Видит Мерлин, дождаться конца последнего урока было не легче, чем уснуть прошлой ночью, когда подушки казались слишком теплыми, одеяло чересчур тяжелым, а дождь за окном — непомерно громким. Впрочем, не громче, чем мысли.
О внезапно исчезнувшей злости, о Дамиане и о том, не мог ли он быть к этому причастен, о Гриндевальде, способном любить, о том, как рассказать обо всем этом Гарри и Рону, о доме Стива, о Драко, в воображении скептически смотрящего на пергамент с объявлением… Или он обрадуется? Если и так, то вряд ли это покажет. Не станет же хлопать в ладоши и прыгать на месте. И уж тем более — ужас-то какой! — улыбаться.
А еще неплохо было бы договориться возобновить уроки окклюменции. Во-первых, Гермиона была почти уверена, что той стены, которой ее научил Драко, — недостаточно, а во-вторых…
Она вздохнула.
…неприятно было об этом думать, однако мысль никак не покидала больной разум: Дамиан так или иначе причастен к тому резкому изменению настроения. Ну не может такая яркая эмоция как злость выключаться по щелчку пальцев! Не исключено, конечно, что Дамиан хотел как лучше, но… нет. Вторжение без согласия — неприемлемо.
«Он ведь обещал этого не делать…» — напомнил робкий голосок в голове.
И Гермиона верила этому обещанию. Но так как другого объяснения не находила — не считала лишним потренироваться еще. Да и их отношениям с Драко это должно пойти на пользу. Ведь, как ни крути, неловкость — подлая змеюка — никуда не пропадала до тех пор, пока они оба не увлекались. Чем — неважно. Хотя Гермионе и так казалось, что Малфой не испытывает ни грамма дискомфорта, просто находясь рядом. Не то что она.
Десять минут. До конца урока десять минут. Не будь ее наручные часы механическими, Гермиона решила бы, что в них садится батарейка — так медленно по циферблату ползла секундная стрелка.
Она еще раз осмотрела стол: котел вычищен, колба с образцом зелья уже лежит на столе профессора Слизнорта, сухоцветы, крысиные хвосты и порошок из змеиных зубов — уложены в коробку. Взглянула на соседние парты: Симус с Роном явно отставали, Гарри — тоже, но он, в отличие от них, не терял надежды закончить хотя бы на Удовлетворительно.
«Надо бы, наверное, предложить подтянуть его. Обидно будет, если он не поступит в Академию, завалив один-единственный экзамен…»
Восемь минут.
Каблук школьных туфель, не спрашивая хозяйку, в нетерпении начал отбивать нервный ритм.
Шесть.
— Гарри, боярышник, а не белладонну!
Три.
Бордовое зелье забурлило, неспешно приобретая нежно-розовый оттенок.
— Спасибо! — с жаром шепнул Гарри, вытирая пот со лба.
— А я?! — тут же возмутился Рон, от души переигрывая с негодованием.
— А тебе один боярышник не поможет, — развела руками Гермиона, мол, сам виноват.
Рон состроил обиженную мину и явно намеревался сказать что-то еще, но грохот колокола сработал как порох на пушечное ядро — Гермиона вылетела из кабинета едва ли не со свистом, оставив Рона так и стоять с открытым ртом.
Малфой нашелся даже быстрее, чем хотелось: он спускался по лестнице главного холла, а Гермиона как раз вышла из подземелий — не заметить друг друга было почти невозможно.
— Привет, — чуть более жизнерадостно, чем полагалось, улыбнулась она. Будто извиняясь за свое поведение всю прошлую неделю.
Он оглянулся на проходящих мимо слизеринцев.
— Не здесь.
За волнительным предвкушением Гермиона совсем не заметила тревожные звоночки: отстраненный, чуть резче, чем обычно, голос; лицо — точно маска, которую Малфой отложил в ящик еще год назад; отрывистые шаги, что решительно приминали свежую траву по пути из замка; и даже спина — в разы прямее, чем Гермиона привыкла видеть.
«Здесь» оказалось на улице за статуей вепря, в сотне футов от главных дверей.
— Ну? — скрестил на груди руки он.
«Что не так?»
Не то чтобы Гермиона не привыкла за это время к его спонтанной отчужденности, но сейчас это выглядело… серьезнее, что ли.
— Подумала, тебя заинтересует, — безо всяких премудростей сообщила она, протягивая пергамент с объявлением.
Малфой, приподняв бровь, молча принял его. Молча прочитал. Молча поднял глаза.
Гермиона переступила с ноги на ногу.
— Флипс — это тот шепелявый?
— Стив хороший парень.
— Я не об этом спрашивал.
Она сочла глупым спорить:
— Да.
Малфой кивнул.
— Спасибо, — даже не сквозь зубы, хуже. Так, словно делает это механически. Для галочки. — Это все?
— В каком смысле? — не поняла Гермиона.
Обычно в подобных ситуациях Малфой язвил, но сейчас просто глубоко вздохнул и потер большим и указательным пальцами переносицу, закрыв на мгновение глаза.
— Мне надоело, Грейнджер.
Вот так.
Сказал — как отрезал.
Напрямую. Спокойно. Честно.
Уточнять, переспрашивать, интересоваться причинами — снова выставлять себя тупицей, да похлеще Лаванды. Устраивать сцену как Паркинсон? Вот еще! Злиться… но на что? Малфой сказал все как есть. Наедине. Это… это даже не подло.
«Мне надоело, Грейнджер».
— Ладно, — словно в трансе кивнула она, совсем не замечая, что голос прозвучал почти ровно, почти не надтреснуто. Даже лицо сохранило бесстрастность. Вот только ни сил, ни желания хвалить себя за это почему-то не нашлось.
— Что «ладно»? — Малфой провел рукой по лицу, словно хотел стряхнуть разом навалившееся раздражение.
Да, именно это он и хотел. Потому что тупо не находил слов своему охерению.
Драко всегда думал, что худшее в девушках — вечное желание обсуждать высосанные из пальца проблемы. И, черт, как же он ошибался! Полная противоположность — куда хуже.
Грейнджер, по его наблюдениям, с детства отличалась от других девчонок, но чтобы настолько!.. Она часами могла спорить о влиянии гоблинов на историю, о плюсах и минусах безоара, о сложностях трансфигурации коленных чашечек, но когда речь заходила… точнее нет, не так. Речь-то как раз никуда не заходила.
Эта… — черт, в такие мгновения слова мягче подобрать не удавалось — дура додумывала что-то у себя в голове и просто… Вот даже сейчас! Грейнджер явно сделала для себя какой-то нелепый, ничем не обоснованный вывод — и собиралась свалить.
На какой срок в этот раз?
Еще на неделю? До выпускного? Насовсем?
— Я — не телепат, Грейнджер. — Если бы она только знала, как же ему сейчас сложно не повышать на нее голос. — И по твоему же желанию не лезу с легилименцией. Но делать вид, что мы не знакомы, а потом…
— В таком случае тебе стоит яснее формулировать свои мысли! — тут же огрызнулась она, сдув с щеки пружинистую прядь волос. Довольно мило, если смотреть со стороны. — Я, знаешь ли, тоже не обладаю способностью читать мысли, а угадывать…
И вот что самое паршивое — она решила включить свою бредовую обиду именно в тот день, когда Драко впервые мысленно назвал ее по имени. В тот день, когда впервые допустил мысль, что между ними не все безнадежно. В тот день, когда мысли о будущем почти перестали быть просто мыслями.
— Блять, — не выдержав, едва слышно пробормотал Драко и, сделав глубокий, медленный вдох, добавил громче: — А про такое изобретение, как язык, ты вообще слышала? Должна бы, по идее. Люди иногда им пользуются, чтобы понимать друг друга.
Грейнджер едва не задохнулась от возмущения:
— Кто бы говорил! Да из тебя слова не вытянешь! А каждый раз, когда я что-то уточняю, ты смотришь на меня как на последнюю идиотку!
Он? Как на идиотку? Уж на кого на кого, а на идиотку Грейнджер не походила даже с натяжкой. И холодной головой Драко всегда отдавал себе в этом отчет. То, как он называл ее про себя, — не играло никакой роли. Он же не виноват, что Грейнджер имеет исключительный талант взрывать его самообладание парой-тройкой слов!
— Вот! Ты опять это делаешь!
— Блять, Грейнджер! — уже в голос. — Ты серьезно считаешь, что все и всегда озвучивают свои мысли? Если бы это действительно было так, то конец цивилизации наступил бы тогда, когда человек придумал первое слово!
— Хорошо! — она взмахнула руками точно спятивший дирижер. — Хочешь знать — пожалуйста! Я ненавижу, когда ты так делаешь! Ненавижу спрашивать у тебя о чем-то личном, потому что у тебя всегда такое лицо, будто отвечая, ты делаешь одолжение! Оттого мне приходится читать между строк, и это, знаешь ли, не самое приятное развлечение, учитывая, что мы… — Грейнджер запнулась, подбирая слова, — не так давно знакомы… не только как сокурсники. Меня бесит, что в твоем присутствии я не могу нормально расслабиться, потому что постоянно ожидаю… не знаю, чего-то гадкого! Какой-нибудь колкости или…
— Назови хоть одно оскорбление в свой адрес за последние пару лет.
Раскрасневшаяся Грейнджер, уже набравшая полные легкие воздуха для продолжения своей тирады, медленно и беззвучно выдохнула. Ветер вернул прядь волос на свое законное место, но она этого даже не заметила. Судя по выражению лица, где-то глубоко под кудрявой копной закипела нешуточная работа.
— Это… не имеет значения, когда ты всем своим видом даешь понять, что не заинтересован ни в каких разговорах! — вряд ли Грейнджер не понимала, насколько притянуто за уши это обвинение.
— Итак, вывод: тебе не нравится выражение моего лица, поэтому ты без объяснения причин пропадаешь, а потом появляешься с этим, — Драко взмахнул в руке пергаментом, — будто не вела себя всю неделю как отшельник. Я прав?
— Вот только перекручивать не надо. Ты будто и не слышал, что я сказала!
— Прекрасно слышал. Но и бегать за тобой, выясняя, что случилось, не собираюсь. Я тебе не Уизли.
Со стороны леса из-за холма появилась группка пуффендуйских третьекурсниц, возвращающихся в замок с ухода за магическими существами. Грейнджер, завидев их, тут же понизила голос:
— Не понимаю, к чему этот разговор. Не ты ли только что сказал, что тебе надоело?
«Ну конечно…»
Драко закатил глаза и заставил себя сосчитать хотя бы до пяти.
— И ты, — медленно, — разумеется, — размеренно, — решила, — выделяя каждое слово, — что мне надоело вообще ВСЕ, верно?
Грейнджер, уязвленно дернув плечом, промолчала.
Отлично, теперь он задел ее гордость, что ли?
— Ты нахамил, когда я сказала, что не могу тебе рассказать…
«Ну еще бы».
Из защиты — в наступление.
Не стоило бы попадаться на крючок, но:
— Потому что ты начала сыпать ненужными оправданиями. Может, ты не замечала, но обычно я все понимаю с первого раза. — А дальше — чистейшая ложь: — Тем более мне и правда плевать.
— Чтоб ты знал, я даже Гарри с Роном пока этого не рассказывала!..
«Ого».
— …и вообще считаю, что в каком-то смысле рассказать тебе первому — было бы правильней…
«Ладно, а вот это — действительно…»
— …но я не до конца уверена, что могу тебе… — Грейнджер прикусила язык.
— Договаривай.
Она чуть замялась:
— Ну, мы же…
— Мерлин, Грейнджер, просто скажи: я не уверена, что могу тебе доверять. Никто от этого не умрет.
Внезапно вместо того, чтобы стушеваться, она снова пошла в атаку:
— Да, не уверена! Как я могу, если все, что я о тебе знаю, это!..
— Об этом и речь. Не клеится у нас ни черта.
Она кивнула и с достоинством приподняла подбородок:
— Согласна.
«Будто могло быть иначе», — хмыкнул внутренний голос.
Будто был хоть один шанс, что все будет гладко. Или хотя бы сносно.
Но что ни разговор — ебаный финт Вронского!
Драко понятия не имел, что же такого Грейнджер рассмотрела на его лице, но что бы это ни было, оно заставило ее добавить:
— Думаю, нужно наконец решить, стоит ли все это… таких усилий.
Драко усмехнулся и заметил:
— Ты все еще здесь.
— Как и ты, — откликнулась она.
«Туше».
— Ну хоть на этот-то раз не ошибись с выводом, Гермиона.
* * *
Секунда, минута.
Глаза, полные шока.
Прядь волос на щеке.
Приоткрытые губы, медленно, неимоверно медленно растягивающиеся в улыбку. Сначала в слабую, сомневающуюся. Улыбку ребенка, который получил давно желанный подарок, но не до конца поверил в его реальность. Потом — широкую, теплую. Такую, какой Драко еще ни разу не видел. И, наконец, снова рассмотрев непонятно что на его лице — неожиданно коварную.
Почти с прищуром.
Почти мстительную.
Почти-по-девчачьи-вредную.
Такую для нее несвойственную, но оттого — такую ценную.
«Неужели для нее так важно?..»
И — внезапно:
— А вот ты — Малфой!
Драко даже рот приоткрыл, чем вызвал короткий, нервный смешок.
Прекрасно. Довел девчонку.
«Сбрендила, — решил он тогда и до сегодняшнего утра мнения не поменял. — Точно сбрендила».
Однако в голове все еще звонко звучало: «…ты — Малфой!»
И почему именно от нее это прозвучало так естественно? Без усилий, с легкостью. Непринужденно. Будто так… и нужно. Черт, да все, что связано с Грейнджер, как магнит притягивало это «нужно»!
Что ж, это и правда стало последней каплей. Больше — никаких самокопаний.
И когда за завтраком филин принес очередную небольшую посылку от матери, Драко, вместо того чтобы всучить птице бекон и отправить восвояси, нежно провел костяшками по крылу.
— Подожди, напишу ответ.
Филин, грудно ухнув, непонимающе наклонил голову.
Два слова. Всего два слова ровным, аккуратным почерком:
«Я — Малфой».
* * *
— Что это у Малфоя с лицом? — озадаченно нахмурился Рон.
Его взгляд вдруг замер поверх головы Гермионы, намазывающей себе джемом хрустящий тост. Они с Гарри, по своему обыкновению, сидели напротив нее и минутой ранее активно уплетали свой завтрак — Историю Магии уже отменили для самостоятельной подготовки к ЖАБА, как и все необязательные предметы, — но, разумеется, вместо занятий ребята собирались на тренировку. А без плотного завтрака, по мнению Гарри, летать было нельзя. Гермиона так не считала, но капитану виднее — в конце концов, возможно, других на высоте и не тошнило.
Реагировать на очередные насмешки тоже не хотелось — уж точно не в тот редкий день, когда она проснулась с прекрасным настроением и как никогда прежде не хотела слышать о Малфое гадости.
— Мне кажется, он… улыбается? — с сомнением поделился догадкой Гарри.
— Может, просто нерв защемило? — предположил Рон.
Гермиона коротко обернулась. Драко, привязав к лапе филина письмо, потянулся за беконом. На его лице и правда прорезалась улыбка, однако он так сильно пытался ее скрыть, что, не будь Гермиона против обсуждений внешности людей, непременно посмеялась бы вместе с друзьями.
Но отчего-то именно сейчас вдруг показалось, что ее сумасбродная задумка — не такая уж и сумасбродная. Ведь впервые Гарри и Рон шутили над Малфоем почти… благодушно. Так, как они могли бы пошутить над Симусом или Невиллом. Или даже над ней самой.
Гермиона не знала, договорились ли они об этом заранее, чтобы после того разговора еще раз подчеркнуть, что они на ее стороне, или же это вышло и само, но…
— Есть новости про Дамиана. Дождитесь сегодня, когда гостиная опустеет.
* * *
— Значит, Стив согласился? — с непривычки надежда в голосе Грейнджер казалась неправдоподобной.
Этим вечером сплетни вспыхнули с новой силой, хотя по факту ничего сверхъестественного не произошло: просто когда Драко вернулся в гостиную, Грейнджер сидела с Грегом над очередными магловскими справочниками не на красной половине комнаты, а на зеленой. Драко находил эти сплетни глупыми — какая разница, за каким столом сидеть? — однако не мог не признать: мантия с гербом льва на изумрудном кресле смотрелась почти чужеродно.
Но место занятий было выбрано явно не случайно: как только Грег наконец признал, что от количества новой информации у него скоро лопнет голова, Грейнджер быстро — словно боясь передумать — направилась к дивану у камина, где уже сидел Драко, выслушивающий не особо отличающуюся оригинальностью историю Монтегю.
Грэхэму — поразительно! — хватило сообразительности и такта притвориться сонным и свалить еще до того, как пятая точка Грейнджер приземлилась рядом.
И вот теперь она сидела с Драко, вынуждая Панси кривить лицо так, словно ее заставляли есть кашу из червей, а Патил и Браун — перешептываться в углу красной стороны комнаты, будто им еще было что обсуждать.
— Угу, — без особого энтузиазма кивнул Драко и вытянул ноги, — на пасхальных каникулах смотаюсь, посмотрю, что там за дворец.
— Дворец? — переспросила Грейнджер, точно неправильно расслышала.
— Судя по стоимости — не меньше, чем Букингемский.
Это он, конечно, перегнул, но стоимость и правда казалась заоблачной, учитывая, что роскошью дома в Хогсмиде никогда не блистали. Драко подозревал, что такая цена была названа конкретно для него: то ли в надежде, что он откажет, то ли чтобы потешить эго и кошелек.
Когда народ начал потихоньку рассасываться, Грейнджер немного осмелела: сбросила школьные туфли и закинула ноги на диван. Она часто сидела в такой позе — неужели ей было удобно? — но впервые позволила себе это на чужой, если можно так сказать почти год спустя, территории.
Было слишком очевидно, что ей ужасно некомфортно, однако Драко вполне сознательно не предлагал пойти куда-нибудь в другое место: во-первых, было интересно, как далеко Грейнджер сможет зайти, а во-вторых, она постоянно ерзала, неосознанно открывая его взгляду все больше и больше обнаженной кожи — юбка явно не была приспособлена для таких выкрутасов. К счастью, они сидели напротив камина, и никто кроме Драко видеть этой картины не мог.
Но вот что странно: чем тише становилось в комнате — тем сильнее она нервничала. Теперь одна ее нога свисала с дивана, и Грейнджер начала бездумно ею раскачивать, кусая губы.
Пару минут спустя Драко не выдержал и положил ладонь на ее колено. Нога замерла.
— А? — вздрогнула Грейнджер.
— В чем дело? — памятуя об их утреннем разговоре, Драко решил, что язвить сейчас будет грубо: слишком уж Грейнджер старалась, зачем бы она это ни делала.
— В комнате еще кто-нибудь есть? — вдруг тихо спросила она, чуть приблизившись.
Если этот вопрос и показался странным, то только потому, что Драко не представлял, отчего ей самой затруднительно приподняться и посмотреть. Здраво рассудив, что наверняка и этот вопрос, и ее нервозность — половинки единого целого, а не то, о чем Драко сначала подумал, он оглянулся и недовольно доложил:
— Только Поттер и Уизли.
Драко не собирался убирать руку с ее ноги, но:
— Наконец-то! — не то с облегчением, не то с волнением воскликнула Грейнджер, вскакивая с дивана.
Интересно, он когда-нибудь сможет хотя бы приблизительно прикидывать, что происходит у нее в голове?
— Хотел меньше секретов — будет тебе меньше секретов! — с какой-то отчаянной решимостью, почти торжественностью объявила Грейнджер и, соорудив натужную улыбку, махнула Поттеру и Уизли рукой.
Драко вновь обернулся. Что бы Грейнджер ни задумала, охуевшие выражения их лиц того стоили.
