Дело Джемини (The Gemini Affair)

Илья весь напрягся от прикосновений Наполеона, но то, что он не пытался сломать ему нос или вогнать нож в печень, уже вселяло надежду и подтверждало, что Соло был прав с самого начала, и давало ему возможность ещё раз убедится в своей правоте касательно того, почему Илья целый день вел себя так странно. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Язык Наполеона встретил преграду в виде зубов Ильи, когда попытался углубить поцелуй, и на мгновение весь его план показался провальным, но затем, испустив короткий и задушенный стон, Илья поддался, уронив сумку и уже в следующее мгновение его пальцы сжали плечи Наполеона, как будто разрываясь между желанием оттолкнуть как можно дальше от себя или удержать на месте. — Наполеон, — выдохнул Илья, задыхаясь. Глаза Ильи невероятно близко — такие неестественно синие и уязвимые, но Наполеон знал: то, что он видит, — обманчиво. Он чувствовал силу Ильи в пальцах, вцепившихся в его плечи, в напряженности мышц, которые инстинктивно напряглись, чтобы ударить. Он был хищником, куда более опасным, чем сам Наполеон. Кара назвала Соло сорокой с коготками, но Илья был волком, и ни его красивое лицо, ни его блестящие синие глаза, ни его грация не могли скрыть стальной капкан его челюсти. — Что ж, ты наконец запомнил моё имя, — протянул Наполеон и, прежде чем Илья успел раздраженно втянуть воздух, поцеловал его снова, поскольку иногда единственная возможная альтернатива — обострить ситуацию. Он мог чувствовать, как дрожали широкие плечи Ильи. Тот был как заводная пружина на пределе, его пальцы поднимались все выше и выше, сжимая и отпуская наполеоновскую кофту, пока не остановились напротив горла Наполеона. Наполеон, задыхаясь, заурчал и вместо того, чтобы послушать свои инстинкты и дернуться назад, подался ближе, заставив Илью сделать шаг назад и прижаться спиной к отштукатуренной стене. Одну руку Илья запустил ему в волосы, а другой скользнул вниз по позвоночнику, прижимая ещё ближе. Наполеон своими глазами видел, на что способны эти руки: поднять мотоцикл весом больше самого Ильи, оторвать багажник автомобиля. И теперь он стонал. Наполеон никогда не боялся похоти, и тем более не тогда, когда она была такой чистой, горячей, потворствуя его желаниям, и разрушительной. Это вожделение было подобно лесному пожару, который стер все самообладание и пристойность, примитивно и интуитивно прожигая себе дорогу к костям. Наполеон редко ощущал его, ещё реже признавал, но теперь он дышал им, жил им. Если бы Наполеон мог заразить этим Илью. Возможно, ему это удалось. Под его настойчивыми ласками, несговорчивый Большевик сдался. Наполеон почувствовал, нежели услышал тихий, но отчаянный стон Ильи напротив своей щеки. Сам Наполеон смеялся ломким, лающим смехом, словно свистящий клапан, прижимаясь все крепче и крепче. — Наполеон, — снова произнес Илья ему в ухо, но на этот раз это больше походило на рычание. Он слегка прикусил нежную кожу у него за ухом. — Помни, — жестко сказал Илья, — помни, что я пытался заставить тебя бежать. — Да, да, я знаю, — сказал Наполеон и, сняв с Ильи кепку, отшвырнул её в сторону, заработав тем самым ещё один раздражительный взгляд. — Я уже большой мальчик, Большевик. Есть много способов добиться своего. — Наполеон подмигнул ему. Илья посмотрел на него озадаченно, скорее всего, не уловив подтекст, а затем Илья, подхватив инициативу, стянул с него куртку, бросая её на землю. Они снова поцеловались, и на этот раз Илья был не таким уж и пассивным; он поцеловал так же смело и так же яростно, как сражался, скорее с энтузиазмом, чем с опытом. Его пиджак, затем их наплечные кобуры отправились в растущую кучу на полу, изголодавшиеся руки блуждали по телу. Наполеон провел пальцами по выступающему шраму под лопатками Ильи, запуская руки по его водолазку. Илья, хрипло запинаясь, выругался, обнаружив старый шрам от огнестрельного ранения на боку Наполеона. Они изучали истории их жизней, написанные на коже в виде старых зарубцевавшихся шрамов от огнестрельных ранений на мышцах, которые оттачивали для жестокости. И неприукрашенная жестокость была в их вздохах и шероховатости их поцелуев, сминании губ и рассеянных потемневших глазах. — Я не… я не делал этого прежде, — выдохнул Илья, но его голос больше не звучал нервно или надтреснуто. Это был голод. Голод, оседавший дыханием на беззащитной шее Наполеона. Голод, оставлявший след, когда Илья достаточно высоко прикусил тонкую коже. Возможно, завтра Наполеону придется надеть водолазку. — У тебя отлично получается, Большевик, — заверил его Наполеон и стал опускаться на колени, ухмыльнувшись, когда Илья снова напрягся, широко распахнув глаза и вцепившись пальцами в плечи Наполеона, произнес что-то неразборчивое. Наполеон расстегнул его ремень, затем пуговицы на брюках и медленно лизнул нагретую молнию, прежде чем зубами потянуть застежку вниз. Наполеон чувствовал, как Илья потрясенно содрогнулся. Его колени прижаты к плечам Наполеона, а пальцы немного подрагивали, когда он запустил их в волосы Наполеона. Он также слышал напряжение в приглушенном шепоте Ильи, произносящем его имя, когда он извлек член Ильи и обхватил его рукой, которой прервал несколько жизней и разрушил многие другие. Наполеон вдохнул поглубже и провел рукой по всей длине, а затем лизнул набухшую головку, нарочито шумно, словно пробуя лакомство на вкус. Он испытывал радостный восторг грешника, хотя и совершал грехи гораздо хуже, чем этот. Пальцы до боли вцепились в волосы Наполеона, а затем исчезли. Наполеон поднял глаза вверх и увидел, что Илья откинул голову назад, прижавшись к стене. Оголенную шею залил румянец, зубы стиснуты, а ногти царапают штукатурку. Волчонок проиграл, и Наполеон был свидетелем его гибели, накрывая его плоть своим ртом и заглатывая глубже, избавляясь от рвотного рефлекса, чтобы вобрать в себя всю длину члена Ильи. Рука Ильи метнулась вверх, чтобы зажать покрасневший рот и заглушить собственный стон, задушить всхлип, рвущийся наружу, попытаться скрыть удовольствие и похоть. Наполеон лениво отодвинулся назад. Это явно не срабатывало. Довольный, Наполеон снова взял его член в рот, беря за щеку, а затем, когда он почувствовал, как плоть Ильи прижимается к задней части его горла, начал посасывать. Свободной рукой он впивается в бедро Ильи, на котором на следующий день появится браслет из синяков. Илья невольно дернулся бедрами вверх. Наполеон заурчал, задыхающийся и изголодавшийся. Он услышал задыхающееся бессловесное восклицание. Наполеон потянул Илью за бедра, и до Ильи, кажется, дошло — он двигал бедрами, медленно и неуверенно. Темп оставался неспешным. Колени Ильи, прижатые к плечам Наполеона подкашивались, а ногти продолжали царапать штукатурку. Наполеону тесно в брюках, и свободной рукой он расстегивает их и запускает ладонь внутрь, обхватывая свой член. Он слышит, как Илья от неожиданности недоверчиво шипит, и Наполеон бы засмеялся, если бы мог. Почему Илья удивлен тому, что Наполеон наслаждается этим? В конце концов, Наполеон, прижавшись к нему, чувствовал власть. Власть, которую он вкусил, почувствовав горечь и тяжесть на своем языке. Власть, которую он испил, когда Илья кончил ему в рот и ударил рукой по стене с такой силой, что затряслись окна. Наполеон качнулся назад на пятках, вытирая рот тыльной стороной ладони, и издал испуганный вздох, когда Илья резко набросился на него и, прижав к полу, грубо поцеловал, жадно сминая губы, одной рукой собирая волосы в кулак, а другой обхватывая член Наполеона и начиная ей двигать. Было больно, и Наполеон был в ловушке, но наслаждение подкатило так внезапно, что он почувствовал головокружение. Длинные пальцы Ильи знали свое дело. Жажда огорошила его и осушила досуха и теперь пресыщенного Наполеона вело. Илья вытер руку об рубашку Наполеона, игнорируя его протесты, а затем перекатился на спину, плечом к плечу, закрыв глаза и тяжело дыша. Рассеянно, но всё же задумчиво, Наполеон медленно стянул с себя испачканную рубашку, и прежде чем отбросить её в сторону и убрать член обратно в штаны, вытер себя. Обнаженной спиной он чувствовал грубый пол; пот высыхал на коже, а колени болели, но сейчас это казалось ему самой правильной вещью в мире. Наполеон улыбнулся. — Ты — дьявол, — произнес наконец Илья, отдышавшись и убрав своё хозяйство, но не поднявшись. — Ты мог бы сейчас меня бросить, — предложил Наполеон, сложа руки на груди. — Или мы могли бы выспаться, а утром, если тебе будет всё ещё «любопытно», мы могли бы это повторить. *** Гранд Отель де Лондрес не был таким же богатым и современным, как Хилтон, и Габи, сидя в ресторане отеля и попивая чай, окруженная антиквариатом, чувствовала себя так, как будто она сделала шаг назад в прошлое столетие. Соло на завтрак не явился, но предупредил ее, что собирается провести ночь, разыскивая старые контакты. Кроме того, Габи не возражала. Она была независимой большую часть своей жизни, после того как отец бросил её. И впервые ни нацисты, ни американцы не докучали ей. Габи позавтракает, а затем проведет день, изучая то, что Соло беспечно называл «переполненный туристами кусок» Стамбула, потом пообедает в каком-нибудь шикарном месте, а затем потратит оставшуюся часть дня, сортируя документацию Уэйверли. Она не была полностью уверена в том, что еще она должна была делать, но очевидно в шпионаже так или иначе это было в порядке вещей, в тех случаях, когда кураторы были обеспокоены. Габи не покидало смутное сомнение, что Соло не только был невысокого мнения о своем предыдущем кураторе, но и невысокого мнения о других представителях этой профессии в целом. Было довольно очевидно, что он не особенно ждал того, что она себя проявит. Или, если быть точнее, Соло это нисколько не волновало. Габи не одурачили его советы и даже «подарок» в виде пистолета. Соло намеревался решить проблему с украденными планами сам, может быть, прибегая к помощи Ильи, но никак не к помощи Габи. Когда Габи доела второе пирожное, около её столика остановилась женщина, одетая в стильное черно-белое платье, с шелковым платком оранжевого цвета на шее. Её бронзовые запястья были оплетены тяжелыми золотыми браслетами, а пальцы усеяны кольцами. Её остриженные по плечи каштановые волосы были прикрыты широкополой шляпой. Она улыбнулась Габи, её темные глаза смотрели с любопытством. Она была красива как кинозвезда. — Бонжур. Могу я?.. — спросила женщина с елейным французским акцентом. — Вы американка? Мы, иностранцы, должны держаться вместе, да? — Э… — испуганно-озадаченно начала Габи, но женщина уже уселась, положив свою сумку от Dior на колени и подзывая официанта, чтобы заказать завтрак и чай. Было позднее утро и в ресторане они были одни; официант покраснел, когда женщина улыбнулась ему, и торопливо поспешил прочь. — Извините, я не… — начала Габи, но женщина сняла шляпу, не сводя с неё глаз. — Ты тоже из ЦРУ? — Тон голоса женщины понизился, её притворный французский акцент исчез. Габи застыла, а женщина протянула ей свою элегантную руку. — Думаю, у нас есть общий знакомый. Меня зовут Кара. — Кара! — удивленно прошептала Габи, пожимая Каре руку. — Я подумала… Мне сказали, что ты… — ...мертва? — Кара фыркнула. — Нет. Но это неплохая история. — Ну, эм, — сощурилась Габи. — Я... рада видеть, что слухи были необоснованными. Губы Кары изогнулись в улыбке. — Ты, я думаю, та, что держит поводок нашего общего друга. — Только технически. — Ты совсем ещё зеленая. — Кара медленно покачала головой. — Интересно. Скажи мне, мисс Руководитель, почему Америка и Россия работают вместе? Габи старалась не слишком заметно пялится на руки Кары. В голове была полная мешанина, она чувствовала себя беспомощной и не знала, что говорить дальше. — Я… Кара вздохнула, обведя глазами зал, и выпрямилась, как только все ещё краснеющий официант вновь появился в их поле зрения, держа на подносе булочки и чай. Как только он метнулся прочь, бросая взгляды через плечо, Кара размешала кусочек сахара в чае. Она напряжена, решила Габи, наблюдая за тем, как Кара добавляет молоко и делает глоток. Напряженная и испуганная, хоть и неплохо это скрывающая. — Что наш друг рассказывал тебе обо мне? — Что ты… скупщик. — И? — И про Моссад, — пробормотала Габи. Соло рассказал Габи о Каре, когда прошлой ночью провожал её обратно в отель. — И? Разве мы не друзья? — А я знаю? — Габи осторожничала. — Но он сказал, что ты лучший из его контактов в Стамбуле. — Америка и Россия, наконец, преследуют T.H.R.U.S.H.? — В некотором смысле, — деликатно произнесла Габи. — Мы хотим найти украденные планы. — Об украденных планах вам стоит беспокоится меньше всего, — фыркнула Кара. — Ты не американка. Немка? — Это так заметно? — Габи сделала мысленную заметку попытаться исправить свой акцент. Может быть, ей стоит подражать Уэйверли. — Очевидно и заметно. Ты молода и красива. Большинство людей будут делать предположение и не станут думать дважды. — Кара немного отпила из чашки. — Если ты хочешь играть в эту игру, то ты должна об этом знать. Есть одна игра, в которую играют мужчины. Мы, женщины, играем в другую. Больше риска. Меньше вознаграждение. — Вот почему ты пошла по этой дорожке? — с вызовом спрашивает Габи. Кара широко ей улыбнулась. — Ты, безусловно, не из ЦРУ или КГБ. Им нравится обтачивать острые края у женщин. — Но не Моссад? — Ой, они все продолжают пытаться. — Кара вскинула брови, но не произнесла больше ни слова, поедая выпечку и запивая её чаем. Габи так нервничала, что буквально чувствовала, как Вальтер ППК становится тяжелее в её сумочке. Она почти вздрогнула, когда официант вернулся, чтобы узнать, не желает ли мадам ещё чаю. Кара, мило улыбнувшись, с фальшивым французским акцентом отправила его восвояси. — Ты ищешь Наполеона? — произнесла наконец Габи и заставила себя улыбнуться ей в ответ, и отхлебнуть чай. Кара лишь задумчиво посмотрела на нее долгим взглядом, а затем налила себе еще одну чашку чая. — «Дрозд» — это одна рука из многих. Пока ты гоняешься за одной, не глядя на остальных, ещё одна будет душить тебя сзади. Габи прикусила губу, заставляя себя сдерживаться. — Так помоги нам. Наполеон сказал, что ты лучшая. — Хорошо, — сказала Кара, хищно улыбнувшись. — Я думаю, что тебе просто нужен опыт. Дай себе время и, когда у тебя за плечами будет больше опыта, ты будешь очень хороша. В тебе есть какой-то шарм и сталь. Габи не была польщена. — Что ты подразумевала, когда говорила, что планы — наименьшая из наших проблем? — Без материалов планы ничего не стоят. — Мы слышали, что материалы поставляются через Стамбул. — Может быть, — допустила Кара, снова хищно улыбнувшись. — Моссад не заинтересован? — У нас есть интерес ко всему, — сказала Кара. — Но да. Конечно. Америка и Россия соревнуются, у кого зубки острее. Но здесь, в этой стороне мира, они пытаются вытащить наших. Поэтому мы особенно заинтересованы. Если и Кара пыталась что-то до неё донести, то Габи по-прежнему не имела ни малейшего представления, что именно. — Но ты дала Наполеону подсказку. И твоё имущество спалили. — Вежливость. Как в старые добрые времена. Я здесь, чтобы передать послание, если угодно. Скажи ему, что когда он будет готов, предмет будет ждать в обычном месте. — Более подробную информацию не дашь? — Он поймет, что я имею в виду. — Кара поднялась на ноги, потягиваясь, словно кошка. — До свидания, мисс Руководитель. Скажи Наполеону, чтобы он не тратил времени на мои поиски. Я направляюсь домой. Находиться в Стамбуле для меня сейчас затруднительно. — Если T.H.R.U.S.H. пытается тебя убить, — произнесла Габи с сомнением, — то, может быть, мы могли бы помочь друг другу. Мы могли бы объединить силы и… — Спасибо за предложение, моя дорогая. Но не стоит. — Кара игриво коснулась своей шляпы и, подобрав сумку, прежде чем уйти, протянула ладонь. Они опять пожали друг другу руки, и Кара ушла, оставив за собой шлейф духов и цокот каблучков. Оставшись снова в одиночестве, Габи подняла карточку, которую вложила ей в ладонь Кара, чтобы рассмотреть её. Номер телефона, местная линия. Может быть, это контакт Моссада? Или что-то для Соло? Или нечто совершенно иное? Габи сунула карточку в сумочку, снова чувствуя себя беспомощно дрейфующей в море. Она понятия не имела, где проходят границы той «игры», о которой вскользь упоминали Соло и Кара. Казалось, что Уэйверли находится очень далеко. Так же, как и Соло, и даже Илья. Габи была одна. Презрительно скривив губы, Габи застегнула ремешок на своей сумочке, затем допила свой чай и поднялась на ноги. Она решила, что будет поступать так, как сочтет нужным. Она будет ходить по улицам этого города и пробовать слушать его сердцебиение. Она будет обедать. И тогда Габи решила найти общественный телефон. Она не была жертвой, не была просто связным. Она не собиралась быть беспомощной.