***
Первое, что я услышал, ввалившись из любопытно затихшей гостиной в нашу спальню — встревоженный голос Лунатика: — ...может, всё же в больничное крыло? Опухлость вообще-то уже должна была сойти. Сохатый, если и хотел ответить, то не успел — обернулся на звук грохнувшей об стену двери и, отодвинув полог, прищурился на меня и Хвоста. Я увидел, что он сидит по-турецки на моей кровати. В комнате царил успокаивающий нервы полумрак: были зажжены только две лампы, а из окна непроглядно смотрела ночь. В ванной вода билась о кафель — кто-то принимал душ. Лунатик отпрянул от Сохатого, точно хулиган, застигнутый на разрисовывании (преимущественно хуями) школьного коридора — я живо вообразил, как в меня летит баллончик с краской — вскочил с кровати, будто бы собирался зашагать нам навстречу. Мне, впрочем, показалось, у него ещё остались слова, которыми он хотел перекинуться с Сохатым... но не теперь. Возможно, когда они снова окажутся наедине? Пока я думал об этом, Лунатик вышел из под полога, сказал что-то про заглядывавшего в спальню Фрэнка и поинтересовался у Хвоста насчёт шахматной доски, которую тот всё ещё стискивал подмышкой. — Ничья... Да, наверное, ничья. Мы не закончили партию, — ответил Питер, стушевался и бросил на меня вопросительный взгляд. Я равнодушно пожал плечами — можно сказать, что разрешил, и воодушевленный Хвост втянул полную грудь воздуха. Однако пуститься в объяснения ему не удалось — в этот момент Римус взглянул на настенные часы и изменился в лице. Ну что ж. Префектов сегодня действительно сгоняли всех в одно место, точно стадо баранов. А значит, собрание — «Блэк, я спешу!»— хотя бы не было отмазкой. — Так как, ты говоришь, тебя угораздило? Подойдя вплотную, я принялся рассматривать ухо Сохатого, торчащее из волос, большое и даже в тусклом освещении розовое, как клубничная пастила. Тот мотнул головой, без слов говоря, что, вопреки беспокойству Римуса, ничего особенного не случилось. — Да бладжер, мать его. На пятнистую рожу Дирборна загляделся и проворонил... Джеймс зашарил по кровати и из-под скомканных пижамных штанов, носков, шуршащих фантиков, открытой пачки желейных червей и множества журналов вытащил сложенный гармошкой пергамент. — А там, где ты поймал бладжер... Эванс рядом не ошивалась? — после паузы, негромко, как бы между прочим, протянул я. — Ей точно будто что-то тяжёлое прилетело. Прямо в лоб. Так и не развернув Карту, Джеймс покрутил её в руках, словно забыл напрочь, зачем вообще её искал среди сваленных на постель вещей... Дёрнул подбородком и спросил: — Что случилось? Я отвёл взгляд от распухшей ушной раковины, проследил за Римусом, который, отыскав сумку и волшебную палочку, разве что не вылетел из спальни (будто здесь ему дали хорошего пинка, невольно подумал я). Затем поглядел на Питера — тот оставил шахматную доску на незахламлённом клочке постели, и теперь тёрся плечом о прикроватный столбик. И почему-то смотрел вниз, больше не горя желанием почесать языком — видимо, самому придётся. — Засомневалась она. Надо же. И кто из нас двоих, спрашивается, дохера непостоянный? Да всё было на мази, пока... — я быстро взглянул Джеймсу в лицо и нервным движением отобрал у него Карту. Яростно пожаловался в испещрённый чернилами пергамент: — ...пока эта рыжая сучка не откопала какие-то свои дурацкие причины. Обвинила меня хер знает в чём! Хвост вдруг подался вперёд и вытаращился на меня, будто до смерти удивлённый. Хотя, казалось бы, кто-кто, а он своими глазами видел нашу с Эванс перепалку. Может, собирая шахматные фигурки, даже расслышал что-то.... Душ резко вырубился. И слова после «эта рыжая сучка» прозвучали в густой тишине. Задумчиво рассматривая пергамент, я, однако, заметил, как Джеймс и Питер быстро переглянулись в этом напряжённом молчании. Мне вдруг стало смешно — наверное, они пытались сделать это незаметно? И нихера не вышло. Затем Джеймс скинул одну босую ногу с кровати и поморщился. Знаю я, отчего... Прежде, чем он открыл рот по поводу пресловутой «рыжей сучки», я с громким шуршанием расправил Карту и продолжил: — Вообще-то, она сказала, что я почти убедил её. Знаешь, Сохатый... кажется, я готов буду расцеловать Эванс, если все получится. Чего лыбишься? Клянусь! Не сможет же эта чокнутая зараза вечно злиться не пойми на что, да? Думаю, рановато впадать в отчаяние. У меня в запасе целых три дня, как никак, — выходило куда спокойнее, чем раньше. Я фыркнул, снова встряхивая картой. — Кстати, народ. Ну, сколько можно-то? Когда мы наведаемся в слизеринское логово? Лично у меня уже глаза болят пялиться на белые пятна. Есть идеи? — Я подумаю об этом, если тебе так уж не терпится — отозвался Джеймс, усмехаясь и почёсывая пятку. Я занял его кровать и, вопреки своему заявлении о боли в глазах, именно на пустое пятно и уставился — в то самое место, где тонкие чернильные штрихи подземелий обрывались невидимой гостиной. Я машинально замотал коленом — хотелось куда-то бежать и что-то делать, что угодно, лишь бы не сидеть на месте — потом медленно выдохнул через нос. Снейп явно торчал там. На территории слизеринских гостиной и спален. И на ужине он не появился... будто действительно заперся в своей норе. Не прислушиваясь к болтовне Сохатого и Хвоста, я вернулся мыслями к моему с Эванс разговору после того, как МакГонагалл вышла из кабинета, оставив нас одних. И снова заёрзал, подминая затылком подушку. Что нашло на Эванс?! Ведь в тот раз она не выглядела настолько рассерженной!***
— Ты ведь не влюбился в меня, нет? Надо сказать, Лили Эванс — последний человек, которого я заподозрил бы в чувствах к себе... нежнее тех, что заставляют её докучать моим ушам высокомерными нотациями (естественно, для моей же пользы, которая великолепно, впрочем, уживается с тем фактом, что ей нравится это делать). К тому же голос у Эванс, сжимавшей кулаки, звенел от напряжения, не больно-то похожего на, как бы выразился Римус, романтический интерес. Хотя, конечно, она была ужасно смущена. Так что... — Сириус? Скажи, что… ...я вдруг понял: она мечтает, чтобы я ответил «нет». Я открыл рот. Потом закрыл и облизал губы. — Подожди. Всё так быстро происходит. Как ты додумалась... Как ты вообще... об этом догадалась? Эванс сделала стремительный, но какой-то неверный шаг от профессорского стола и вновь застыла. Облегчение — «как ты додумалась?» — смешанное со стыдом на её лице сменилось сначала недоумением. Затем ужасом. — Что? — тут же слабо переспросила она. — Нет, ты сначала скажи, о чём... о чём я догадалась? Смешная трусишка. Я нахмурился. — Хватит, Лилз. Честно говоря, я смертельно устал от попыток скрыть от тебя... истинное положение дел. И ты тоже, избавься уже от ложной скромности, если уж сама заговорила о... — сделав многозначительную паузу я вцепился пальцами в переносицу и резко кивнул: — Знаешь, я действительно жить без тебя не могу. Думаю о тебе постоянно. — Почему? — Эванс беспомощно улыбнулась. — Это шутка, да? — Разве похоже? Может быть, это и правда любовь. Теперь, когда ты всё знаешь... Не докончив фразы, я пожал плечами. Наверное, я действительно когда-то думал о Эванс что-то вроде: хм, а там, под одеждой, у неё тоже полно веснушек? Но одно дело: пялиться на грудь и задницу симпатичной девчонки. И совсем, совсем другое... В молчании Эванс приблизилась ко мне на ещё один шатающийся шаг и посмотрела на меня такими несчастными глазами, что любого на моем месте начала бы грызть совесть... А потом внезапно расхохоталась. — Да иди ты на фиг, Блэк! Ты скорее в МакГонагалл влюбился, чем в меня! — разобрал я сквозь приступы смеха, согнувшие Эванс пополам. — Прекрати... Прекрати придуриваться! Я подобрал с пола челюсть и вскинул брови. Видимо, что-то меня выдало. Ха! Смеётся она! А вот если бы я действительно к ней что-то чувствовал? — Я вообще-то тебе в любви только что признался, а ты... Ты — ржать! После такого оскорбления мне только и остаётся, что покончить с собой! Да чего ты всё ржёшь?! Переигрывал, естественно, и Эванс, на самом деле, уже не смеялась. Она вдруг выпрямилась, подскочила и чувствительно пихнула меня в грудь кулаком. — Ты! Как же ты меня напугал! Разве можно шутить такими серьёзными вещами, идиот?! — Эй, вот только драться не надо! — Да?! А голову тебе не открутить за такие шутки? Я ведь почти поверила! На секунду подумала, что... — не договорив, Эванс резко прикрыла рот, замотала головой и, отступив обратно к столу, снова засмеялась. Уже тише, не так истерично. Просто с облегчением. Я состроил оскорблённое лицо, потёр место удара и решил, что да, совсем другое дело: влюбиться. Я точно знаю, что это — в тысячу раз неприличней всех нескромных взглядов, скабрезных предложений и двусмысленных шуток. Почувствовать что-то особенное. Кошмарно, безумно неприлично. — Вообще-то, ты первая подложила мне свинью, своими вопросами поставила меня в неловкую ситуацию... — пробормотал я и фыркнул, осознав, что краснею. В горле пересохло. И ладони вспотели. Слова Эванс о недопустимости таких моих приколов или внезапно проснувшаяся совесть могли, конечно, только мечтать о подобном эффекте. Просто стало интересно, а если бы она сейчас спросила: «ты не влюбился, случайно... ну, в кого-нибудь, в кого угодно?» Если б вопрос звучал так, устоял бы я перед соблазном, рассказать ей правду? Эванс перехватила мой взгляд, неуверенно оглядела себя и, не найдя ничего подозрительного, буркнула: — Блэк? Я-то думала, тебя ничего никогда не проймёт. Чего это ты вдруг... Я криво усмехнулся и вскинул руку, прерывая Эванс. Мог бы не так быстро сдаться и немного помучить её — с чего ей вообще вздумалось выяснять моё к ней отношение?! — но кто знает сколько времени понадобится МакГонагалл, чтобы угомонить Пивза? Поэтому, всё ещё ощущая на щеках непрошенное тепло, я торопливо проговорил: — Эй, Эванс, ты ведь тоже считаешь, что даже самому нелюдимому придурку нужно иногда выползать из своей норы на свет? Послушай, что я тебе скажу....***
Тогда мне показалось, что Эванс, несмотря на первоначальный шок и возмущение, зла держать на меня не станет. Неужели после, обдумав всё хорошенько, она решила, что для неё это было слишком?