* * *
Плевать она хотела, что теперь Гарри жалел о своем поступке. Просто. Плевать. Итак, с ней никто не разговаривал. Рон и до этого не слишком-то старался, Гарри — вряд ли захочет после того, как она на него накричала, а Малфой… Когда Гойл тормозил буквально перед каждым объясняемым ею определением, Гермиона списывала это на его воспитание и окружение. И хотя где-то в глубине души подозревала, что невозможно быть настолько несообразительным, оправдывала это тем, что Гойл просто… ну, недалекий. Однако когда вдруг нарисовался Малфой — которого даже близко не должно было быть рядом с кабинетом магловедения, — все встало на свои места. Гермиона даже не уловила, когда Гойл исчез — будто в воздухе растворился приблизительно между тем моментом, когда Гарри зашел в кабинет, и тем, как Малфой обронил с наигранным сожалением: — Не расстраивайся, но у Поттера и правда больше шансов. — О чем ты? — нахмурилась Гермиона, старательно делая вид, что в том, что Малфой взял ее сумку, нет ничего особенного. — Там что, булыжники? Хмуриться и упирать кулаки в бока — ее любимая поза лет с восьми. Особенно в моменты, когда увиливают от ее вопросов. — Боюсь-боюсь, — оценил Драко, прислоняясь к стене возле подоконника. И, как бы между прочим, пояснил: — Думаю, профессор предпочитает мальчиков, только и всего. Это не твоя вина. — Чего?! «Чего-чего. Провокация, вот чего!» — Ты вообще в своем уме? — риторика вопроса была так же чиста, как и голос, прозвучавший на октаву выше, чем того требовала ситуация. Провокация провокацией, но возмущение никто не отменял. Малфой безразлично пожал плечами: — Это и есть тот грязный секретик, который вы с Поттером так нежно оберегаете? — Да мы… что? С каких пор тебя вообще интересуют наши дела? — сделав отчетливое ударение на «наши», воскликнула Гермиона. — Ты для этого Гойла подослал? Будто не услышав последнего вопроса, Малфой закатил глаза: — А разве не ты у нас любишь напоминать об очевидном? «…зачем озвучивать очевидное?» «…быть девственницей в девятнадцать — нихера не очевидно, Грейнджер». Наверное, он принял ее ступор за забывчивость. Ну или просто решил поиздеваться: — Очевидно с тех, когда ты осведомилась, занимаюсь ли я каллиграфией. Ого. Да он никак решил признаться, что ему интересна ее жизнь? «Нашел с чего начать!» — Это не то же самое, — мотнула головой Гермиона. — Я ведь не спрашиваю тебя о том, что касается не только тебя. Иначе спросила бы… не знаю, про те письма, например. Личное пространство — это… — Я пытаюсь купить дом. Гермиона даже остановилась. Она и не заметила, что они мало того что сдвинулись с места, так еще и успели покинуть этаж. — О. Это… О. Поздравляю. — Не с чем, мне все отказывают. Она не нашла ничего лучше, чем промолчать, кивнуть и пойти дальше. Может, Гермиона знала Драко не так уж и хорошо, но догадаться, что он не захочет это обсуждать и уж тем более — принимать советы, была в состоянии. Однако тишина… Шаг за шагом, да? Поцелуй — поднятое перо. Откровенность — на откровенность. Молчание словно пропиталось горьковатым ожиданием. — Я не могу тебе сказать. — Ну разумеется. Гермиона вздохнула. Шаг-шаг-шаг. До Большого зала совсем немного. — Нет, я правда не могу. Это не мой… — Мне похер, Грейнджер. Она даже не знала, как охарактеризовать этот тон. Не обиженный и не уязвленный. И не совсем злой, хотя где-то близко к этому. Но явно не демонстрирующий, что Драко п… что ему все равно. Как бы сильно он ни пытался это показать. А он пытался. Он вообще выражался только в двух случаях: либо когда был возбужден, либо когда злился. Это тоже одна из тех черт, которую Гермиона приметила за прошедшие месяцы. Но прозвучало и правда грубо. Очень. Молча проглотить? Создать прецедент? Да ни в жизни! Если он не понимает, что это НЕ ЕЕ секрет, — пусть так. — Вот и славно, — холодно отозвалась она, подозревая, что он понял, что вовсе и не славно. Более того — рассчитывая на это. — Ага, — так же холодно. Значит, понял. — Отлично. — Отлично. Десять футов. Пять. — Ой, знаешь что!.. — не выдержала Гермиона. Драко вопросительно выгнул бровь, словно ему до жути интересно, что же она сейчас скажет. Словно она скажет какую-нибудь глупость. Словно она дура какая-то набитая. А Гермиона ненавидела, — ненавидела, ненавидела! — когда он так делал. — А ничего! — гаркнула, со злостью выхватив свою сумку. И в Большой зал уже зашла в гордом одиночестве. Как и сейчас — после срыва на Гарри, — в гордом одиночестве рассекала холодные темные коридоры в пижаме и вязаном свитере. Она даже не колебалась в том, куда держит путь. Шаги — пусть и в мягких тапочках — твердые. Ни крупицы страха, ни тени сомнения. Лишь железная решимость и какая-то непонятная, совершенно необоснованная уверенность в том, что там, куда она направляется, будет тепло и комфортно. Как в Норе. Как дома. Как всегда. Знакомый коридор, деревянная дверь, короткий стук. — Войдите! Он сидел за преподавательским столом и ковырялся пальцами в древней печатной машинке. Все в той же строгой мантии под горло, все с той же аккуратной прической. Только закатанные рукава, запачканные пальцы и растерянный взгляд говорили о том, что перед ней не преподаватель. Сейчас — не преподаватель. — Гермиона? — и еще неприкрытое удивление. — Привет. «Не "мисс Грейнджер"», — кивнула себе Гермиона, поневоле остановившись в дверях. — Привет, — слабо улыбнулась, размышляя, как бы получше начать. — Слушай, сегодня… — Ты не поможешь? — перебил Дамиан. — Мне нужно ее смазать, но я понятия не имею где. Эта рухлядь ужасно древняя, инструкция не сохранилась. — Оу… Я не то чтобы в этом разбиралась… — Гермиона сделала шаг вперед, только сейчас в полной мере осознав, как комично выглядит на фоне опрятного Дамиана в своей сиреневой пижаме и свитере миссис Уизли с крупной буквой «Г» на груди. — У отца была похожая, но он говорил, что смазывать сегмент категорически не рекомендуют. — Да чхать я хотел, даже если она окончательно сломается. Эта штука и так не работает уже лет десять, а мне завтра читать лекцию третьекурсникам. Гермиона, сдержав улыбку, подошла к столу. — Профессор Бербидж нам просто ее показывала и описывала свойства, — пожала плечами она, разглядывая устройство. — Ну а я хочу продемонстрировать, раз уж школа предоставляет образец. Гермиона сняла и отложила крышку, взглядом ища какой-нибудь ненужный пергамент. На столе, как назло, было слишком прибрано. — Держи, — протянул исписанный кусок Дамиан. Мысль о том, что он прекрасно обошелся бы и без помощи, была подавлена другой — о том, что такой несложной просьбой он просто сглаживал неловкость. — Спасибо, — улыбнулась Гермиона, подкладывая бумагу под литерные рычаги. — Милая пижама, — заметил Дамиан. Она невольно рассмеялась. — Да уж, хоть сейчас на подиум. Когда он взял бутылочку бытового масла с узким наконечником, Гермиона решила, что вряд ли в сложившихся обстоятельствах наступит момент получше: — Слушай, Гарри бывает порой очень… — Я заметил. — Но то, что он говорил… Глубокий вздох Дамиана довольно красноречиво намекнул, что продолжать не стоит. — Слушай, я все понимаю, — бутылочка отправилась в ящик стола, оттуда же взмахом палочки была выужена пачка одноразовых бумажных салфеток. — Думаешь, он первый, кто меня об этом спросил? — Профессор МакГонагалл? — предположила Гермиона. — МакГонагалл, Филиус, Гораций со своим: «Простите, мой мальчик, но вы так сильно напоминаете…», — довольно правдоподобно изобразив интонацию профессора зельеварения, закатил глаза Дамиан. — Даже Сивилла намекнула, что видит во мне нечто «темное и разрушающее». Только Хагрид смолчал, хотя я не сомневаюсь, что и он тоже обратил внимание. Гермиона не придумала, что на это ответить. Лишь вспомнила, как тепло смеялся Дамиан с какой-то наверняка нелепой шутки Хагрида, сопровождающейся активной жестикуляцией огромных ручищ. И осознала, что они с ребятами, оказывается, не такие и оригинальные. И уж точно не «самые догадливые и проницательные». — Не хочешь чаю? — предложение прозвучало так неожиданно, что почти неуместно. Гермиона едва не закашлялась: — Так поздно ведь уже. Дамиан взглянул на часы. — Вообще-то отбой и так был час назад. Она поджала губы и скрепя сердце покачала головой: — Нет, наверное, не стоит. — Как скажешь, — на удивление легко согласился Дамиан. — Я так понимаю, ты зашла, чтобы уточнить у меня подробности? — Что? Нет! Я пришла извиниться за Гарри, потому что… — Вообще-то я пошутил, но скрывать не стану — мне приятно, что ты не врешь, — усмехнулся он, откинувшись на спинку стула. — Но что-то, — добавил с прищуром, — мне подсказывает, что от подробностей ты бы не отказалась. «Ох! Ну хотя бы сейчас не будь ты амебой! Схитри!» — О, нет, что ты! — воскликнула Гермиона, для правдоподобности распахнув глаза. Изо всех сил делая вид, что старается быть честной. Понимая, что Дамиан почувствует, что она лукавит. И надеясь, что оценит ее тактичность. — Так я и думал, — рассмеялся он, расстегнув верхнюю пуговицу, что давила на кадык. — Поделишься, какие у тебя были мысли кроме той, что я… — …великий и ужасный Геллерт Гриндевальд? Ну, я подумывала, что это простое совпадение. Существует ведь теория, что на планете у каждого человека есть минимум один двойник, и все такое… Потом я, разумеется, подумала о родстве. В книгах ясно указано, что у Гриндевальда не было детей, так что я предполагала, что ты можешь быть каким-нибудь прапраправнучатым племянником, но это было бы слишком… — Были у него дети. Хорошо, что Гермиона отказалась от чая, однако перо, которое она машинально взяла с преподавательского стола и бесцельно крутила в руках, сломалось. Но лучше уж перо, чем кружка. — Были? — сипло прошептала она, даже не извинившись. — Моя прабабушка всегда говорила, что даже за самыми ужасными поступками порой стоят самые светлые мотивы, — глядя куда-то сквозь Гермиону, задумчиво произнес Дамиан. — И иногда… часто благие цели приводят к разрушению. Или одержимости. Так было и с моим прадедом. Это сон. Это шутка. Это черт знает что. Что угодно, только не правда. «Давай, Гермиона. Проснись!» — Но ты говорил, что твоя прабабушка — не волшебница, — тихо выдохнула Гермиона. «Ну давай, подсознание! Просыпайся!» — А ты думаешь, идея «порабощения маглов» появилась из воздуха? Когда Геллерт строил планы, он не просто так выбрал себе в напарники Альбуса Дамблдора — самого выдающегося волшебника тех лет. Равного себе. Ему нужен был результат, и как можно скорее. Моя прабабушка на тот момент была уже на четвертом месяце, что, как понимаешь, в те годы категорически не приветствовалось. — Господи… Гермиона присела за первую парту, едва не промахнувшись мимо стула. — Но ей на тот момент… Это же… — Ей было шестнадцать, да. И это была Болгария, где по сей день волшебников отдают исключительно в Дурмстранг, в который, как ты знаешь, не принимают маглорожденных. Что совершенно не устраивало Геллерта. — Не устраивало? Но он же… господибоже я сижу напротив правнука Гриндевальда. Гермиона серьезно — буквально! — была близка к обмороку. Теперь понятно, откуда взялись недовольство профессора Крама и фраза Хагрида, что «дело в происхождении». Ребята тогда, конечно же, подумали про то, что в семье Дамиана были маглы, но… — Прости, не стоило это вот так вываливать, — взволнованно встал из-за стола он, но, будто одумавшись, остался на месте. — Ты как? Черт, прости, Гермиона. — Дай мне минутку, ладно? Я просто… Картинки того, как Гриндевальд, будучи шестнадцати-семнадцатилетним подростком — и выглядя при этом почти как человек напротив, что сильно усугубляло ситуацию! — насилует несчастную маглу… — Стоп. Ты сказал, что Гриндевальду не нравилось, что его ребенок не попадет в Дурмстранг? Как такое возможно? Он же… Дамиан облегченно опустил плечи, наверное, поняв, что весь испытываемый Гермионой ужас направлен не на него. — Точно не хочешь чаю? Я могу добавить в него что-нибудь вроде ромашки или валерианы… — Нет. Да. Нет. Нет, точно нет. Сделав шаг назад, Дамиан тихо обронил: — Ты вторая, кому я это рассказываю. — Виктор? — Виктор. Гермиона кивнула, усилием воли выпрямив спину и положив руки на стол. Кончик сломанного пера больно впился в палец, но это было последнее, о чем она сейчас волновалась. — Он любил ее. И это даже было взаимно. Но как я уже и сказал: за самыми ужасными поступками порой стоят самые светлые мотивы. Таковые изначально и были у Гриндевальда. Равенство волшебников и маглов. Но чем дольше у него ничего не получалось… Продолжать фразу не было никакого смысла — любой ребенок знал, что было дальше. Наступило задумчивое, напряженное молчание. Или, может, так показалось только Гермионе. И вдруг… — Эгалецо. — Что? — не понял Дамиан. — Эгалецо. Заклинание, которое пускает в небо знак Даров смерти. Знак, который использовал Гриндевальд. Дословно переводится как «равенство». Эсперанто. — Серьезно? — Да, мы с друзьями во время каникул купили газету, где магловские лингвисты… — Я понял, — точь-в-точь как Виктор нахмурился он. Следующих слов Гермиона не разобрала, но судя по интонации, это было отборное ругательство. Предположительно на болгарском. — Ладно, ты сама говорила, что уже поздно. Что ж, намек понят. Вероятно, им обоим теперь было что обдумать. И Гермиона сомневалась, что сможет поделиться этим хоть с кем-то. Даже с Роном. Даже с Гарри. Будто в трансе подойдя к дверям, она вдруг вспомнила одну деталь — и остановилась. «Молчи! Молчи, идиотка! Не смей!» — завопила интуиция так, что едва не лопнули барабанные перепонки. Но не зря Гермиона Грейнджер — это Гермиона Грейнджер. Она ненавидит, когда не знает чего-то, даже если это что-то может вдребезги сломать то, что уже есть. — Дамиан, — обратилась она, неуверенно обернувшись. — Ты сказал, что я — вторая, кому ты это рассказал. Почему? Кадык над расстегнутой серебряной пуговицей слегка дрогнул, прежде чем ровные губы изогнулись в знакомой, слишком знакомой грустной улыбке: — Это не то, что стоит слышать студентке от своего профессора, Гермиона.* * *
Плюх-плюх. Валяная шерсть тапочек мягко соприкасается с камнем. Плюх-плюх. Дамиан правнук. Плюх-плюх. Правнук Гриндевальда. Плюх-плюх. Гермиона нравится правнуку Гриндевальда. Плюх — и тишина, нарушаемая лишь едва слышным потрескиванием факелов и шелестом пижамы девушки, застывшей посреди пустынного коридора. Обхватившей живот руками. Растерянной и… до визга захохотавшей. Так, как смеются сумасшедшие. Безумные. Съехавшие с катушек психопатки из фильмов, которые Гермиона так ненавидела. Вот где ей место — в больнице Святого Мунго. Рядом с Локхартом. А что? Он бы подписывал ей свои фото, а она бы рассказывала ему, что небезразлична правнуку Гриндевальда. В комнату заходила бы миловидная волшебница в лимонной мантии и, называя Гермиону милочкой, давала бы «вкусные и полезные» зелья. Нет, серьезно. Ну разве возможно уместить в голове ПОДОБНОЕ?! Гермиона рассчитывала на «простое совпадение» и была почти-почти готова к витиеватой родственной связи и похожему набору генов, отвечающих за внешность, но прямой потомок… это слишком. Слишком, понятно?! Согнувшись в три погибели, она хохотала до тех пор, пока легкие не загорели от недостатка кислорода, горло не свело, а глаза не защипало от выступивших слез. Могла ли Гермиона, стоя у развалин горящего Хогвартса и крепко сжимая руку родного, такого теплого и привычного Рона, представить, как все обернется? Что она станет истеричкой, сознательно отказывающейся от профессиональной помощи? Что станет встречаться — и спать! — с таким, как Малфой? Что умудрится за один лишь день переругаться со всеми, кто дорог, и узнать, что нравится преподавателю, который… Нет. Нет-нет-нет! Не так, не так все должно было быть! Разве победа не подразумевала спокойствие? Простую, донельзя банальную человеческую радость? Свободу от свинцовых мыслей? Беззаботность? Гермиона даже не запомнила, как добралась до гостиной. Просто — пуф! — и она там. Не было сил думать. Ни о Драко, ни о Гарри, ни о Дамиане. Вообще ни о ком. И уж подавно не о Гойле — единственном человеке в комнате, скрючившемся над книгами огромной несуразной глыбой. Наверное, зря она за все это время не придавала значения тому, как выглядит, — Гойл даже не смог найти в себе сил, чтобы перестать глазеть. Чуть ли не с открытым ртом. — О, ну давай, беги доложи! — огрызнулась Гермиона, даже не подозревая, что он вовсе и не караулил ее. Грегори даже не знал, что она вне спальни. Что сейчас вообще хоть кто-то не спит кроме него. Потому-то и сидел здесь, читая про эти чертовы провода-кнопочки-лампочки и фантазируя, как блистает своими знаниями перед Асторией на какой-нибудь вечеринке. Как горят от изумления ее огромные глаза, как открыто она улыбается не какому-нибудь привлекательному пятикурснику — а ему. Грег вообще любил воображать. А для сочности картинки — еще и делать что-то, что «приближало» его к объекту мечтаний. Даже прекрасно понимая, что ни за что не доведет дело до конца. Так было и с младшей Уизли год назад, когда он соврал Кэрроу, что не видел никого после отбоя. Тогда он тоже мечтал, что его поступок не останется без внимания, что Уизли все узнает и растрогается. Глупо, но подобные картинки в голове всегда согревали. В общем, он не рассчитывал, что в гостиной кто-нибудь появится и помешает его занятию. А уж предположить, что этот кто-то окажется растрепанной Грейнджер, выглядящей похлеще банши, никак не мог. Неужели она так сильно переживала из-за их ссоры с Драко, что отправилась гулять посреди ночи? — Я читал, — буркнул Грегори, будто это само собой подразумевало, что не собирается он никуда идти и никому ничего «докладывать». Что ему — охереть! — было почти стыдно. Грейнджер запрокинула голову, раздраженно промычала что-то похожее на «да что же сегодня за день такой!» и, не оборачиваясь, шагнула к лестнице на красной половине гостиной. Наверное, это все влияние Невилла — ведь того, что у него вырвутся следующие слова, Грег никак не ожидал: — Дело не только в просьбе Драко. Мне правда было интересно. Грейнджер застыла. Медленно, будто под заклинанием, обернулась. — Так я и поверила. Краснея как рак, Грег поднял раскрытую книгу, демонстрируя обложку с позолоченными буквами, складывающимися в незатейливое «Зачем маглам электричество?».