Токио, Япония Февраль, 2012 г.
Телефон выключен ещё со вчерашнего вечера. Шторы задёрнуты. В спальне пахнет пионом и персиком. Джин слабо скривился, продолжая бестолково смотреть в потолок, лёжа на кровати. Он терпеть не мог этот ядовито-сладкий запах. Слишком приторный, преувеличено резкий. Голова кружилась от столь сильной смеси ароматов. Он ведь вообще не любитель сладких запахов. Что-то лёгкое, почти невесомое, укрывающее тело неощутимой дымкой свежести. Пожалуй, это его фаворит. Ладно, кого он обманывает! Есть один аромат – сладкий до сумасшедшего головокружения дурман ванили и кокоса – который он готов вдыхать с утра и до вечера, от заката до рассвета и вечность держать при себе. Но не холодный флакончик с дорогой этикеткой, а живого человека, вокруг которого всегда витает этот необъяснимо желанный шлейф. Казуя... Джин закрыл глаза. Перед внутренним взором явственно возник образ столь желанного, близкого душой и телом, человека. Возник и тут же исчез. Потому что жизнь играет не по правилам, отрицая желания и надежды, но подсовывая под нос этот дикий аромат пиона и персиков… Аканиши вскочил, подходя к окну, открывая настежь. Голую, ещё помнящую тепло постели, кожу обдал холодный февральский ветер. Мурашки пробежали по телу, замирая где-то в области груди, где горячо билось сердце. Мир за стенами квартиры не разрушился, и солнце продолжало светить в небе. И это удручало. Ведь пока там снаружи жизнь била ключом, в этой квартире было серо и уныло. Джин обернулся, оглядывая комнату долгим, внимательным взглядом. Тяжёлый, натяжной вздох застрял где-то на выдохе. По телу вновь пробежали противные мурашки, но теперь не от холода. Уголок губ дрогнул в печальной ухмылке… В сущности ничего ведь не изменилось в этой комнате, как и во всей квартире. Одни вещи на полках в шкафу заменились другими, невообразимое количество баночек и тюбиков в ванной лишь увеличилось, захламляя собой все горизонтальные поверхности. Постель с обеих сторон смята, вторая подушка хранит аромат шампуня и чужого тела. Всё так, как было раньше. Одни вещи заменились другими. Один человек исчез и ему на замену пришел другой. Другая... А изменилось лишь несколько вещей. Теперь каждое утро с прикроватной тумбочки он берёт гладкое золотое кольцо и надевает на безымянный палец левой руки. Второе такое же кольцо носит та, что пришла на замену… И это стоит подчеркнуть, потому что важно и нужно помнить, чтобы однажды не сорваться и не сбежать, как последний трус. Прошлёпав к постели, он взял, включая, телефон и уселся на кровать, по-турецки сложив ноги. Стоило только экрану загореться яркой заставкой, как мобильник тут же стал жужжать в руках от многочисленных входящих сообщений и звонков. Джин поджал губы. Количество пропущенных вызовов пугало. Но и это неудивительно. Когда мы оступаемся, на горизонте обязательно образуются те, кто хотят узнать подробности, лично убедиться, что падение было болезненным и не принесло радости… Джин быстро пролистал невероятно огромный список пропущенных вызовов, надеясь увидеть одно единственное имя. Но тот, по кому так тоскует сердце, не стал бы тревожить его. Этому человеку не нужно звонить, он и сам прекрасно знает, насколько одиноко, у него тоже болит и кровоточит сердце… На кухне было чисто и прибрано, лишь в раковине стоял, замоченным, стеклянный сосуд для приготовления смузи. В холодильнике одни только фрукты, овощи и молочные продукты. Кофе тоже нет. Ну что ж, это тоже изменилось в его жизни, но и к этому он однажды привыкнет. Бесполезное переключение каналов нагнетало и без того тревожное состояние. Пучок зеленого салата спрятался во рту. Джин тщательно жевал, стараясь не задумываться о том, что это лишь трава. Он представлял ломтик сочного стейка, богато приправленного смесью специй и прожаренного с добавлением красного вина. О да! Нужно лишь представить, вспомнить, как некто виртуозно орудовал на его кухне, выготавливая по лучшим рецептам что-то невообразимо вкусное, от чего в уголках рта неизменно появлялась слюна, и желудок страдальчески урчал, желая испробовать абсолютно всё. Джин помнил эти мгновения и тщательно жевал зеленый пучок травы, чтобы не подавиться собственной слюной от ярких воспоминаний. Это была бы самая жалкая кончина… Телевизор вещал свежими новостями. Парень прислушался. Ну конечно! Как же без скандальных подробностей! Ведущий торопливо и с ехидной улыбкой сообщал о том… О да! А вот и оно! То самое, что должно было быть первым в списке перемен, которые нежданно-негаданно свалились на Джина. Ребёнок. Да! Стать отцом. Трижды да! Он мечтал об этом, думал и хотел этого. Строил планы в своих мыслях, выстраивал целые схемы, просчитывал наперёд все ходы и уже давно стал прощупывать почву. Но потом всё развалилось, как карточный домик. А Джин только наблюдал, как разбиваются его мечты. Когда-то давно один знакомый сказал ему, что главная беда всех людей в том, что они всё еще пытаются соперничать с Богом. И только теперь Джин понял, что значили те слова. Если судьба решила, что ты не сможешь покорить Эверест, потому что при понижающемся градусе атмосферного давления становится трудно дышать, и ты теряешь сознание, проваливаясь в глубокий транс, значит – это не твоё, не стоит шутить с судьбой. Если судьба решила, что в этой жизни его планам не получится исполниться, значит нужно смириться. В конечном счете, семья – это самое главное… Но какая должна быть эта семья? Джин не готов ответить на этот вопрос…***
Токио, Япония Декабрь, 2012 г.
Однажды в детстве он ездил вместе с отцом к бабушке с дедушкой. Сделав всё то, по случаю чего они проделали такой долгий путь и получив месячную норму объятий, они стали возвращаться. На отцовских часах было девять вечера, когда Джин взглянул на небо и так и замер. Мириады сверкающих звёзд светили с чёрного полотна. Был безлунный вечер, но черничный небосвод сиял так церемонно и волнующе, что дыхание перехватило. Радио волна вещала какой-то песней, отец что-то рассказывал, глядя на дорогу, а Джин всё продолжал смотреть на небо. Он будто застыл, будто неожиданно, впервые в жизни опьянел. Голова кружилась, и сердце так необузданно и быстро стучало в груди, что мальчик неосознанно прижал ладошку, ощущая гомон своего неспокойного, взволнованного сердца. С того момента прошло двадцать лет. Жизнь подростка, с его живым и подвижным характером, вытеснила из памяти тот вечер и черничное небо со сверкающими звёздами. Он больше не вглядывался в ночную ввысь, не искал взглядом бриллиантовую россыпь небесных светил. Мальчишка превратился в мужчину. И вот спустя столько лет, Джин снова увидел этот сияющий космос. Вот только не над головой, а в огромных, сверкающих глазах дочки… Малышка лежала на спинке и всматривалась в лицо отца, будто изучала его. И хотя Джин читал о том, что в этом возрасте дети ещё толком ничего не видят и почти не различают цветов, ему казалось, что Тея смотрела и всё понимала. Чуть влажные, большие глаза смотрели на него, и в их отражении он видел то самое звёздное небо с его буйством сверкающих бриллиантов, которые казались тогда непостижимой тайной, самой желанной загадкой вселенной. Крошечные пальчики сжались в кулачки, ножки одетые в ползунки нежно-мятного цвета, вдруг задвигались, будто в мечтах Тея хотела бегать и прыгать, отпуская себя во власть ветрам. Ручки прижались к груди. Мягкие, словно бархатные, губки разъехались в улыбке. Малышка что-то агукнула, будто пытаясь объяснить отцу, чего именно ей хочется в эту минуту и снова задергала ножками. Пальчики сжимались и разжимались. Джин поднес указательный палец к ладошке и его тот час крепко обхватили, не желая отпускать… Тея вновь что-то бессвязно агукнула и задёргала ножками. Не заметив никакой реакции, большие глазки наполнились влагой. Беззвучно по пухлым румяным щёчкам покатились огромные слезинки. Джин не выносил этого. Слёзы дочки воспринимались им, как самое страшное наказание небес, злейшая пытка. Он аккуратно взял дочку на руки, пытаясь успокоить. Качая, будто в колыбели свою малышку, парень ходил по комнате, утопающей в мягком свете детского ночника в виде ёжика. Маленькие пальчики ухватились за его свитер и крепко сжали. Джин улыбнулся, качая головой. – Ты просто хотела к папе на ручки, да? Ты хотела, чтобы я взял тебя на ручки покачать? – малышка улыбнулась, заслышав знакомый голос и снова, теперь уже радостно, стала перебирать ножками. – Правда, глупый папа? Совсем ничего не понимает, да? Ты говорила, говорила, моя хорошая, а я не понимал… Глупый папа! Аканиши просиял от счастья, когда дочка стала так забавно агукать, пытаясь повторять за ним звуки. Он прижал к себе маленькое тельце, наслаждаясь теплом, которое от него исходит… Длинные пушистые ресницы стали плавно опускаться и издав вздох, пуская слюнки, малышка закрыла глазки, погружаясь в сон. Парень улыбнулся. В этом самом месте, в маленькой комнатке, залитой мягким светом ночника, сосредоточилось всё счастье мира. Прямо сейчас он забыл о проблемах, которые, как снежный ком облепили его со всех сторон. Это всё было пустяком, по сравнению с тем, что он мог держать на руках своего ребёнка. Но радость всегда идет плечом к плечу с болью… Сердце сжалось в груди. По телу пробежала дрожь. Тея в его руках заворочалась и нахмурила маленький носик. Она тоже ощутила тупую ноющую боль, и это заставило задрожать её хрупкое маленькое тельце. Джин поцеловал белоснежный лобик, стараясь отпустить свою печаль. Разрастающийся ком в горле вырвался тяжелым вздохом и колыбельной, которую он пел каждый вечер изо дня в день… Saki no koto dorehodo ni kangaete ite mo Hontou no koto nante darenimo mienai Kuuhaku? Kokoro ni nanika ga tsumatte Ayamachi bakari, kurikaeshiteta…****
Токио, Япония Ноябрь, 2013 г.
– ..Смотри! Вот сейчас!.. Смотри! Видишь? – Джин тыкал пальцем в широкий плазменный экран, придерживая на коленях дочку. Сегодня он остался с малышкой один и решил сделать то, о чём уже давно подумывал. Сердце пропустило удар, а после заколотилось частой дробью, когда он достал из коробок с личными вещами DVD-диск. Это его последний тур в качестве участника группы KAT-TUN, их последний совместный концерт, который они от и до сделали вместе – вшестером. С экрана на него обрушивались знакомые мелодии и движения. Он краснел, а потом бледнел, но не сдерживал искреннего смеха и улыбок. Всё это было так знакомо, будто они только вчера вшестером выходили на сцену Токио Дома и сгорали дотла во всеобъемлющей любви поклонников. Но, нет! Это было в другой жизни, и другой Аканиши Джин пел тогда. Другой Джин закрывался от публики, натягивая кепку на глаза и теряясь в тот момент, когда нужно сделать промо для предстоящего выхода фильма. Это был другой парень, потому что в своём детском страхе он не ощущал себя уязвимым и одиноким, ведь рядом стоял тот, кто всегда был готов прийти на помощь. Тот самый, который после концертов набрасывался на него с голодными, жадными поцелуями, доводя тело до пьянящих судорог, заставляя томительно ожидать, заставляя желать, требуя любить и без раздумий отдавая всего себя до последнего вздоха. – Казуя… – Ка!.. – Тея хлопнула в ладоши, повторяя за Джином, и это позволило вынырнуть из глубин воспоминаний. Каким же дураком он был, если решил, что сможет так просто справиться со своими чувствами, сможет побороть эту привязанность… Да какой там! Побороть любовь! Истинную и самую настоящую любовь! – Ка! Ка! – малышка так радостно и весело захлопала в ладоши, что парень невольно улыбнулся. А ведь когда-то он на полном серьёзе думал и даже строил планы о том, чтобы создать семью вместе с этим человеком. Быть с ним в горестях и радостях, любить только его, бесконечно быть частью его жизни… – Ка! Ка-азу!.. Джин нервно вздрогнул и облизал губы. Не стоит его дочке сейчас запоминать это имя. – Тея, нет Ка. Ка здесь нет, – он нахмурился. – Ну-ка скажи Куроки!.. Ку! Тея, давай же, скажи Ку-ро… – Ка! Упрямство дочки вызвало бы в нём умиление и даже гордость, если бы не тот факт, что в этом доме стараются как можно реже вспоминать о человеке по имени Казуя. Но это вовсе не значит, что в своих мыслях Джин не может думать о Каменаши пару раз в день после пробуждения, несколько раз до обеда, во время работы иногда, вечером, пока играет с дочкой, и перед сном – да, а после всю ночь напролёт… – Тея, здесь нет Ка, – малышка захлопала в ладоши и рассмеялась. – Скажи Куроки! Скажи мама… – Ма-ма, – пролепетала девочка. – Умница! А теперь скажи Ку-ро-ки… – Ка! Звонок в дверь изрядно напугал взвинченного и напряженного парня. Он бросил растерянный взгляд на экран, но решил, что будь это жена, она бы предупредила о том, что съемки отменились… Щёлкнул замок. Джин ещё не успел открыть дверь, как та сама распахнулась настежь. В квартиру вбежал друг и, сбросив прямо у порога обувь, умчался вглубь квартиры. Почти сразу послышался детский переливчатый смех, который, кажется, заглушал даже шум музыки. А довольный голос Широты стал громко и в подробностях рассказывать Тее, как же сильно он любит кроху и, вообще, что нет на свете девушки краше и, что он бы женился на ней – да друг оторвёт ему все те конечности, что болтаются. Аканиши с видом мудреца, познавшего волшебный дух нирваны, согласно кивнул. – Ты можешь не беспокоиться о няньках, – улыбнулся Томохиса, заходя следом. – Этот идиот всю дорогу рассказывал о том, что Тея-чан его невеста, и он её на руках готов носить… Парни прошли в гостиную, где Широта так трепетно и заботливо кружил малышку, а после качал на руках, что Ямашита не смог сдержать глупого смеха, кивая. – Именно так, ага… – Ю, даже не мечтай об этом, дряхлая ты задница! – Джин скептически изогнул бровь, но от улыбки тоже не смог сдержаться. Широта только рукой махнул, продолжая играть с ребенком . Будто по наитию, именно в тот короткий миг, когда звуки и голоса стихли, Каменаши с экрана взял высокую ноту и его импровизацию подхватил Аканиши. Голоса сплелись, будто один отлаженный цельный механизм. Зал взревел, фанаты сходили с ума. Разноцветные брызги софитов вырывали у тьмы движения и взмахи головой, в неосознанном желании отыскать и впиться взглядом в любимые черты… Джин недовольно насупился, заметив долгие, серьезные взгляды друзей. О, как же он не любил, когда эти двое включали своё волнение за него и заглядывали в глаза, будто покидающему свою обитель единственному птенцу. Парень неспешно подошёл к детскому коврику, на котором до этого сидел с дочкой, и поднял пульт. Казуя улыбнулся с экрана, а после картинка погасла. Всё стихло. За звуком музыки следом исчезло и наваждение. Но ему на смену пришло смятение и знакомая тупая боль… В тишине громом прогремел тихий детский всхлип. Джин посмотрел на дочку. Маленькие губки задрожали, огромные карие глаза наполнились слезами, и комната заполнилась тихими горькими детскими стенаниями. Широта пораженно уставился на ребенка. Похоже, что он еще ни разу не видел, чтобы крошка Тея так тяжело и горько плакала. Парень попытался успокоить её, но все попытки были тщетными. Джин покачал головой. Он знает, что поможет. Забрав у друга дочку, парень, молча, направился в детскую, прикрывая дверь. Но полная тишина квартиры и музыкальный слух двух гостей без особых усилий уловили слова колыбельной. Джин пел, вкладывая в каждое слово свои эмоции. Боль сковывала в тиски, но в этих самых путах томилось сильное чувство, и он раскрывался перед дочкой, лишь ей одной позволяя слышать всё без утайки и видеть собственные глаза в этот момент… Saki no koto dorehodo ni kangaete ite mo Hontou no koto nante darenimo mienai Kuuhaku? Kokoro ni nanika ga tsumatte Ayamachi bakari, kurikaeshiteta… Аканиши тихонько закрыл дверь в детскую и не спеша прошаркал тапочками на кухню. Там уже стояли на столе две чашки с чаем и одна с кофе. На немой вопрос, ему ответили, что при детях ничего крепче не пьют, и он без раздумий согласился… Секундная стрелка тикала настолько противно и монотонно, что это бесило. Не просто раздражало, а на полном серьезе бесило до тошноты. После очередного вздоха, Ю первый не выдержал этой давящей тишины. Парень вскинулся на стуле, будто ужаленный, и вытащил из кармана телефон и пачку сигарет. Молча, достал одну, закурил, отпуская колечко дыма. Его лицо мгновенно разгладилось, будто невидимым ластиком с него стёрли тревоги и переживания. Также, молча, передал сигарету Джину и пока тот делал блаженную затяжку, будто наркоман после ломки, стал что-то искать в телефоне. – Возьми, – протянул мобильник. Аканиши недоверчиво покосился на гаджет, но взял. На экране светился желтым светом номер абонента и имя. Джина нехило затрясло, и он потерянно замотал головой. Широта нахмурился. В молчаливый диалог вклинился Ямашита, который отобрал у Джина телефон, включая громкую связь. Почти сразу гудки прекратились. – Йо, Каме-чан! – заговорил Ямапи. С той стороны слышались посторонние голоса и шум улиц. Казуя засопел в трубку. – Пи?.. Это ведь номер Широты, – Джин втянул воздух, плотно поджимая губы. Пальцы неосознанно сжались в кулаки. Как же давно он не слышал этот голос. – Я что-то напутал? – Нет, Каме-чан, – непринужденно ответил Ямашита. – Это номер Ю. А я свой телефон где-то посеял, никак найти не могу… – Посмотри за диваном, – отозвался парень. – Там вечно что-то теряется… Джин прикусил губу, стараясь не взвыть. – Ага, обязательно гляну. Как поживаешь, Каме-чан? На том конце снова вдумчиво засопели. Джин нетерпеливо заерзал на стуле, ожидая продолжения. – У тебя что-то случилось, Ямапи? – Нет. Всё хорошо. Просто захотелось тебе позвонить… И снова пауза. – Пи, ты уверен? – Ага. – А у остальных? У всех всё хорошо? Рина, Широта… Эм, у… Хм, у всех хорошо? – Ага. Вот только… – Что? Что-то случилось? – Казуя был прекрасным актёром, но Джин слишком хорошо знал его, чтобы сразу понять, что за холодным тоном и смешинками скрывалась тревога за близких и, возможно, тревога за него. – Тут такое дело… Ты не подумай, что я издеваюсь… – Ты пугаешь меня, – честный ответ. – Нет-нет. Я просто хотел спросить, ты купил новый альбом Джина? Релиз был 6 ноября. Ты купил его? Слушал уже? Сердце, кажется, перестало качать кровь по телу. Джин замер будто превратился в статую. Воздух хоть ножом режь. Закрыл глаза, вслушиваясь. Каменаши притих. Кончики пальцев закололо, будто маленькими иголками, когда Казуя отозвался севшим голосом. – Да, я купил альбом, – мгновение молчания. – А ты почему спросил? – Мы с Ю сейчас слушали и совсем в шоке. Такой тухлятины Джин еще ни разу не писал, – с серьёзным видом заявил Томохиса. – Что не песня, то сплошная попса. Ничего путного уже не способен из себя выжать! – Нет! Нет, песни замечательные! – голос Казу взмыл вверх, оглушая своей настойчивостью и обнимая Джина, будто в объятия. – Нашлись тоже два эксперта! Сами попробуйте написать хоть что-то приближенное к его песням, я тогда посмотрю на вас. Джин ведь!.. Он ведь! Да ну вас! Всё! Мне нужно идти на съемки. Отключаюсь! Пока. И не дожидаясь ответа, послышались частые гудки. Троица, не сговариваясь, одновременно, будто по щелчку пальцев, выдохнула. – Похоже, я заставил его ненавидеть нас, – усмехнулся Ямапи. – И меня ещё втянул… – Что скажешь? – обратился Томохиса к Джину. – Как тебе такая реакция? Аканиши, молча, поднялся, забирая с собой пачку с сигаретами и подходя к открытому окну. Холодный ноябрьский воздух быстро растворял сигаретный дым, бегая по телу неряшливыми, кусачими мурашками. Джин выдохнул очередное серое колечко, прикрывая глаза. На губах появилась та самая нежная улыбка, которой он, кажется, целую вечность не улыбался. – Я согласен, вы нифига не шарите в музыке, – хохотнул он. – Мой Казу знает, кто тут босс! – Твой? Язык пробежался по нижней губе, ощущая привкус сигарет и горького кофе. – А ты думаешь, я от него отказался? – А ты разве не женат? – А ты!.. Fuck! Хрен вам, чтобы я отказался от него, – вспыхнул Джин. – Мой Казу! Широта просиял, довольно откидываясь на спинку стула. Ямапи опустил голову, качая ей из стороны в сторону, но неизменно улыбаясь. Только сейчас Аканиши понял, что впервые откровенно и в голос озвучил свои мысли, осведомляя, что не собирается так просто отказываться от своих чувств. И от этого стало легче, будто он сбросил тяжелый груз с плеч. Ведь, если друзья не осудили его сразу, значит, поддержат однажды, когда он попросит их об этом…***
Токио, Япония Апрель, 2014
Джин рассмеялся шутке брата и похлопал младшего по макушке. Лео что-то недовольно пробормотал, но тоже хохотнул. Родители шли впереди, они вдвоем чуть позади. Он был рад, что смог выбраться вот так со своей семьей на концерт. Давно они не ходили все вчетвером куда-то вместе. И концерт Бруно Марса был подходящим вариантом. Мама загорелась пойти, послушать, посмотреть, насладиться в полной мере и он без раздумий сделал ей такой подарок. В конце концов, не так часто ему удаётся по-настоящему радовать её. И искренне радоваться при этом самому… Неожиданный порыв сносит некую плотину внутри него. Ещё до того, как Лео встрепенется, озвучивая его мысли, он уже точно знает, что Казуя где-то рядом. Совсем близко. Ждёт его. Наблюдает за ним и сгорает изнутри. – Джин, смотри! Это же Каме там стоит, – брат тихонько наклоняется, незаметно показывая пальцем в сторону. Сейчас он благодарен Лео за то, что тот тактично шепнул это лишь ему… Аканиши попросил парня ничего не говорить родителям, а сам незаметно отошел … Казуя отворачивается, когда замечает, что Джин идет к нему. В окружении тысяч людей, они ощущают себя непозволимо одинокими, им двоим не хватает того самого тепла, которое может дать лишь один единственный человек. Но гордость всегда возьмёт своё. – Привет! – всего на мгновение Каме замирает, будто натянутая струна, а после маска сама цепляется за его лицо. – О! Привет… Столько хочется сказать, о стольком нужно спросить, но чужие взгляды и уши-локаторы уже записывают каждое их слово в копилочку воспоминаний, чтобы на завтра переврать всё от начала и до конца. – Как ты… поживаешь? – Всё хорошо, – Казуя пожимает плечами, будто они виделись пару часов назад и этот вопрос сейчас не актуален. Но, как и всегда, он поддерживает игру Джина. Это их детская условность: продолжать играть до последнего, до финала. И если Каме играет, значит, ничего ещё не кончено. – А ты как? – Нормально, – опять появляется желание рассказать о столь многом и первое – показать снимки дочки и разделить с этим человеком своё счастье, ведь нет сомнений, что ответные реакции будут такими же светлыми и чистыми. Очень хочется сделать это, но в ушах звенит колокольным звоном щелчки фотоаппаратов, и он смущённо улыбается, надеясь, что по его взгляду, Каме поймет всё правильно. – Знаешь, я ведь решил уйти из Johnny’s… – Да, я видел в новостях… Молчание. Неловкие взгляды. Осознание того факта, как же давно он не видел этого человека в такой недопустимой близости к себе. Хочется прикоснуться, убрать с лица длинные тёмные волосы, снять треклятые очки и притянуть к себе за шею. Хочется стереть то расстояние, что звенит между ними пустотой, и просто снова стать как можно ближе. Но шёпот и писк посторонних незнакомых людей не дают сорваться, бросаясь в этот омут с головой… – Я, пожалуй, пойду! Меня ведь ждут… Кончик языка нервно облизывает губы, и Джин наблюдает за его движением. Казуя поправляет очки, будто проверяя самого себя на стойкость, а затем кивает. – Давай… – Пока! – ещё бы минутку урвать у этого мгновения. Он топчется на месте, не решаясь сказать хоть что-то ещё, но после кто-то толкает в спину и Джин делает шаг навстречу. Казуя перед ним весь напрягается, явно не ожидавший такого. Кончик языка снова облизывает губы, и Джин помнит. Он, чёрт возьми, помнит его вкус и хочет повторить. Хочет узнать, так ли всё, как было три года назад или что-то изменилось. Но всё рушится, когда Каме делает шаг назад, отступая. Вот так. Пространство между ними звенит отчаянием, и Джин хватается за это, как за последнюю соломинку… – Рад был увидеть тебя, Казуя… Каменаши глухо взвывает. Он тоже знает, что это игра. Но однажды кто-то из них обязательно сложит оружия, уступая победу второму. А Джин никогда не умел сдаваться. Его встречают удивлённые, тревожные взгляды. Конечно, родители узнали человека, с которым он общался. Конечно, они всё поняли. И, конечно, он решительно улыбается близким – всё хорошо… Нет, поболтали чуток и разошлись… Это ведь в прошлом, мам… Тут полно людей, пап, и мы решили не усугублять… Вам огромный привет от Каме… И, конечно, он бы рад подойти поздороваться, но не хотелось бы лишних сплетен… Мам, Каме просил передать, что ты чудесно выглядишь… О, кажется, можно входить... Занимайте свои места… Свет гаснет, музыка уносит на своих волнах. Но где-то здесь, в этом зале сидит Он. Сидит и точно также дрожит, желая покинуть давящие стены, и вернуться в далекое прошлое, чтобы что-то исправить. Но нам остается только смотреть в будущее, Казуя… Этой ночью Джин долго не может уснуть. Сон не идет. Перед глазами, словно картинки на кинопленке, вспыхивают мгновения прошлого. Улыбки и смех, взгляды и объятия, скольжения и стоны, блаженные судороги в теле, когда в своей любви двое достигали вершины… Парень идет на кухню. Свет от огромного лунного диска освещает это помещение в серебристые оттенки. Он наливает в стакан холодной воды и залпом выпивает, ощущая, как тонкие струйки чертят линии по подбородку вниз к шее, а затем – ключицам. Сердце болезненно стучит в груди и хочется вырвать его, чтобы перестать чувствовать эту щемящую скорбь, но после приходит осознание, что это не избавит от проблемы. Чтобы убрать из жизни Каме, проще совсем лишить его жизни… – Па-па… Джин даже вздрогнул. Обернулся и застыл. Он был уверен, что Тея крепко спит, когда заглядывал к ней десять минут назад. Но, кажется, что кто-то научился жульничать или, же его дочка слишком хорошо чувствует, когда папе нужна её поддержка… Малышка неторопливо, ещё не совсем уверенно перебирает ножками, подходя ближе, и Джин берёт её на руки. Пухлые детские ручки крепко обнимают, и дочка прячет личико в изгибе его шеи. Тёплое дыхание щекочет кожу и разносит по телу приятную дрожь. Он качает свою крошку, не собираясь ругать за то, что она не спит в это позднее время или за то, что сама выбралась из своей кроватки. Зачем? Почему? Это его ребёнок и он не может злиться на неё. Она его жизнь. – Папа, – шепчет Тея, играя отросшими волосами на его затылке. – Па-па… – Что, малышка? – Папа… бо-бо? – Нет, Тея, папе не больно... У папы всё хорошо… Девочка хмурит тонкие тёмные бровки и недовольно поджимает губки. – Неть! Папа бо-бо! Папа плакал? Он машет головой. – У папы бессонница, понимаешь? Папа не хочет спать, ничего не болит… – Неть! Бо-бо! Упрямство – это семейная черта и Джин усмехается. – А почему Тея не спит? У тебя что-то болит? – Папа бо-бо! – Нет, Тея, у папы ничего не бо-бо… Малышка плотно сжимает губки и пару минут, молча, сидит на руках. Крошечные пальчики играют с его волосами, чуть потягивая за концы. Она недовольно сопит, а после кладёт маленькую ладошку на его щеку, мягко, поглаживая. – Папа бо-бо и Тея бо-бо, – шепчет она. – Папа вверх и Тея обнимать, папа бо-бо и Тея бо-бо… Казу бо-бо и папа бо-бо! Папа бо-бо и Тея бо-бо! Тело неосознанно вздрагивает, когда из уст малышки так четко и ясно звучит имя Каменаши. Как она узнала? Как поняла? Ведь он больше старался не вспоминать при дочке Казую. Тея обнимает его за шею, продолжая гладить по щеке, будто это он маленький, ничего не смыслящий ребёнок. – Мама любит Тею! Папа любит Тею! Папа бо-бо и Тея бо-бо… Казу бо-бо и папа любит Казу… Папа любит Казу? – Где ты это слышала? – Мама любит Тею! Папа любит Тею и Казу! Тея любит папу… Кровь с диким свистом приливает к голове. Джин решительно ничего не понимает. Где его дочка могла услышать эту фразу? Как смогла догадаться? В их доме не вспоминают Каменаши, и она давно должна была забыть это имя… – Тея, где ты это слышала? – Мама любит Тею! – Да, и папа тоже любит Тею! – Папа любит Казу! Папа любит Тею! Он вздыхает, ещё ощущая тупую боль в висках. Ничего не ясно, всё слишком туманно и глухо. – Зачем ты это говоришь? Твой папа больше жизни любит тебя и других быть не может! – Казу… – Ага, я сегодня видел его… Он стал таким красивым, настоящий айдол, – Джин улыбается. – Тебе бы он обязательно понравился. А сколько у него всяких цепочек и браслетов – О! – настоящий клад для тебя! И ведь он бы отдал тебе всё. Не задумываясь! Отдал и радовался, как дурачок, пока ты цепляла на себя всё это богатство. Он бы тебя любил и баловал! И мороженое покупал! И конфеты! И готовил бы для тебя только всё самое вкусное! В уголках глаз скапливается влага и парень запрокидывает голову вверх, желая, чтобы слёзы закатились обратно. Он не хочет показывать дочке свои слабости, поэтому улыбается и тихонько смеётся. – О, как бы это было чудесно, Тея! Если бы ты только знала! Маленькая ладошка гладит по щеке, и тоненький голосок врывается в растревоженный мирок Джина, бередя старые раны, которые никогда не исчезнут и которые никому не удастся залечить. – Папа бо-бо и Казу бо-бо! Казу бо-бо и Тея бо-бо, – шепчет кроха. – Тея бо-бо и папа уйдет… – Что? Нет! Нет, моя маленькая, папа никуда от тебя не уйдет! Папа тебя не бросит! – Неть! Папа уйдет и не будет бо-бо! Папа уйдет и обнимать Казу и Казу не будет бо-бо! И Тея не будет бо-бо! Осознание всей глубины этих слов приходит к Джину лишь спустя какое-то время. Он не может ясно поверить в то, что сказала дочка, но нет смысла спорить с тем, что очевидно. – Тея хочет, чтобы папа пошел к Казу? Ты это хочешь мне сказать? Пальчики касаются губ Джина, и он целует маленькую ладошку. Если он и думал раньше, что его дочка это подарок небес, то сейчас признал тот факт, что держит на руках маленького ангела, который еще не способен понять всей глубины его чувств, но своей врожденной чуткостью и безграничной любовью и преданностью дарит ему несравнимо больше. Тея вселяет в него уверенность. – Малышка, ты хочешь, чтобы я пошел к Казу? – Папа не будет бо-бо… Он поёт для дочки колыбельную и после того, как сладкий сон укрывает его крошку благостным покрывалом из светлых сияющих грёз, Джин пускается в путь… Он вдавил педаль в пол, выжимая из машины всё, на что та была способна. Пустынные улицы предрассветного города радовали своей тишиной. Не было снующих туда-сюда теней, и Джин мог видеть перед собой дорогу к тому, к чему так долго и упорно стремился… Страх приходит тогда, когда он стоит перед знакомой дверью. Но сделав вдох, палец вжимается в маленькой звоночек, разрушая царящую внутри квартиры тишину. Несколько мгновений он лишь растерянно топчется на месте и десятки мыслей сомнением пожирают изнутри. А вдруг он ошибся? Вдруг его здесь больше не ждут? Вдруг ему не будут рады и даже прогонят? Чувства сжимаются в одну пульсирующую точку, когда замок щёлкает, и дверь тихонько приоткрывается. Сердце пропускает удар. Джин шумно втягивает носом воздух. О да! Будто ничего не изменилось. Растрепанные волосы, растянутая, мятая футболка и старые мягкие спортивные штаны. Сонные глаза смотрят с таким удивлением и потерянностью, что это до щемящих мурашек сопливо и трогательно. Хочется сграбастать такого сонного и тёплого, завернуть в одеяло и уткнуться носом в макушку, вдыхая обожаемый запах тела. Каме по-детски трёт глаза, будто думает, что это сон. Язычок облизывает губы. – Джин, это ты? – Ага… Белая футболка обтекает тело, обрисовывая очертания мышц и скрывая под собой гладкую кожу, усыпанную мириадами родинок, как рассыпанные звёзды по черничному небу в его детстве. – Зачем ты приехал? – Я хотел, – он замирает, потому что не знает, что нужно сказать, а после трусливо отступает, – … я хочу кофе! – Что? – Сделай мне кофе, Казу! Язычок повторно обводит линию губ и прячется. Каме опускает взгляд. Уголок губ дрожит в несдержанной улыбке. Парень кивает, приглашая войти… Дымок от кофе поднимается высоко над чашкой. Сквозь большое окно на кухню проникают первые, смущенные рассветные лучи. Здесь ничего не изменилось, только цветов стало больше. Каменаши стоит возле кухонного стола, согревая ладони горячей чашкой. Волосы налетели на лицо, скрывая от Джина глаза. – Я положил сахара как обычно, но слышал, ты сел на диету, поэтому, могу переделать… Казу запинается, прикусывая губу. А у Джина в груди бабочки порхают и тепло-тепло. Каме слышал, прислушивался, вслушивался во всякую чушь, которая по крупицам сыпалась на него со всех сторон – от друзей, знакомых, из газет и новостей. И от этого на сердце становится радостно. Аканиши улыбается уголком губ и машет головой. Делает глоточек, прикрывая от наслаждения глаза. – Пошли к черту все эти диеты! У тебя самый вкусный кофе… Каменаши смущенно усмехается, но молчит. – У тебя сегодня выходной? – Нет, – Джин понимающе кивает – чтобы у Каме и был выходной – он снова ляпнул, не подумав. – Но на первую половину дня я предоставлен сам себе… Он снова кивает. Делает глоток сладкого, чуть терпкого напитка и почти взвывает от наслаждения. Он нисколько не кривил душой, когда говорил, что кофе сделанный Каме самый вкусный. – А ты? – Я теперь полностью предоставлен сам себе… – Что теперь собираешься делать? – спустя время задает вопрос Казуя. И Джин не понимает, что конкретно интересует Каменаши. Это был вопрос касательно работы или парня интересует их нынешняя ситуация и Аканиши, сидящий на его кухне? Джин теряется. Какое-то время вглядывается в потемневшие глаза младшего и не знает, что ответить. – Мм… Есть несколько идей, – уклончиво отвечает он. – Хочу вернуть то, что было моим и снова выступать на сцене, исполнять свои песни… – Ты никогда не умел сдаваться. – И тебе это нравится. Казуя хмурит лоб, отводя взгляд. Отворачивается, отодвигая чашку по столу подальше от себя. Пальцы сжимают края столешницы, спина напрягается, и под белой футболкой проступают тренированные мышцы плеч. – Давай не будем об этом, Джин… – Почему? Я не поверю, если ты скажешь, что всё в прошлом! – Но всё в прошлом, Джин, – как-то потерянно отвечает парень, опуская голову. – Допивай свой кофе и уходи! Они молчат. Аканиши сжимает пальцами хрупкий фарфор, ощущая, что сейчас нельзя молчать. – Ты прогоняешь меня? Воздух между ними наполняется вибрирующими электрическими нотками. Казуя легко отталкивается от стола и бледной тенью проходит мимо, направляясь в ванну. – Я желаю тебе только самого лучшего, Джин. Ты заслужил семейное счастье… Дверь с тихим хлопком закрывается. Он остается один. В ванной начинает шуметь вода. – Ты – моя семья, Казу… Когда Каменаши выходит из ванной, в квартире уже никого нет. Пустая чашка из-под кофе стоит в раковине, чужих кроссовок нет в прихожей. В спальне на смятой подушке он обнаруживает маленький клочок бумаги, наспех вырванной из блокнота. Размашистым, уверенным почерком на белом листе написано всего два слова… «Mi Amor»***
Токио, Япония Ноябрь, 2015 г.
Джин нетерпеливо дёргал замок на рюкзаке. Он бережно прижимал к груди свою ношу, стараясь тем самым скрыть страх. Как и всегда прежде, ему не хватало терпения просто спокойно дождаться встречи. Всё сейчас раздражало и мешало, отвлекало. – Ещё раз дёрнешь за чёртову змейку, и, клянусь, я надену этот рюкзак тебе на башку, – решил осведомить Ямапи. Аканиши поднял на друга потерянный взгляд, переспрашивая. Длинные пальцы в очередной раз потянули змейку, и та с противным звуком скатилась вниз. Ямашита взвыл и подскочил на ноги, отбирая у Джина рюкзак. – Терпеть не могу эти молнии! – Успокойся, королева драмы! – рассмеялся Широта, и Рё поддержал его, кивая. – Не видишь, у него нервный тик! Пусть бы игрался себе змейкой, тебе жалко, что ли? Томохиса сердито закатил глаза. Ситуация была пренеприятнейшая и вскоре обещала стать только хуже. Вздохнув, парень вернул другу его вещь. На какое-то время в помещении воцарилась уже привычная тишина, которую нарушал лишь звук ездящей туда-сюда молнии. В дверь постучали и официант осведомил присутствующих, о приходе ещё одного гостя. Джин взвизгнул и застыл, сжимая пальцами тёмную ткань рюкзака. Каменаши вошел в кабинку и не глядя закрыл за собой дверь. В руках у него была коробка, перемотанная ленточкой. Он обернулся, и улыбка тут же слетела с лица, когда взгляд обнаружил Аканиши. Язычок нервно облизал губы. – Пи, ты ведь заверял меня, что мы будем втроём, – сердито отозвался парень, и, бросив взгляд на Широту, усмехнулся. – Ну да, как же без закадычных друзей!.. Я пошёл! Казуя развернулся. Джин подскочил следом. Младший застыл на входе, что-то вспомнив, и обернулся. Взгляды снова встретились. Язычок опять нервно прошёлся по нижней губе. – Забыл, – пояснил Каме. – С днём рождения, Рё… И сделав несколько шагов, вручил имениннику подарок. Нишикидо довольно улыбнулся, блестя тёмными глазами. – О, спасибо, Каме-чан! Интересно, что ты мне подарил!? Джин, хочешь посмотреть, что мне подарил, Каме-чан? – парень невинно поджал тонкие губы. – Смотри-ка, а бантик то красный… Любимый цвет, нэ? Каме-чан, а ты чего застыл – присаживайся! Зря, что ли мы тебя ждали? – Меня? – Ага, – Нишикидо кивнул, неторопливо разрывая праздничную упаковку. – Этот, – кивок в сторону Джина, – сказал, что без тебя мы не начнем, поэтому я до сих трезвый и злой... Ну, сам понимаешь! Где это видано, чтобы виновник торжества даже одну стопочку в себя не влил! «Без Каме мы не начнем..», «положи рюмку, я сказал..», «пока мой Каме не появится никто не начнет праздник»… А сам-то дёргался, будто задницей не муравейник сел! На пол с лёгким шелестением упала оберточная бумага, и парень просиял белозубой улыбкой. – О, Каме-чан! Я такой подарок и хотел! Спасибо, дружище! Дай-ка я тебя… Рё перегнулся, притягивая к себе Каменаши. – Ты всегда угадываешь с подарками! Может мне на тебе жениться? – и после горячо поцеловал парня в щечку. Широта, сидевший рядом, глухо заржал, сжимая рот ладонью. – Каме-чан, а ты, кажись, изменил аромат, нэ? Запах-то какой сладкий… Так бы и нюхал дни и ночи напролет! Дай-ка я еще раз понюхаю… – Ещё слово и я тебе врежу, – зашипел Джин. – Вот видишь, Каме-чан! Он весь день такая злючка! А я что? Я ведь именинник, со мной нужно ласково! Обними-ка меня, Каме-чан! – Руки убрал, я сказал! Аканиши подскочил, уверенно отпихивая Нишикидо и недовольно, щурясь. Чуть придвинувшись, оглядел Казую с ног до головы, и снова взглянул на виновника торжества. – А парфюм он не сменил! Просто редко им пользуется, потому что ему больше нравится этот запах в прохладные осенние дни! И не принюхивайся больше к нему! С видом бывалого эксперта, Джин сложил руки на груди, сверху вниз глядя на друга. За мгновением молчания последовал дружный хохот. Он даже голову втянул в плечи от удивления. Заозирался по сторонам, да так и застыл, глядя на смеющегося Каменаши. Друзья смеялись, хватаясь за животы. А Казуя стучал ладонями по коленкам и запрокидывал голову назад, не в силах сдерживаться. И глядя на такого счастливого парня, Джин готов был раз за разом лажать и выставлять себя полным идиотом. Если это вернёт ему возможность, так ясно и близко видеть улыбку на любимом лице, он без раздумий согласиться. – Джин, я вот совсем хомячков не боюсь, – смеялся Нишикидо. – Сделай еще раз такую рожу! Ну, правда, смешно! – А чего ты нюхал его… И снова смех. Казуя стирает выступившие на глазах слёзы и улыбается ему так открыто и естественно, будто и не было долгих лет разлуки, и только этим утром они обнималось, а короткие тёплые пальцы путались в его волосах, накручивая длинные локоны. Джин тихонько улыбнулся, будто притаившись, наблюдал за парнем. – Не буду я больше нюхать твоего Каменаши! Ей богу, как ребёнок! Да, если бы я только пожелал, Каме-чан уже давно был со мной, – и, сверкнув чёрными глазами, усмехнулся, глядя на Казу. – Правда, Каме-чан? – Всегда, когда пожелаешь, но только в твоих фантазиях, идёт? – Фи, какие вы оба скучные… Хлопнув в ладоши, Рё забавно осведомил всех, что раз главный гость прибыл, можно и праздник начинать. За столом зашумели палочками, в стаканы стали наливать кое-что покрепче колы… Джин из-под чёлки взглянул на Каменаши. Тот не смотрел на него прямым взглядом, но и не отворачивался. Впервые за последние несколько лет между ними не было пустоты, которую бы они не могли нарушить. Джин ощущал, что нечто трепетно тонкое и слабое, как перышко на ветру, витало между ними, и остался последний шаг. Но кто сделает движение навстречу? – А я ему говорю… – троица гудела, и сейчас Аканиши был искренне благодарен друзьям, когда те без лишних расспросов поддержали его затею. Вернуть Каме? Да, без проблем! А после всё завертелось, закружилось и вот так нелепо, глупо и смешно закончилось сегодня… – Я был на твоём концерте… Джин вздрогнул, когда почувстовал шёпот над ухом. Казуя придвинулся ближе. Но расстояние между ними всё ещё было ощутимым… – И как тебе? – В «Me» слишком много от Аканиши Джина, не так ли? – Это ты мне скажи. – Знаешь, ты всегда умел писать такие песни, в которых раскрывал всего себя, но в этот раз была одна баллада… Я хочу спросить, ты сам её написал? «Baby» ты написал сам? – А ты как думаешь? – Джин, мне сейчас очень страшно, – взгляд наполняется влагой, язычок облизывает пересохшие губы, и несмелая улыбка касается лица. – Пусть даже мы с тобой идем, вдвоём, определившись с длиной шага, – чуть слышно стал напевать Аканиши, наблюдая за сменяющимися на любимом лице, эмоциями. – От одной только нашей синхронности я схожу с ума. Я столько раз посылал тебе знаки и знаю, что ты делаешь вид, будто не замечал их…** Дыхание учащается и Казуя с замиранием опускает взгляд. Улыбка расцветает на его лице и сердце в груди Джина делает кульбит, со всей силы ударяясь о грудную клетку, будто хочет выскочить и обнять весь мир в своём ликующем счастье. – Ты не изменяешь себе, – шепчет Каменаши и поднимает глаза. Пляшущие огоньки в темных омутах как сладким тягучим мёдом обволакивают тело. И одного этого взгляда с лихвой достаточно, чтобы рассказать о всём. – В твоих песнях слишком много от Аканиши Джина и мне нравится это… – Я люблю тебя, – шепчет он и кончиками пальцев касается мягкой щеки. – Это тебе нравится? – Я люблю это… Губы растягиваются, являя самую счастливую улыбку. И всё равно, что Аканиши представлял себе эту ситуацию иначе, он счастлив до потери сознания, до нетерпеливых мурашек. – Поцелуй меня, Джин… И мир вокруг исчезает, будто ничего больше не существует. Жизнь сконцентрировалась на кончиках губ, которые не изменились, а, кажется, стали только слаще и мягче. По телу растекается блаженное удовольствие. Руки дрожат, будто он пьян или под дозой и отчасти так и есть. Джин вколол себе под кожу самый мощный наркотик, который распространил по телу обретенное заново счастье быть ближе к любимому человеку. Это состояние не описать словами, не спеть в песнях, лишь музыка в его голове так празднично бьет тоненьким звучанием рождественских колокольчиков. Казуя придвигается вплотную, сжимая волосы Джина на макушке. Губы сначала мягко и трепетно соприкасаются, словно боятся делать следующий шаг, а потом эта наивная робость проходит. И голову кружит от невероятно сильных чувств, от любви и желания. Он прижимает к себе парня, с наслаждением ощущая под руками такое родное тело. Аромат витает вокруг лёгкой дымкой и забирается внутрь, как ещё один наркотик впитываясь под кожу. К горлу подкатывает давящий ком от непрошеных слёз. И – воистину! – слёзы счастья самые искренние. – .. как в детстве… Ага… Три-четыре! Жених и невеста… К реальности с её шумом и смехом их возвращают голоса друзей. Уже далеко не трезвая, но от этого лишь ещё более счастливая троица заходится дружным гоготом, перерастающим в свист и улюлюканье. И Джин обязательно надавал бы им по мозгам, за эти глупости и шутки. Но сердце поёт в груди. И любовь притаилась в его объятиях. Вот она, вот же – дыхание обдаёт жаром кожу, разнося по телу волнительные импульсы. – Если бы не Каме, я бы вам! – улыбается он. – Да целуй уже его, мы не смотрим! И смущение сменяется ликованием. Аканиши уверен, что друзья обращаются к нему, но когда его с силой притягивают за воротник рубашки и в губы впиваются долгим, страстным поцелуем, лишённым всякого стеснения, он понимает, что снова ошибся… – Целуй меня, Джин! – с трепетом шепчут горячие губы, и мир вновь испаряется, оставляя их наедине в своём счастье. Снова вместе. Любовь, которая никогда не оставляла их…***
Рио-де-Жанейро, Бразилия Август, 2016 г.
Аканиши улыбнулся. Мягкие губы невесомо касались плеч и спины, оставляя на коже лёгкие поцелуи, будто прикосновения крыльев бабочки. Тело отзывалось блаженной усталостью в мышцах. Перед закрытыми глазами вспыхнули картинки прошлого дня. Впервые за долгое время они были полностью предоставлены друг другу без страха быть замеченными. Поцелуи сжигали лёгкие, прикосновения заставляли тянуться в желании ощутить больше, ощутить сильнее. Пальцы цеплялись, вплетались, тянули, гладили и ласкали. Языки сплетались. И они терялись в этом тихом наслаждении... Казуя придвинулся, прижимаясь грудью к спине Джина. Руки обвили талию, прохладные пальцы коснулись живота, подразнили, заставляя мышцы пресса волнительно сокращаться. Тело отзывалось на ласки вполне конкретной реакцией. И было абсолютно всё равно, что они почти не спали. Пустяки. Когда родные руки обнимают так крепко и любимый аромат проникает в лёгкие, Джину наплевать на все запреты и мирские законы. Когда Казуя рядом, он согласен сдаться без боя, просто отдаваясь во власть этих ласк… Ладно. Насчет сдаться без боя болтнул лишнего. Но и эта ожёсточенная схватка двух тел дарит не меньше наслаждения, чем сам результат... Каме хохочет, запрокидывая голову назад, когда длинные пальцы пробегают по бокам. Джин задается идеей защекотать любимого, и они катаются по постели, комкая смятую простынь. Подушки давно скинуты на пол, одеяло валяется где-то у края постели. Два тела трутся, музыка стонов наполняет маленькое бунгало сладкой мелодией. Проникновение вышибает стон на выдохе. Казуя под ним глухо шипит, но двигает бедрами навстречу. И от этой картины срывает тормоза окончательно. Хочется любить. Хочется обладать. Хочется целовать и обнимать. Слышать перелив стонов, будто отдельный, особенный вид музыки, созданный специально для Джина. Рычание, словно ещё один способ сказать, насколько хорошо. Скольжение внутрь до конца и стройные ноги резко обвивают за талию, притягивая к себе, заставляя повалиться на влажное, липкое тело. Мелодия смеха, смешанная с рычанием и музыкой стонов. Хорошо до одури, до зубного скрежета. За стенами их маленького бунгало на двоих буйный океан облизывает волнами пушистый песок, будто в очередной раз признается ему в любви... Солнечные лучи врываются в спальню, освещая тела на постели. Они горят в своем движении, в желании слиться воедино. Теплые летние лучи скользят, играя с натренированными мышцами, по своему изучая изгибы и линии тел. Казуя запрокидывает голову в почти беспомощном жесте. Из груди не вырывается стон, застревая где-то на выдохе. Тело вытягивается, ноги упираются ступнями в белоснежную постель. По вискам Джина катится пот и он облизывается, будто голодный волк, когда под ним, вокруг него, тело извивается, ощущая необъяснимое блаженство, ощущая себя бескостным желе… В музыку стонов так искусно вплетаются несдержанные всхлипы и Джин с долгим стоном кончает. Перед глазами мерцающей густой пеленой взрываются жемчужные брызги. Исчезают все мысли, испаряется мир. Лишь двое унесенные на волнах влюбленного океана…***
Токио, Япония Ноябрь, 2017 г.
Джин вцепился в руку Каме, прижимая к губам краешек большого пледа, которым они укрылись. Мужчина доверчиво смотрел на экран. Тея прижимала к груди любимого плюшевого медвежонка, шмыгая носом. Они затаили дыхание, ожидая чуда… – Вы моя охана! – прокричал Джин, когда пошли титры. Аканиши живо сграбастал Каме и дочку в объятия, крепко прижимая близких к себе. – Вы моя семья! Только вы! Малышка согласно пропищала, сжимая маленькими ручками мужчин. Она уже смотрела этот мультфильм вместе с бабушкой и дедушкой, но очень хотела повторить, на этот раз вместе с папой и Каме… – Джин, я понял, понял! Вы тоже моя семья! Только отпусти, бога ради, ты нам так что-то сломаешь… Аканиши покорно ослабил хватку, но из объятий никого не выпустил. Просияв счастливой, сопливой улыбкой, он стал причитать о том, какой хороший мультфильм и что не разучились еще делать достойные вещи. А какая музыка! – Я так переволновался, – сказал Джин. – Теперь точно не усну… – Папочка, а я обязательно спою тебе колыбельную, – ответила Тея. – Хочешь я спою для тебя колыбельную? Аканиши кивнул. Казуя с интересом наблюдал за тем, как Джин укладывался на широком диване, а малышка со знающим видом подтыкала под него края тёплого, пушистого пледа. Девочка присела рядом с отцом и смущенно улыбнулась... Колыбельная лилась из неё бурным потоком, как если бы она слышала её живо и ясно изо дня в день, пока росла. Слова укрывали тело, делая его невесомым и легким... Saki no koto dorehodo ni kangaete ite mo Hontou no koto nante darenimo mienai Kuuhaku? Kokoro ni nanika ga tsumatte Ayamachi bakari, kurikaeshiteta… Малышка стала тереть кулачками сонные глазки и Джин аккуратно выбрался из тёплого кокона. Он взял дочку на руки, унося в детскую. Щелкнул включатель. Из спальни в гостиную проникли слабые лучики от маленького светильника в виде ёжика. Каме прикрыл глаза, обнимая большую мягкую игрушку, которая была ему вместо подушки. Голос ласковый и такой родной пел колыбельную, превращая их дом в спокойную, тихую гавань. Мелодия рождала в душе необъяснимую, неформулируемую радость… Джин коснулся в поцелуе мягких губ и ресницы задрожали. Взгляды встретились, неминуемо, раз за разом, признаваясь друг другу в любви. – Кажется, я уснул, – смущенная улыбка. – Ага, ты устал… Казуя помахал головой и Аканиши обнял его за плечи, притягивая к себе. Голова удобно устраивается на груди, руки крепко обнимают. – Я тоже хочу засыпать под такую колыбельную, – теперь очередь Джина смущенно улыбаться. Смуглая кожа неожиданно разрумянивается и Каме тихонько смеется. – Если ты поможешь мне… – Петь вместе, – скорбно улыбается Каменаши. Теплые длинные пальцы гладят макушку, касаются уха. Тело дрожит, будто в ожидании невиданных доселе высот, хотя, на самом деле, томится в предвкушении обещанной колыбельной дуэтом. – Ты споешь со мной? – Всегда… Saki no koto dorehodo ni kangaete ite mo Hontou no koto nante darenimo mienai Kuuhaku? Kokoro ni nanika ga tsumatte Ayamachi bakari, kurikaeshiteta… _______________________________________ * Kamenashi Kazuya - Kizuna (перевод и детальный разбор песни можете почитать в этом посте: https://vk.com/akameeienni?w=wall-34427656_1126) **Akanishi Jin – Baby (перевод взят из группы https://vk.com/akameeienni).