стоял на Астрономической башне, обдуваемый ветром, смотрел по сторонам и вниз вырезалось в памяти раскалённым ножом. Я был на площадке один — завывал ветер, хлопала мантия, по подбородку хлестал галстук, — и одновременно нет. Не знаю, как объяснить, чтобы не показаться совсем уж психом. Это словно... разговаривать, когда твой собеседник реагирует, отвечает, но существует только в твоём воображении. Можно увлечься и внезапно зашевелить губами, произнести вслух конец какого-нибудь слова. Можно даже забыться и обернуться, отчётливо ощущая, что парень со скрещёнными на груди руками и непроницаемым лицом стоит прямо у тебя за спиной. — И о чём же ты думаешь, Блэк? Всё представлялось мне кристально ясным. И если я простою там, на холоде, ещё немного — на следующий день буду с заложенным носом изображать из себя рыбку, дыша через рот! Я вспоминал... Когда впервые пришёл к тебе в библиотеку — честно сказал, что несчастлив быть влюблённым. Не то пытался наивно найти в тебе товарища по несчастью, не то хотел оправдать своё уморительное преступление — влюбиться в «настоящего слизеринца» и постоянно думал про себя: он сопротивляется, как же бесит, скорей бы хорошенько проучить этого мерзавца! Я разрывался от противоречивых желаний, делал то одно, то другое — это было очень смешно. — Мне это смешным не казалось. Когда делаешь плохие вещи, вообще, лучше всего при этом смеяться, словно ничто в этом мире тебя не беспокоит. Слышали? Прошлое должно оставаться в прошлом. Звучит избито, но, кажется, я начал понимать смысл этого высказывания. Ну, допустим, я смог добраться до своей одиннадцатилетней версии — тот агрессивный сопляк послал бы меня на хрен с моими предупреждениями не особо доёбываться до одного слизеринца и не лепить из него своего личного врага, точно так же, как заводят домашнее животное. Сову там, или жабу. Я мог с лёгкостью представить эту неловкую ситуацию — сам себе же показал средний палец. Потому что мне ничего не стоило прицепиться к любому из своих однокурсников — все их изумрудные, как трава, галстуки, вызывали у меня одинаковый приступ изжоги и желание тут же вытащить волшебную палочку, немедленно ввязаться в историю. Ещё один вопрос: почему, почему мои слова не подействовали? — А на что ты надеялся? Что я с первой же попытки услышу тебя и скажу, что всё это время, отталкивая, был не прав? Не то чтобы у меня имелся какой-то чёткий план действий или (Мерлинова борода!) написанная на пергаменте речь... Я бежал по лестнице следом за тобой, и, гиппогриф дери, моё лицо было в крови! Сам бы удивился, если б задумался хотя бы о том, как не полететь в лестничный пролёт головой вперёд. «Я не хочу, чтобы всё слилось в канализацию. Даже если я виноват, не будешь же ты дуться и обижаться из-за ебучей шутки?» Даже если мне, по большому счету, было плевать насколько близко к определению «неебическое дерьмо» то, что я делал — при мысли о том, что произошло дальше, хотелось зажмуриться... После того, как ты прогулялся по моим воспоминаниям, как весёлый школьник по Хогсмиду, я, и правда, пожалел о том, что однажды поцеловал тебя. — Думаешь... это что-то значит, Блэк? То, что, забрав свою волшебную палочку, я не ушёл, не поставил жирную точку, а, подойдя ближе, чем когда-либо, оторвал пуговицу на мантии? Просто смешно! В последние дни я едва не убедил себя, что это безумие: заставлять солнце изменить привычный путь по небу... Я знал одно: я бы не стал извиняться перед тем, кого не считал кем-то близким. Почти как Сохатого, Лунатика и Хвоста. Ну, или не чувствовал острого жизненного интереса сделать этого человека (однажды ты сказал, что выжил «в аду»? А в другой раз едва меня не убил) — своим другом. Примерно так же, как вызубрить родословную семейства, начиная с того времени, когда Британию захватили римляне — нелегко было сформулировать одну эту единственную мысль. Я справился. Всё ещё смешно, но ведь ничего — ничего плохого в моём желании не было. ...Конечно, безумие. Никакая месть, никакая шутка того не стоит. Я вспоминал... Трогательные дрожащие и обжигающие пальцы на своём воротнике — чувствовал всем своим существом: ещё раз попытаться взять тебя за руку будет правильно. Если б я сдался — думаю, это стало бы ужасной ошибкой для нас обоих. *** Утром я ударил Джеймса и выпалил, что не мудак. И, похоже, весь день вёл себя просто невыносимым мудаком: игнорировал намёки, пару раз притворялся глухим, не следил за языком, громко зевал, разваливался на полтора стула... И старался не расхохотаться, когда видел растерянность и недовольство на лице Джеймса. Не знаю даже, по каким таким размышлениям он сдерживался, и, в конце концов, не ответил мне смачным лещом. На ужине я без особого аппетита накалывал на вилку цветную капусту и искоса посматривал, как Джеймс молча добавляет бобы к бифштексу. Я остановился глазами на его лице, и вдруг в моей голове, перекрывая шум Большого Зала прозвучал вопрос, который молчаливый Сохатый, потирая покрасневшую щёку, вполне мог задать: «Ты ударил меня потому что я сказал, что ты не можешь любить? Или из-за того, что я подрался со Снейпом?» Какой странный вопрос. Я ведь просто подстёбывал своего друга, просто развлекался, а не... наказывал его. Мне внезапно стало неуютно, я попытался выкинуть эти мысли из головы. Немного поколебавшись, положил вилку, пнул Питера в ботинок — Хвост держал в руке кусок яблочного пирога и от неожиданности едва не уронил его, на стол посыпалась сладкая начинка. Подняв руки, потянулся одной к затылку Римуса, а другой — схватился за Джеймса, отрывая его от сочного куска мяса. Негромко выпалил: — Мне нужно кое-что вам рассказать. — Прямо... сейчас? — невнятно простонал Джеймс и исподлобья глянул на меня, точно всё ещё ожидал какой-то пакости. На бифштексе остались следы его зубов, — Полагаю, это важно, — расплывчато ответил я. — Секрет? — с осторожным любопытством спросил Римус, и я напряг руки, заставляя обоих придвинуться, пригнуть головы. — Думаю, да. Джеймс с кровожадным видом, точно хотел пропороть насквозь столешницу, воткнул вилку в мясо вертикально. На его резкое движение обернулась пара соседей по золотым тарелкам. Римус поставил кубок с тыквенным соком, нашёл в кармане рукоять волшебной палочки и нерешительно огляделся. — Но это будет слишком заметно, если поставить заглушающие чары прямо здесь, — в полголоса заметил он, обводя пальцем значок на груди. У этих чар было несколько неприятных минусов — не увидеть светящийся купол мог только слепой и взломать его, на самом деле, не составляло большого труда. Я хмыкнул, к тому же все эти чавкающие люди вокруг вызывали у меня раздражение, даже если они не услышат ни слова из того, что я собираюсь сказать, за одни любопытные взгляды, мне страшно хотелось приложить кого-нибудь лицом об стол. — Пойдёмте в библиотеку? — предложил Хвост, пристав с места, — Вряд ли сейчас там много народу. Римус пожал плечами, что можно было расшифровать как согласие — большинство людей было занято тем, что набивало желудки (Джеймс, если судить по не очень-то счастливому выражению, с которым он посмотрел на свой бифштекс в окружении блестящих от сока бобов, хотел заняться тем же). Я бросил быстрый взгляд на стол Слизерина и, поднимаясь, равнодушно сказал: — Пойдёмте прямо сейчас, если не хотим, чтобы за нами увязался хвост. Северус, кажется, был занят тем же, что и всё остальные — не глядя вокруг, всухую жевал кусок пирога. Сорвавшись из-за ломящегося от еды стола, я вовсе не ощущал такого же спокойствия, с которым говорил. Мне казалось, что если я промедлю ещё две-три минуты, то точно передумаю... До библиотеки мы не дошли, остановились в пустом коридоре, где я тихим голосом рассказал о том, что Снейп несколько дней назад залез мне в голову, и я не знаю, что именно он успел увидеть. — Ты молчал! — первым поражённо воскликнул Питер, когда я закончил, — Это же... — Что? — переспросил я, оторвал взгляд от рассматривания своих ботинок, чем напряжённо занимался всё то время, пока говорил, и вскинул брови. Питер казался слишком забавным, чтобы на него можно было всерьёз и надолго злиться, к тому же на душе у меня стало неожиданно легко и свободно, точно сбросил тяжёлый груз. Питер замялся. — Очень... сложная магия! Не каждый волшебник так сможет, — пробормотал он, наконец, покраснел и потёр затылок — Я знаю, я не должен так говорить... Джеймс положил мне руку на плечо, будто привлекая внимание. Но, когда я вопросительно глянул на него, то ничего не сказал. Меня вдруг осенило: Хвост ожидал от меня затрещины и потому невольно втягивал шею в плечи, прикрывал голову ладонью. И он вздрогнул, когда я весело рассмеялся. — Северус великолепен, правда? — протянул я, насмешливо улыбаясь, — Ты ведь так думаешь, Пит? Признайся! Ты считаешь его потрясающим? Хвост застыл в удивлении и посмотрел на Джеймса, точно с немым растерянным вопросом: «Что это с ним, Сохатый?». Я ткнул Питера в грудь и снова захохотал. Я и не думал, что это так тяготило — что я все это время что-то скрывал от друзей. Теперь будто у меня появились крылья, я уже даже не понимал, с чего так долго молчал. Но мой смех прозвучал одиноко и скоро стих. Я тряхнул головой и с ожиданием уставился на Джеймса, не убиравшего руку с моего плеча и Римуса. — Судя по тому, что никто не тычет в Римуса пальцем...— медленно проговорил Джеймс, перебирая пальцами, Римус, бледный, как смерть, нервно огляделся, — ...он не увидел самого главного. Я неопределённо пожал плечами и вывернулся из-под его руки. У Джеймса был непривычно тяжёлый взгляд, секунду он не сводил с меня глаз — размышлял, стоит ли снова поднять тему утреннего разговора или это бесполезно и кончится ссорой и дракой? — а потом заговорил об оставленном в Большом Зале бифштексе. Он больше не произнёс ни слова о Зале Славы, но я понимал, что Сохатый только что укрепился в своём мнении, что ни к чему хорошему мои «заигрывания» с Северусом не приведут.