***
Дав от привидений дёру, кто-то с грохотом свалил стул прямо перед женщиной, стремительно входящей в комнату, не иначе, как на весь этот невообразимый шум. — Ой, я сейчас! Рыжеватый нескладный мальчишка (после путешествия в лодках всё ещё блеклый и серый, как небо у меня дома, когда ветер дует со стороны фабрики) поспешно хватает и оттаскивает его, взвизгнув ножками по каменным плитам пола. — Благодарю вас, юный джентльмен, — чопорно говорит колдунья. — весьма своевременно. Высокая и сухощавая, точно стебель борщевика или указка, и с чёрным тугим — ни одной волосинки, развевающейся как ей вздумается — пучком на затылке. Она придавливает к переносице толстую квадратную, будто оконная рама, оправу и добавляет: — Прошу вас, чтобы никто не споткнулся, поставьте его куда-нибудь подальше от дверей. — Хорошо, мэм! — с готовностью мотает головой мальчишка. Колдунья сдержанно улыбается подхалиму, однако мгновение спустя вновь суровеет — словно лучом прожектора, скользит глазами по толпе притихших одиннадцатилеток, пресекая смех, возбужденное шушуканье, остервенелые попытки пригладить вихры, расправить мантию и стереть с носа грязь. Наконец, волшебница кивает будто бы самой себе и торжественно произносит: — Полагаю, у вас было достаточно времени, чтобы собраться с мыслями? Церемония распределения сейчас начнётся. Выстройтесь в шеренгу и…***
Можно подумать, что Мальсибер, придя в Большой Зал, уселся на жвачку, которая намертво приклеила его к сиденью и теперь мешала нормально встать — над обеденным столом он приподнялся рывком, вцепившись одной рукой в столешницу. Вторая рука на миг пропала в мантии, а жирная от постоянного зачёсывания чёлка по-дурацки съехала ему на нос... — Услышал? Серьёзно? ...но почти сразу сел снова, так и не вытащив волшебную палочку. Мне показалось, из Мальсибера, будто из проколотого колеса, выходит воздух — ноздри раздулись яростно, но от лица постепенно отливала кровь. Своего рода резиновым свистом (как это бывает с шиной, напоровшейся на гвоздь) до меня донеслось глухое и отрывистое: — Да неужели?! — Мальсибер шевельнул нижней губой и прищурил глаза, как если бы это его вот-вот должна была ослепить вспышка заклятия с волшебной палочки. Или оглушить — кубок в лоб. Он чуть повернулся сначала к Гойлу, потом к Яксли, точно хотел поделиться с кем-нибудь своим охреневанием, а, может быть, показать, что обращается вовсе не ко мне. — Это ты-то, придурок… Херовостью бокового зрения я не страдал: видел, конечно, как Яксли задумчиво трёт щёку. Когда Мальсибер заговорил, она быстро глянула на меня и расплылась в улыбочке, царапнувшей по душе ржавым гвоздём. Невелика тайна. Догадывался я, что у неё на уме... «...слухи и разговоры — это одно, а вот прямые оскорбления, тем более, если их говорит кто-то вроде, ну...» Не хватало только многозначительного закидывания одной красивой длинной ноги на другую. Я думал иногда: ноги Яксли (туфли, тонкие колготки или белоснежные носки) достойны искреннего сочувствия — нести на себе голову с незатыкающимся ртом, увязшим, как в говне, в зубоскальстве. Отвратительные оценки и беспомощный вид на уроках — всё это никак не мешало «чутью» Яксли. О, в таких вещах она фестрала съела: нет, это не у Нотт влиятельная семья и слишком чистая кровь для подобных оскорблений, это у меня и кровь, и семья — для подобных оскорблений — слишком… — Без шуток, Снейп, про Нотт и её брата, ты ведь... с тем, что я сказал, ты же согласен? — неожиданный вопрос заставил меня отвернуться от Яксли. Мальсибер вскинул голову, встретился со мной глазами и, почти так же торопливо, как в смутном воспоминании убирал стул, впервые выделившись из массы будущих однокурсников в профессорского подлизу, пояснил: — Я имею в виду, последнее дело — разводить ссоры на факультете, как бы тебя не возмущало... гм, поведение старшекурсников. Давай обойдёмся без этого, окей? Справившись с секундной растерянностью, я ответил: — А я что, по-твоему, похож на какого-нибудь идиота с шилом в жопе? Искателя шумихи и «приключений»? Тупицу, который… — поймал себя на желании обернуться, (почему-то зудящим как дюжина муравьёв между лопаток, но очевидно бессмысленном), с омерзением передернул плечами, продолжил: — Орать на всю школу и высказывать претензии этому твоему Нотту в лицо? Вообще-то, я даже не собирался... Идиотское предположение Мальсибера, что я тотчас же выйду из себя, странным образом помогло мне взять себя в руки и… не сделать ничего из того, чего он, напрягшись, от меня ожидал. Ну, кроме стиснутых зубов и тихой, почему-то жутко неловкой ругани. Наверное, оттого что моя палочка до сих пор не ёбнула ему между глаз, недовольство и отвращение (не столько ко мне, сколько к этой бестолковой, дурно пахнущей ситуации) на лице Мальсибера сменились удивлением. Но я не смог понять, понравилось мне оно, это его новое удивление, или напротив, только разозлило больше. Было что-то ещё в его физиономии, мимолётное, чего я сразу не уловил. — Так... это значит да? Он, наконец, отпустил край стола, за который держался белыми от усилия пальцами. Я посмотрел на его руку. — Представь себе, я так и сказал! У тебя проблемы со слухом? Риторический вопрос — на него отвечают только неудачники. Вообще-то — запоздало подумал я — последняя мина на лице Мальсибера была очень похожа на облегчение. Конечно, оно тут же сменилось прищуром и желваками, стоило мне сквозь зубы озаботиться полноценностью его слуха. И губа снова подозрительно дёрнулась. — За это, конечно, баллы не снимают, но твой сарказм тут…. — протянул Мальсибер и, не глядя на меня, завертел в руках металлическую салфетницу: — ну, знаешь ли, до этого ты только тем и занимался, что пускал сплетни о старшекурсниках, так что неудивительно, что я не понял... Говорил он, может быть, и спокойно, но в душе, я уверен, разрывался между желанием дать мне по лицу и здравым смыслом. Благо последний подсказывал (и не только ему), что Большой Зал не лучшее место для разборок... Впрочем, когда Мальсибер с кем-нибудь ругался в последний раз? Я имею в виду — всерьёз, а не из-за отдавленной ноги, спизженной подушки или очереди в ванную? Даже и не вспомнить так сразу. Зато множество случаев, когда он наоборот вмешивался в ссору, рискующую перейти границы и стать настоящей проблемой — будь это дурацкие подначки и придирки Булстроуда к Селвину или словесные пикировки между мной и Яксли. Если негромкий свистящий голос Мальсибера больше всего походил на высушенный лирный корень или жёлтый ноготь, то… — Пускал сплетни? — переспросил я. — А ты слушал, развесив уши! И, конечно, не развлекался потом сомнительными шутками... Или нет?! ...то из моего голоса огромными насосами можно было выкачивать раздражение — я усилием воли загонял его в просто слова. Без долбанного выхватывания волшебной палочки из глубин мантии и швыряния тарелок в чей-нибудь выводящий из себя ебальник — ведь чертовски глупо было бы битый час корпеть над теоретическим зельеварением (в мучительных попытках прийти в себя), чтобы теперь одним махом просрать весь контроль над собой... — Ну? Что ты на это ответишь?! А может, снова скажешь, что это, блять, одно, а то совсем… — я резко выпрямился, закусил внутреннюю сторону щеки и тут же провёл по занывшей слизистой языком. — Да я и говорить бы не стал, если б вы меня не затрахали, и не вспомнил бы об этом дурацком случае, если б не та скотина с долбанным значком и со своим долбанным «что я слышу!» Больно мне надо помнить о всяких… Уж будь уверен! ...разбить самообладание, словно колбу об пол! Отступил от стола, надеясь, что не выгляжу так, будто действительно задет или будто бы, как лох, оправдываюсь. Мальсибер же поморщился от растаявших в воздухе капель моей слюны, не сильно, кажется, убеждённый. — Просто ты начал говорить про Билла, вот я и... — не договорив однако, он рассеянно посмотрел на салфетницу в своих руках, положил её на столик и тихо фыркнул: — Ну-ну, Снейп, я же, правда, ради всех стараюсь, а тебе слова не скажи. Вылитая Грэйс, кстати... Он скосил глаза и улыбнулся Яксли, довольно кисло — зубную пасту рекламировать с такой неестественной улыбкой его наверняка не взяли бы — хотя понять его несложно: помнится, именно Яксли начала про отсутствие его фамилии среди Священных Двадцати Восьми. А я только подхватил... — Слышишь, Грэйс? — хохотнул Мальсибер, откидываясь и демонстрируя совершенно вымученную непринуждённость, — В другой жизни из вас двоих могла бы выйти отличная парочка! Я приподнял брови, собираясь развернуться к выходу, а потом... Рыжий хуесос. «В другой жизни», да? Провёл ладонями по плечам — не то защищаясь от порыва холодного воздуха, скользнувшего между столами, не то просто сдерживая недостойную волшебника жажду рукоприкладства. Кажется, услышал даже хруст шейного позвонка, когда повернул к Мальсиберу голову, чтобы вылупиться на придурка... Разумеется... Были вещи, которые он мог сколько угодно терпеть от Яксли, но не от меня. ...А вот удержать рвущийся языка вопрос не сумел: — Сам-то... ты прямо со всем согласен? — прежде чем звенящим, привлекающим внимание окружающих голосом Яксли послала Мальсибера на хер, я выговорил сквозь зубы: — Недоумка из меня не делай, да? Я-то и услышал, и понял всё, что ты сказал, с первого раза. Всё. Ясно тебе? — пересилил мысль угрожающе подойти вплотную и точно утрамбовывал свою злость в бесконечные сраные картонные коробки: — Каждое слово. Вряд ли выражение моего лица оставляло простор для фантазии: что я имею в виду под «всем» и о каком слове — не высказанном, впрочем — речь. «...кто-то, ну, вроде тебя, полукровка-полумагл...» Я почувствовал мелочное удовлетворение, когда Мальсибер уже состроил непонимающую мину, но вместо того, чтобы спросить «о чём это ты?», вдруг с шумным выдохом повернулся к Гойлу. Будто ему вдруг захотелось обсудить какой-то сверхважный вопрос, не терпящий отлагательств... — Да, кстати… Билл, — он тронул Гойла за плечо, — ты уже знаешь, что тебе подарят на Рождество? ...Нет, конечно — это мой взгляд оказался достаточно тяжёлым, чтобы его сложно было выдержать даже с несколькими поколениями чистокровных волшебников за спиной! — Знаю уже, конечно... — отхлебнув из кубка, как-то неохотно пробурчал Гойл. Словно... Словно кому-то могло быть просто не видно нашивку на моей груди — я вскинул подбородок и одёрнул мантию, но презрительный хмык застрял в горле. «...ты крепко спал, кажется, поздно вернулся?» Не так много времени утекло с утра, и я легко вспомнил ровный, ничего под собой не подразумевающий тон, каким был задан этот вопрос. Словно речь шла о чужих рождественских подарках. Кажется, я ничего тогда не ответил? Не придумал, как объяснить... Однако и не выдал себя спросонья. Впрочем, того, что Мальсибер заметил моё отсутствие поздно ночью уже хватало с лихвой для нервозности — Да, дела... — не дослушав ответ (злой и унылый) про новую модель солнечной системы для астрономии, он вдруг отпустил плечо Гойла, исподлобья взглянул на меня, и кивнул. Точнее, едва двинул головой, как если бы у него вдруг шею защемило, или что-то вроде этого. — Эй, здорово, что мы друг друга поняли, Снейп, как волшебник волшебника, так сказать… Голос как не свой? Скованные, будто бы криво пошитой рубашкой, движения? Вообще не удивлён: кому нравится признавать свои слова... ошибкой. Мальсибер, чьё дыхание быстро выровнялось, а цвет лица давно пришёл в норму (оно уже не напоминало плохо вымытый после драки кафель — бледно-розовыми пятнами на щеках), снова заговорил с Гойлом и Эйвери, не обращая на меня больше никакого внимания. Но, поджав губы, я всё ещё смотрел на него сверху вниз. Пристально разглядывал. А в ушах у меня звучал вчерашний разговор на астрономической лестнице, который, впрочем, я точно не хотел бы вспоминать: — ...у тебя не хватило ума скрыть улики, когда ваша омерзительная затея — подбросить мне записку — провалилась... — Омерзительная? — Похоже, ты единственный, кто дрожит по ночам, как бы кто чего не узнал... ...И где-то на самой грани сознания — запах воска. Холодное зимнее небо с крупными, похожими на дырки в чёрной бумаге, звёздами. Невидимая рука, касающаяся одежды на груди. Будто тонкой иглой прошило. Я разжал зубы, неизвестно в какой момент стиснутые, и отвёл от Мальсибера глаза. — Просто... просто не надо было меня «предупреждать» о таких очевидных вещах! Твоим мозгам это тоже не делает чести, — буркнул, наконец (всё-таки мне казалось, что Мальсибер слишком быстро забыл про меня), и, почувствовав себя определенно не в своей тарелке, торопливо развернулся. Отмахиваться от его наблюдательности, конечно, не стоит, но пусть сожрёт живую лягушку тот, кто решит, что я дрожу от страха! На этой ноте (прямо скажем, не самой примирительной) я, может быть, поправил бы сумку на плече и вышел из Большого Зала... Даже если Мальсибер и хотел мне что-то ответить, то не успел. Хер с ним, честно. Не мог же я потребовать от него сожалений или чего-то подобного? Ни один чистокровный на Слизерине не стал бы извиняться перед полукровкой, особенно когда на самом деле хотел поставить на место зарвавшегося урода. И когда не вполне вышло. ...но, в отличие от увлёкшегося рождественским обсуждением Мальсибера, Яксли, похоже, отвратительно читала по лицам. Или уши имела деревянные, раз не услышала в последней моей отповеди сдерживаемую (чёрт знает откуда взявшееся смущение только подогревало её) ярость. — Стефан Нотт... — произнесла она невинным тоном, который не обманул бы и самого мелкого пуффендуйца. — Ой... Это не он, случайно, тот, который даже однокурсников достал разговорами о своей чистой крови? — вроде бы в пустоту спросила, а всё же мне в спину. Машинально я сделал ещё шаг — и следующий её выпад уже потерял всякий намёк на завуалированность: — Другими словами, следи за языком, Снейп, если ты, конечно, говоришь не о какой-нибудь вонючей выскочке-грязнокро... Так вот что в действительности означало просветлевшее лицо Яксли, и многозначительная улыбочка на нём. Возможно, если бы дело касалось только меня... Разве не достаточно было перебранки с Мальсибером? Непроизвольно нащупав волшебную палочку через ткань мантии, я обернулся на пятках и рявкнул: — Может, тебе заткнуться?!