Война убеждений

Обычно самый короткий месяц в году тянулся почти бесконечно, словно зима упрямо не хотела прощаться и, мучая студентов сонливой меланхолией, нещадно жалила щеки последними морозными днями. Скучными, серыми, унылыми. Похожими один на другой как две капли воды. Обычно — но не в этот раз. В этом году февраль, если бы мог, точно раздулся б и прорвал все календари, что висели в любом доме любого волшебника. Что ни день — то статья о все новых и новых «преступлениях». Сегодня кто-нибудь отлевитирует сумку пожилой маглы из супермаркета, едва не доведя бедную до инфаркта, завтра наколдует детям мыльных пузырей в форме зверюшек или взмахом палочки починит лопнувший мяч. Куда реже можно было прочитать о чем-то весомом, чем-то значимом. Из всего, что писали в газетах, Гарри остро запомнился лишь один такой случай: когда какой-то мужчина ворвался в банк и, размахивая охотничьим ружьем, потребовал набить сумку наличными. Молодая сотрудница — или стажерка, в Пророке не уточнялось, — запаниковала и вместо того, чтобы на пару с кассиром поспешить к сейфу, рванула к дверям. Вот только в спину ей прилетели не пули, а струя воды. И нет, ружье было настоящим, а знак в небе над банком — и подавно. По версии полиции, грабитель был наркоманом — этим они объяснили его стеклянный взгляд и безумный вид. По версии Пророка — не совсем. Что волшебнику делать в магловском банке? Снимать со счета наличные, чтобы потом менять в Гринготтсе? Такое, конечно, возможно — некоторые ведь подрабатывали в Лондоне, когда с работой в волшебном мире было туго, — но каков шанс оказаться в нужном месте в нужное время? Министерство считало, что грабитель — и не грабитель вовсе. Всего лишь мужчина под Империусом. Наверняка человек в черном — либо же его последователь — просто-напросто хотел придать вес своим деяниям, потому-то и спланировал весь этот спектакль. И жертва здесь — отнюдь не перепуганная стажерка, а несчастный мужчина-магл. Настоящего же — в глазах Министерства — преступника маглы проводили из банка едва ли не аплодисментами. Мракоборцам его задержать, разумеется, не удалось. Гарри их не винил: откуда же им знать, где он появится в следующий раз? Мысли о нем, о предстоящем матче и — спасибо Гермионе — об экзаменах вполне успешно подавляли другие, совершенно неуместные. Почти каждый божий день. И лишь по вечерам, перед сном, по привычке абстрагируясь от храпа Рона, образ заплаканного лица все же возникал под закрытыми веками, раз за разом поджигая неконтролируемое желание вскочить и… А вот что «и…» — Гарри не имел ни малейшего понятия. В такие мгновения он снова и снова — почти насильно — прокручивал в голове рассказ Гермионы о Дамиане в надежде хоть за что-то зацепиться. Но, как назло, ничего криминального в нем не находил, за исключением момента, когда Дамиан упомянул своего прадеда. А зная, как сильно семья Виктора презирает все, что связано с Темными Искусствами… Впрочем, конкретных идей у Гарри все равно не было. Кроме разве что предположения, что прадед Дамиана воевал на стороне Гриндевальда. «А даже если и так?» Разве честно складывать мнение о человеке, основываясь на деяниях членов его семьи? «Вспомнить хотя бы Сириуса!» Гарри не сразу понял, что Пророк — видимо, под давлением Министерства — печатал лишь сухие факты: о происшествиях, об увеличении штрафов за неправомерное использование магии и, собственно, об опасности этого самого использования. Но ни слова — о настроениях в обществе. Глаза ему как-то на перемене открыла Луна, воодушевленно сообщившая, что Придира увеличил свой тираж аж в три раза как раз потому, что Ксенофилиус — будто когда-то было иначе! — не побоялся написать все как есть. «Как есть» — оказалось почти так же, как в самом Хогвартсе. А Гарри-то думал, что на такое только студенты способны… Бо́льшая их часть четко разделилась на тех, кто изо всех сил поддерживал идеи пресловутого Бэтмена, и тех, кто был категорически против. Ирония заключалась в том, что сам Бэтмен ни разу не озвучивал свои идеи. Люди придумали их сами. Хотя, вероятно, придумали правильно. Равенство с маглами. Открытый контакт. Сотрудничество. В Хогвартсе даже открылся кружок по интересам — Сообщество Любителей Изобретений Маглов, — где студенты собирались, чтобы обсудить новые фильмы, компьютерные игры или набирающие популярность сотовые телефоны. И, что удивляло: его до сих пор не прикрыли, а значит — МакГонагалл не имела ничего против. Гарри не знал, как к этому относиться. Пожалуй, лишь единицы оставались нейтральны. Даже Рон теперь ходил со значком Даров Смерти на ремне сумки! Гермиона же всю эту катавасию обходила стороной, бурча: «Лучше бы о ЖАБА думали». Наверное, она была права. Экзамены подкрадывались незаметно — как и март с его первым теплым ветерком, обещающим раннюю весну. Учеников же, казалось, беспокоило буквально что угодно кроме ЖАБА. Будь то почти-падение-с-метлы младшей Гринграсс во время тренировок, новые мешковидные лохмотья профессора Трелони, какие-то нелепые сплетни о девушке Симуса или публичные проявления отношений Гермионы и Малфоя. Коих почти не было, по сути. После того вопроса о ножницах Гарри заметил всего две подобные ситуации. Первая — когда Гермиона уронила перо на перемене перед уроком Заклинаний. Она уже собралась достать палочку, как Малфой — проходящий мимо совершенно случайно, конечно же, — наклонился и поднял перо за нее. Наклонился! «Не иначе как в июле снега ждать…» Секундный взгляд глаза в глаза, тихое «спасибо» в исполнении Гермионы, ироничное «не за что» в ответ — и, как следствие, почти сорванный перешептываниями урок Флитвика. Вторая — в последний день отработок Рона и, соответственно, Малфоя. Рон освободился чуть раньше и уже сидел вместе с Джинни на одном диване, пока Гермиона оккупировала соседний, разложив вокруг себя стопки книг по Трансфигурации и клочки пергамента с заметками. Был уже поздний вечер, и, не считая их компании, в гостиной — по ту ее сторону — расположились лишь Диана с Симусом, Дафна с сестрой — Гарри в тот вечер почти до крови искусал себе изнутри щеку, чтобы не дай бог не бросить на них лишний взгляд, — Нотт, обложенный учебниками по самое не хочу, и неожиданно увлекшийся учебой Гойл. И вот в такой тихой, почти расслабляющей обстановке каменная плита сдвинулась, и гостиная приняла в свои объятия растрепанного, с закинутым за плечо галстуком Малфоя, который, за пару-тройку секунд оценив обстановку, ко всеобщему недоумению шагнул прямиком к красным диванам. И, встав над Гермионой и бросив скорее усталое, чем приказное: «Двигайся…» — откинул с лица отросшие пряди. «Он вообще задумывался о стрижке с начала года или решил во всем походить на отца?» Гермиона не огрызнулась на наглость — вероятно, дело было в его усталом тоне, — лишь не торопясь подняла голову, окинула Малфоя изучающим взглядом и, сделав вид, что едва сдерживается, чтобы не закатить глаза, убрала с левой стороны дивана стопку учебников. Не совсем «подвинуться», конечно, но, видимо, Малфоя устроило и это. Стянув галстук и отбросив его на столик аккурат возле шахматной доски потерявшего дар речи Рона, он нагло улегся на диван, положив голову на колени Гермионы и перекинув свои тощие ноги через потертый бархатный подлокотник. Вряд ли кто-то, кроме Гарри, услышал, что будничное «устал?» прозвучало ужасно неестественно. Напряженно, но все же ровно, словно Гермиона интересовалась у Невилла, справился ли он с зельем. Словно все это — обыденность. Словно совершенно не замечает, как все таращатся. Вялое малфоевское «угу», эта его вальяжная поза, закрытые глаза, будто ему и дела нет до окружающих или обстановки в целом, — слишком уж напомнили Гарри подсмотренную в поезде на шестом курсе картину, когда Малфой точно так же валялся на коленях у Паркинсон, а та самозабвенно, будто это великая честь, перебирала его светлые волосы. Гермиона же даже не оторвалась от чтения, хотя и Гарри, и наверняка Джинни заметили, как напряглись ее пальцы, сжимающие ветхий переплет «Трансфигурации от кузнечиков до летучих мышей». В ту секунду на Рона было страшно смотреть. Судя по оттенку его лица, стоило ожидать — в лучшем случае — потока ругательств, от которых свернулись бы уши, а не сдержанное «пойду проблююсь». Выдавив это, он поднялся и, даже не взглянув на то, как дрогнули плечи Гермионы, медленно направился в спальню. Гарри не питал иллюзий, что эта тема больше не всплывет, но уж лучше рискнуть затушить фитиль, чем смиренно ожидать взрыва. Потому во втором часу ночи, устав слушать чрезмерно громкий — совершенно не характерный для Рона — храп, наконец поинтересовался: — Ты как? Наверное, нужно было сказать что-нибудь другое. Объяснить, что раз Гермиона считает, будто поступает правильно, то и они должны если не радоваться за нее, то хотя бы попытаться принять… или вроде того. Но вырвалось у него лишь это. Рон молчал. Минуты две, не меньше. И, наконец, процедил: — До последнего не верил, что это по-настоящему. Да. Гарри тоже не верил. До того момента, пока не увидел в том пустынном коридоре улыбающуюся Гермиону, когда он провел всю ночь, чтобы помочь ей незаметно вернуться в гостиную. Или того раньше — когда угостил Малфоя сигаретой на вершине Астрономической башни. Или тогда, когда Рон рассказал, что видел, как Малфой помогает подвернувшей ногу Гермионе дойти до Больничного крыла. Или когда они с Джинни завуалированно обсуждали их на вечере у Слизнорта. Или… — Да, я тоже, — понимающе кивнул Гарри, глядя в потолок. Наступила тишина. Долгая, задумчивая. И откуда ни возьмись вспыхнула мысль, не озвучить которую отчего-то показалось ужасно несправедливым: — А что Лаванда и ты? По-настоящему? Снова тишина. На этот раз — гнетущая. Гарри не хотел признаваться себе в этом, но отчего-то боялся услышать «нет». И дело вовсе не в Лаванде. Просто мысль, что Рон способен… — Первое время — нет, — честно признался тот, запустив пальцы в волосы. И без пояснений понятно, что изначально цель была такая же, как у Гермионы с Кормаком. — А теперь… похоже на то. Я не уверен. Рон шумно выдохнул и обессиленно опустил руки вдоль туловища. Матрац скрипнул от резкого движения, но никто в комнате, кажется, не проснулся. Еще немного подумав, Рон добавил: — Она меня больше не раздражает. Ну, знаешь, как раньше. Лаванда больше не такая… прилипала. И не так много болтает. Мне нравится, в общем. Вот. — Гм, — буркнул Гарри, давая понять, что услышал. Что ж. Раз Рону действительно нравится Лаванда, то, возможно, и Малфоя в обществе Гермионы он когда-нибудь сможет терпеть. Чем черт не шутит? Гарри и не заметил, как, размышляя об этом, начал проваливаться в сон. Обратно его выудил неожиданный вопрос: — А у тебя с Джинни? Он не понял, какая эмоция сверкнула сильнее: возмущение или испуг. Но мерзкое чувство, будто его поймали на чем-то позорном, определенно присутствовало. — Конечно! — ни секунды не раздумывая, выпалил Гарри, к собственному облегчению осознавая, что говорит совершенно искренне. Если бы только можно было вытравить из мыслей эти ослепительно синие заплаканные глаза…

***

Совсем как тогда, первого сентября на платформе девять и три четверти, Гермиона едва сдерживала улыбку. Потому что снова — неужели теперь так будет всегда? — ее накрывало это дурацкое чувство: страх впустить в себя осознание, что почти счастлива. Что почти не мерзнет в этот солнечный, но все же прохладный мартовский день. Что не испытывает тревожности, что уже почти целый месяц не вспоминала, каково это — просыпаться посреди ночи от хриплого смеха, эхом отдающегося в ушах даже после пробуждения. Что сидеть вот так, на расстеленной мантии, прислонившись спиной к высокому клену, — совершенно нормально. Так же нормально — «Да, Гермиона, нормально, не смей сомневаться!» — как и ощущать на бедре голову лениво скрипящего пером Драко. Что завтра она не проснется в холодном лесу с крестражем на шее. Ужасно жаль, что подобного почти-почти-спокойствия была цена — незнание. Или, точнее, добровольное неведение. В тот злополучный вечер в ванной старост предложение Малфоя «многое обсудить» вполне ожидаемо не заладилось. Совсем. Гермиона не один раз прокручивала в голове тот разговор — о, как же нелепо он звучал, пока она пыталась найти в ворохе одежды свое белье! — и сделала один-единственный вывод: ни она, ни Малфой понятия не имели, что делать с тем, что между ними происходит. Драко, судя по всему, вполне устраивала складывающаяся неопределенность, но для Гермионы это молчание… Что это? Внутреннее неприятие? Эмоциональное отторжение? Страх? «Будто меня это не пугает!» Ее пугало. И еще как! Привязываться к человеку, в котором не можешь быть уверен на все сто, — не лучшая авантюра. А полностью доверять… еще слишком свежи воспоминания прошлых лет, и никакие, даже самые чувственные поцелуи не позволят забыть все вот так — в одночасье. Предел же приступов откровенности Малфоя наступил ровно в тот момент, когда он — до чертиков сдержанно, что по непонятным причинам взбесило Гермиону, — объявил, что не в восторге от ее общения с Дамианом вне занятий. — Я не собираюсь рвать отношения со своими друзьями только потому, что ты понапридумывал… что у тебя проблемы с доверием! — Нет у меня никаких… — Серьезно?! А что это тогда? — Здравый смысл, Грейнджер. Посиделки с учителем после отбоя — ненормально, знаешь ли. — Сходи я к Хагриду — ты бы и слова не сказал! Гермиона так отчетливо увидела это — его растерянность. Секундная, но такая яркая. Искренняя. Редкая. Что он мог возразить, не огласив причин своего недовольства? — Напомнить, как тебя перекосило, когда мы говорили о Патил? Что еще ему было делать, как не переводить стрелки? Ход банальный, предсказуемый, но все же — задел за живое. — Это совсем другое! Это вовсе не!.. — Ну да, конечно. Это не она. Даже сейчас он не произнес этого слова — ревность. А это, черт побери, именно она и была! Но это… — …совсем другое! — повторила Гермиона, отчаявшись завязать галстук и раздраженно запихнув его в карман. — Я и ты тогда… «…не усложняли». — Не усложняли, ага. — Не смей лезть мне в голову! Если он считает, что Гермиона способна… что ей необходимы какие-то правила только ради того, чтобы ему было спокойно… Не хватало ей второго Рона! Она не озвучила эту мысль, однако когда та появилась в голове, лицо Драко дернулось, словно от пощечины. В общем, факт оставался фактом: Малфой не хотел, чтобы она видела в Дамиане хоть кого-то, кроме учителя, — по правде говоря, Гермиона думала, что он и этого тоже не хотел, но тут уж ничего не попишешь, — сама же она категорически не собиралась подстраиваться. Назови Драко причину хоть трижды, хоть четырежды. Жертвовать принципами, комфортом и зарождающейся дружбой? Да Гермиона скорее в квиддич играть начнет, чем опустится до такого! Даже ради человека, при одном виде которого накатывал приступ легкой тахикардии. Она была так зла — то ли на Драко, то ли на испорченный вечер, — что срочно нуждалась хоть в каком-то отвлечении. А потому, вернувшись в гостиную — о том, чтобы подождать Малфоя или позволить ему проводить себя, не было и речи, — с ходу выложила Гарри абсолютно все, что рассказал ей Дамиан. И уже наутро пожалела о своей несдержанности. Вяло ковыряя омлет и слушая, как друг выдвигает одно предположение за другим, Гермиона исподлобья взглянула на Дамиана, смеющегося над какой-то шуткой Хагрида, и готова была развести в тарелке свое фирменное синее пламя, встать в центр и сгореть там заживо — настолько ей было стыдно. «Дамиан доверился, а я…» Впрочем, взгляд Малфоя за соседним столом немного отрезвил. В самом деле, чего она так дергается? Таков был план. С самого начала. Узнать — рассказать — пожалеть. Все просто. В то утро Драко не поздоровался. Вроде бы ненамеренно, но вдруг?.. Так что Гермиона решила не тянуть. Не пускать все на самотек, — не в этот раз! — а поступить точно так же, как обычно поступал сам Малфой: сделать вид, что все в порядке. Забыть о том, как кричала на него, натягивая трусики, и как он испепелял ее взглядом, застегивая рубашку на все еще влажной груди. Найти его оказалось не так сложно: если не поле для квиддича и не гостиная — то библиотека. В этом смысле Драко был почти так же предсказуем, как и сама Гермиона. Это не могло не радовать. — Привет, — решительно садясь напротив, как ни в чем не бывало поздоровалась она. Впервые прилюдно с тех пор, как подошла к нему на травологии. К счастью, Драко не стал поднимать тему прошлого вечера и вел себя не намного прохладнее, чем обычно. Гермиона не уловила, в какой момент встречаться почти каждый день в библиотеке стало их негласной договоренностью. Так же, как и совместно делать уроки, спорить о методах упрощения противоядий, обсуждать трансфигурацию, заклинания, астрономию и даже погоду. Но никогда — личное. Хоть что-то… не нейтральное. Потому-то хихикающим за соседними стеллажами сплетницам быстро наскучило подглядывать. Поначалу это даже устраивало. Если они с Драко и препирались, то только на тему уроков — тогда можно было открыть книгу и узнать, кто прав, — но на этом плюсы, собственно, заканчивались. Черт, да Гермиона не знала о Малфое ровным счетом ни-че-го! Нет, Драко оказался прекрасным собеседником, когда не выделывался. Достаточно умным, чтобы без особого труда поддерживать почти любую тему, но достаточно сообразительным, чтобы не пороть чушь, когда не знал, о чем речь. Достаточно сговорчивым, чтобы заниматься сообща, и, на удивление, достаточно тактичным, чтобы не прикасаться к Гермионе, когда она увлечена книгами. Первое время это почти восхищало, — наконец-то у нее появился союзник в учебе! — но спустя день, другой, третий… ничего. Ни единого прикосновения. Вот тут-то Гермиона начала сомневаться, что дело только в МЕСТЕ, где они виделись. Появился вполне справедливый вопрос — а, собственно, почему только там? ТОЛЬКО в библиотеке? Может, Драко хотел этим что-то сказать? Донести какую-то мысль? Намек? Он явно не был обижен, зол или что-то еще в этом духе, нет. Тут что-то другое… Решившись довериться интуиции, в один воскресный вечер Гермиона намеренно набрала в два раза больше книг, чем обычно, собираясь дождаться, пока библиотека достаточно опустеет. И не ошиблась: Малфой даже не заикнулся, что пора закругляться — несмотря на то, что с каждым часом глотал зевки все чаще и чаще. Успокоив себя мыслью, что ему наверняка любопытно, отчего вдруг она — это и дураку было бы понятно — тянет время, Гермиона отложила перо и потянулась. Молча встать под изучающим взглядом серых глаз было по-настоящему неловко. Тут же захотелось сесть обратно. Сделать вид, что просто решила размяться. Что не собиралась обходить стол и, нелепо потоптавшись на месте, дотронуться ладонью до волос на светлом затылке. Что не собиралась наклоняться, чтобы прикоснуться губами к щеке с легкой однодневной щетиной. Не собиралась — топорно делая вид, что буднично, — поддаться слабо обвившей талию руке и присесть на мужское колено. Что не собиралась ответить на поцелуй, до неприличия откровенный для такого места, как хранилище знаний. На следующий день перед уроком Заклинаний Гермиона поняла, что хотел сказать Малфой таким простым жестом, как поднятое перо. Что то, что между ними происходит, — должно быть двусторонним. Шаг за шагом. Быть может, тогда — кто знает? — что-нибудь и получится. С того самого момента Гермиона и боялась улыбаться. До сегодняшнего дня. Сегодня просто не смогла удержаться. На смену промозглой февральской стуже наконец-то пришла нежная акварель весны. Воздух был чист и свеж, а легкую прохладу с лихвой компенсировало ясное солнце, лучи которого, просочившись в узкие стрельчатые окна, и стали причиной заявления уже ожидающего у дверей библиотеки Драко: — Я не собираюсь больше глотать тут эту пыль. И вот — пожалуйста. Он лежит на ее ногах и лениво выцарапывает на пергаменте заметки из книги, которую Гермиона зачитывает вслух. Так просто и нормально, что даже не верится. Даром что книга уже знакома вдоль и поперек — а оттого не слишком интересна. Поэтому каждые пять-шесть страниц Гермиона — скорее ради скучающего Драко, чем ради себя, — делает перерывы, чтобы подставить лицо солнцу или провести ладонью по свежей упругой траве. Но не в этот перерыв. В этот она решает взглянуть на Малфоя, который, наслаждаясь долгожданной передышкой, прикрывает глаза и делает медленный, глубокий вдох, словно впитывая в себя сочный аромат весны. Еще ни разу Гермионе не удавалось рассмотреть его вот так — не скрываясь. Острый подбородок. Прямой нос. Четкие скулы, высокий лоб. Брови на пару тонов темнее жемчужных волос. Гермиона представила, что заявила это Малфою, — и не выдержала, улыбнулась. Потому что это так глупо — давать волосам имена камней, металлов и бог знает чего еще. Подобное можно увидеть лишь в дешевых романах в мягкой обложке. Однако других ассоциаций в голову почему-то не приходило. Да и вообще. Прямо здесь и сейчас Драко кажется… почти симпатичным. Не то чтобы Гермиона ставила внешность превыше всего прочего, но, признаться, никогда не думала, что сможет встречаться — они же именно это и делают, да? — с таким типом молодых людей. Вот, вроде бы Виктор и Рон — такие совершенно разные, но оба… теплые. Определенно теплые. Малфой — не теплый. И дело не только в глазах, не имеющих намека на хотя бы легкую голубизну даже при солнечном свете. Не только в оттенке волос или бледной коже, нет. Драко сам по себе — холодный. Несмотря на теплые — почти всегда — руки, что прямо сейчас расслабленно крутят наполовину исписанный пергамент. И прямо сейчас, глядя на них, откуда ни возьмись — на Гермиону накатывает решимость. Хватит уже ходить вокруг да около! Хватит бояться нарушить это хрупкое равновесие. Не могут же они вечно избегать разговоров о чем-то, кроме… — У тебя красивый почерк. Ты в детстве занимался каллиграфией? Каллиграфия — это очень громко сказано для его пусть аккуратного, но далеко не идеального почерка, но надо же с чего-то начинать, верно? «Он ведь должен понять, что меня интересует не почерк, а…» Малфой неторопливо открывает глаза и секунду щурится от солнца. Лоб прорезает морщинка. Уголок губ чуть дергается, словно в попытке сдержать ухмылку. — Конечно, — говорит он так, будто это само собой разумеется. Гермиона не слышит в его голосе иронии — слишком рада, что он не изворачивается. — А чем еще? — жадно интересуется она. «Надо ловить момент!» — воодушевленно скандирует внутренний голос. — Дай-ка подумать… — Малфой снова прикрывает глаза, на ощупь складывая пергамент. А может, он просто использует разговор как предлог закончить повторять даты восстания гоблинов? Что ж, если такова цена откровений — пусть и крошечных, — то пусть. Пусть! — Верховая езда, игра на рояле… — он слегка покашливает, но глаз не открывает, — фехтование… — Серьезно?! — неверяще вырывается у Гермионы. Драко молчит пару секунд, прежде чем торжественно кивнуть: — Ну да. Я же прямиком из восемнадцатого века. А вот и мой белый пегас, на котором я прилетел, — он небрежно взмахивает рукой, указывая на жеребенка фестрала, безучастно щипающего травку на опушке Запретного леса. Эта внезапная тяжесть в мышцах… Гермиона и не знала, что разочарование бывает таким горьким. Как острый ледяной шар, оно прокатывается по каждому позвонку, по каждой косточке, впрыскивая в кровь свой яд. Затапливает легкие, опустошает голову, сдавливает горло. «Ну разве можно так расстраиваться от обычной… шутки?!» Забавной шутки, надо сказать. И Гермиона улыбнулась бы — не будь так обидно. Малфой слишком быстро понимает, что что-то не так. — Грейнджер? — его голос почти нежен, почти взволнован. Драко поднимает руку и касается ее волос. — Да ну тебя, — учебник захлопывается и отправляется в стопку к остальным книгам. — Неужели так сложно ответить хотя бы раз, не валяя дурака? В голосе звучит куда больше досады, чем Гермиона хотела показать. Малфой рывком садится. — Грейнджер, да что… эй, только не реви? — в его просьбе отчего-то звенят вопросительные нотки. Примерно такой же голос бывает у Гарри, когда он видит слезы: растерянный и испуганный. А сама мысль, что Малфой подумал, будто Гермиона собирается… — Даже и не думала! Драко хмурится. Тень от ветвей клена ложится на его лицо, искажая черты. Но все же Гермиона улавливает, как меняется его выражение. — Слушай, если хочешь о чем-то спросить — спрашивай напрямую, — серьезно говорит он. — Не надо пытаться лавировать, я это не люблю. Ну хоть что-то она узнала — Малфой не любит, когда подходят издалека. Что ж, прямолинейность — это хорошо. Но напрямую? «Ха!» Напрямую! Да из него ответ вытянуть можно разве что клещами! И то — раскаленными! «Ну, я тебя за язык не тянула!» — Какой твой любимый напиток? Есть ли у тебя на что-нибудь аллергия? — затараторила Гермиона. — Почему ты встречался с Паркинсон, а не с… не знаю! Не с Гринграсс? Или не с Дианой? Да неважно! Какое твое любимое время года? Какие ты любишь книги помимо школьных? Какой… — Воу, Грейнджер, притормози, — и снова он делает это: сдерживает усмешку. С размаху ложится обратно на ее ноги и прикрывает глаза, всем видом давая понять — он готов говорить. И любопытство душит гордость — Гермиона прикусывает язык прежде, чем с него срываются слова, способные окончательно все испортить. — Абрикосовый сок, — тоном самого-расслабленного-в-мире человека начинает Драко, — аллергии нет. С Дафной ничего бы не вышло, Диана — западает на чудиков… — На чудиков? — Когтевранский охотник, Финниган… — Диана встречалась со Стивом? — удивляется Гермиона. — Недолго. «Стив Флипс и Диана… и как сплетники обошли их стороной?» — И никакой Симус не чудик… — добавляет она. — Мне продолжать или обсудим Финнигана? — Прости. Малфой закидывает руку за голову. Костяшки неприятно впиваются в бедро, но Гермиона молчит. — Время года — зима. — Кто бы сомневался… — едва слышно ворчит она, вспоминая свои мысли насчет тепла и холода. Малфой, кажется, не слышит. — А книги… хм. Одно могу сказать точно — не выношу художественную литературу. В общем-то, Гермиона догадывается о причинах, но все же решает уточнить: — Почему? — Из-за обилия пафоса. Эти книги намеренно искажают реальность — в угоду читателям. — Гм. Приведешь пример? Малфой медленно открывает глаза и смотрит вверх. — «Он лежал в гробу так безмятежно, будто спал». Пример звучит так… равнодушно! Так неуместно для мирного неба с легкими перистыми облаками. — И? — Гермиона уточняет это тихо, словно извиняясь перед поющими птицами за прозвучавшую грубость. — Он бы не выглядел спящим. Он бы выглядел мертвым. Впервые за долгое время перед глазами вспыхивает яркий образ: Люпин и Тонкс. Так долго шедшие к счастью, так мало времени на него получившие. Лежащие на каменном полу. Почти-почти — рука в руке. Выглядели ли безмятежными? «Спящими»? Нет, Малфой прав. Они выглядели мертвыми. Все они. — …четыре… пять… — Грейнджер? Гермиона моргнула, даже не осознав, что снова начала считать. Проглотила ком в горле. Впилась ногтями в ладонь. — Аргумент… принят, — выдавила, откашлявшись. — Тогда… какие книги? Драко неопределенно пожал плечами: — Новейшие волшебные открытия. Истории древних артефактов. Биографии. — Биографии? — Гермиона невольно поморщилась. После книг Локхарта и… — О, ГОСПОДИ! — вскрикнула она так громко, что Драко вскочил, схватившись за палочку. — И как же я… О-о-о-ох! — В чем дело?! — Я… мне… — бессвязно пролепетала Гермиона, судорожно запихивая книги и пергаменты в сумку, даже не заботясь о том, что ранее все они были строго рассортированы. — Я!.. Извини, мне пора! Потом договорим, ладно? Мне… мне срочно! Ей действительно было СРОЧНО. Срочно — добежать до спальни. Срочно — найти ту мерзкую книгу авторства Риты Скитер. Срочно — прервать шахматную партию Гарри и Рона у берега Черного озера. Как! Ну КАК они все могли быть НАСТОЛЬКО слепыми? Особенно она! — Что случилось? — вскинулся Гарри, непонимающе уставившись на раскрасневшуюся Гермиону, сжимающую в руках потрепанную книгу «Жизнь и обманы Альбуса Дамблдора». Гермиона не смогла выдавить ответ — задыхаясь то ли от бега, то ли от эмоций. Вместо этого она раскрыла книгу и чуть ли не швырнула на землю — прямо в осколки сраженных шахматных фигур. На развороте красовалась качественная, хоть и черно-белая фотография молодого человека в строгой мантии с серебряными пуговицами. Ровная осанка, светлые волосы, решительный, пронизывающий взгляд и — едва заметная улыбка. — Это же… — задохнулся Рон. — Мерлиновы яйца! Я же говорил, что где-то уже его видел! Гарри вцепился в очки и склонился над книгой, точно хотел убедиться, что зрение его не обманывает. Но зрение не обманывало. Надпись под изображением чернела крупная и четкая — Геллерт Гриндевальд. Вот только с фотографии улыбался Дамиан.