Война убеждений

Неторопливый, расслабленный. Что он делает? «Что. Он. Делает?!» Он что, не понимает, что Гермиона сейчас — даже не бомба замедленного действия. Она — уже взорвавшийся снаряд, а он… словно и не пытается закрыться от осколков! — Я знаю, что мне не стоило это говорить, но сейчас… я не в себе, понятно?! Уходи! — Не-а, — тянет Малфой едва ли не зевая. Похоже, ее растрепанный вид и горящие от ярости щеки нисколь его не пугают. Даже не отталкивают. — Черт бы тебя побрал! — почти рычит Гермиона и, достав волшебную палочку, не глядя — и не думая — бросает ему за спину. Стук древка о каменный пол раздается где-то в глубине коридора. Малфой криво усмехается: — От греха подальше, а? «Он это специально! Специально!» Зачем? Зачем?! Хочет спросить о чем-то и рассчитывает, что в таком состоянии Гермиона ответит?! — Выкладывай, что тебе нужно! Ну же! Ты ведь за этим здесь! — Куда спешить? — он чуть наклоняет голову, с интересом разглядывая что-то в ее лице. — Месяц ждал — что стоит еще часок? — У-у-у-у, как же надоели эти твои загадки! — до ломоты задрав голову к потолку, тянет Гермиона и, призывая к оставшимся крохам самообладания, цедит: — Я. За себя. Сейчас. Не отвечаю. УХОДИ! Проваливай, что тут непонятного! — А то что? — еще один шаг навстречу. — М? Палочки у тебя нет. Что ты без нее, Грейнджер? Что ты можешь? «Он что, больной?!» Хоть бы приличия ради помедлил! Хоть бы притворился, что нервничает! Хоть бы… не показывал раскрытые ладони! Приглашающие то ли обняться, то ли — вонзить себе в грудь нож, будь он у Гермионы под рукой! Не стоит недооценивать безоружную, загнанную в угол девушку. Ох, не стоит. Не то чтобы шесть футов — большое расстояние, но этого вполне хватает, чтобы разогнаться и изо всех сил толкнуть Малфоя в грудь. Да так, что он даже теряет равновесие — ох, как бы Гермиона была рада, если бы он упал! — делает шаг назад и… улыбается? — Аргх! — кулаком — в плечо. «Наверняка больно! Наверняка останется синяк!» Прямо сейчас — Гермиона мечтает увидеть эту синюю кляксу, расползающуюся под бледной кожей. Жаль, что синяки не выступают так быстро. — Это что, все? Больше ничего не можешь? Что у него вообще творится в голове?! Почему вместо того, чтобы… зачем он это делает?! Почему так доволен реакцией?! Неужели не понимает, что у нее, блин, нет сил этому сопротивляться! — Зачем ты это делаешь! — почти визжит она перед тем, как залепить ему звонкую пощечину. И почему это так приятно? И почему, почему, черт возьми, тут так темно?! Почему она не может насладиться видом его покрасневшей, так раздражающе гладко выбритой щеки! Почему не может рассмотреть, как меняется выражение его лица?! Почему все еще смотрит на губы, кривящиеся в гаденькой улыбочке?! Почему?.. Точка кипения. Перед глазами — словно всполох молнии — ярость. Безразличие к последствиям. Безразличие к тому, как истерично звучит ее голос, между… — Зачем ты! — …отрывистыми… — Это! — …хаотичными… — Делаешь! — …ударами. С силой — кулаками по груди. Замахиваясь — ладонями по щекам. Задевая ногтями — по шее и плечам. Захлебываясь яростью. Утопая в ней. Не осознавая, что не встречает сопротивления. Впрочем, недолго. Потому что Малфой, вероятно, решает, что достаточно. Или ему просто надоедает быть боксерской грушей, ведь в следующий момент он перехватывает занесенную руку Гермионы и, с силой дернув на себя и чуть вбок, выкручивает. Резкое движение. Разворот. Секунда — и рука оказывается за спиной, а щека упирается в шершавую холодную поверхность. От стен тянет промозглой сыростью. В воздухе витает запах каменной крошки. Гермиона узнает его — так пахли стены замка, когда рушились под градом заклинаний. Свободной рукой до Малфоя не достать, поэтому она пробует лягаться. Пару раз он уворачивается, в третий — болезненно шипит. Гермиона может лишь предполагать, что попала в колено. — Не думай, что я позволю, чтобы какой-то ебаный болгарин появился и все испортил, — голос жесткий, холодный. Дыхание — горячее. Шевелит волосы у уха. Лишь когда Гермиона — больше от потрясения, чем от чего-либо другого — замирает, в полной мере осознавая, ЧТО услышала, Малфой разворачивает ее обратно. Вжимает в стену так сильно, что вынуждает встать на цыпочки. И взгляд серых глаз пронзает. Пробирает до мозга костей. До корней зубов. Впервые не вспархивает ни пылинки сомнений: это — ревность. Яркая, ослепляющая. Чистейшая. Прозрачная, как Веритасерум. Малфой и не пытается ее скрыть. Напротив — демонстрирует. В самой порочной, пугающей красоте. И прежде, чем Гермиона успевает сформулировать свою мысль — оттолкнуть его, выкрикнуть что-нибудь про свободу выбора, про отсутствие доверия, про нравственность и всю отвратительность собственничества — его губы врезаются в ее так сильно, что стукаются зубы. Почти наверняка чья-то губа оказывается разбита, ведь к привычному вкусу — лишь самую малость — примешивается новый: металлический, горячий. Это нездорово, что подобное подстегивает. Нездорово, что гнев опаляет с новой силой. Почти размазывает под своим весом. Прямо сейчас — ему даже не хочется сопротивляться. Да Гермиона и не пытается. Оказавшиеся почему-то свободными руки цепляются за ворот мантии. Сминают, тянут так, что на плечах трещат швы. Если Малфой и против, то никак этого не показывает. Лишь сильнее вдавливает Гермиону в стену, пока ладони с нажимом скользят по бокам и, остановившись на талии, стискивают. Становится трудно дышать. Или все дело в напоре? В том, с какой силой, почти с нервозностью Малфой дергает за застежку ее мантии, чтобы, когда та с жалобным щелчком поддается, отшвырнуть подальше? Впервые их поцелуй — не нежный и не трепетный. Не чувственный, не похотливый и даже не страстный. Он — безумный. Агрессивный, неистовый, сумасшедший. Словно они одержимы и никто, ни один человек в здравом уме не рискнет даже приблизиться, чтобы пискнуть слово «экзорцизм». А еще Малфой груб: руки не осторожничают, не спрашивают разрешения, а если и натыкаются на протест — тотчас демонстрируют, что сильнее. Это не просто злит — выводит из себя! Заставляет лягаться, кусаться и толкаться, но тут же, раз за разом раздраженно признавая, что разрыв контакта почти болезнен, притягивать Малфоя обратно. Чтобы повторить все вновь. А может, где-то глубоко внутри Гермиона догадывается: он делает это намеренно. Малфой снова — снова, снова! — делает то, что у него получается лучше всего: провоцирует. Провоцирует отвечать ему той же грубостью. Он отрывается лишь на секунду — чтобы сделать вдох и вытянуть заправленную в брюки рубашку. Зачем-то повторяет: — Не позволю. Твердо. Настойчиво. Словно поясняет для туго соображающей. Словно пытается вдолбить это Гермионе в голову, выжечь в сознании как непреложную истину. Она открывает для ядовитого комментария рот — и снова оказывается во власти его. Ее зубы — вместо ответа, в отместку — с остервенением сжимаются, и Гермиона понимает: это его губа разбита, не ее. Язык скользит по небольшой ранке, но Малфой словно и не замечает. А возможно, и правда не замечает, увлеченный расстегиванием ее рубашки, оставляя пуговицы у шеи и у живота нетронутыми. Если это и была прелюдия — она явно закончилась. Обычно Гермиона слабо осознает, что и как происходит, полностью доверяясь внутреннему чутью и рукам Малфоя, но сейчас в памяти отпечатывается каждый вдох, каждое прикосновение. И то, как эти самые руки просто-напросто впиваются в бедра и разворачивают ее лицом к стене. На секунду-другую Гермиона теряется: — Зачем?.. Вместо ответа Малфой перекидывает руку ей через плечо, и гортань оказывается пережата внутренним сгибом его локтя. — У тебя что, нет других вопросов? Гермиона снова пытается лягнуть его, но тот, будто предугадав, уклоняется. Проводит тыльной стороной свободной ладони по ее ноге. От холода увесистого кольца по коже рассыпаются мурашки. Он притягивает ее к себе с одной лишь целью: провести носом по шее и, сухо усмехнувшись каким-то своим мыслям — или чему он там, гад, усмехается! — сомкнуть зубы на плече. Прямо через ткань. Гермиона только и успевает подумать: «Ну хоть следов не останется!» — как без предупреждения, без даже крохотного намека в нее скользит палец. Глаза распахиваются, с губ совершенно точно срывается ругательство. Правда, она не уверена, какое именно, но Малфоя оно явно веселит, ведь в гнетущей тишине снова слышится его подлый смешок. Подлый смешок и лязг пряжки ремня. Гермиона ненавидит чувствовать себя беспомощной, поэтому, когда понимает, что ягодицы обдает прохладный воздух подземелий лишь потому, что Малфой задрал ее юбку, — почти впадает в панику. Этот невероятный контраст — холодного воздуха и горячих пальцев — выбивает почву из-под ног не хуже заклинания. Они безвольно подгибаются, однако мышцы напряжены так, словно их хозяйка собирается дать деру в любую секунду. Как те олени, что замирают перед фарами автомобилей. Вроде вот-вот — ан нет. Гермиона не замечает, что осталась без белья, до тех пор, пока, дернувшись, не чувствует, как в тонкую кожу под коленками впивается мягкий хлопок. Все это слишком неправильно. Слишком грязно, слишком похабно. Но гаже всего даже не поражение. А постыдное осознание — она не хочет, чтобы Малфой останавливался. Хочет лишь завести руки за спину и, нащупав его бока, впиться в них пальцами настолько сильно, насколько позволяют неудобная поза, размер ее самоуважения и толщина его школьной мантии. Драко почти жалеет, что не скинул ее — Грейнджер явно хотелось за что-нибудь ухватиться — то ли чтобы оттолкнуть, то ли… хотя нет, наверное, все же оттолкнуть. Вот только хера с два. Сколько дней, недель Драко мечтал взять ее сзади? Отыграться за тот унизительный эпизод в поезде? За все те разы, когда слышал «я не могу», «не здесь» и прочие отговорки? За «…необязательно вести себя как мудак, только чтобы самоутвердиться!»? Самоутвердиться, блять. Уж если б Драко хотел самоутвердиться, то точно выбрал бы способ поизящней, чем подстегивать Грейнджер в момент, когда все может пойти наперекосяк. Когда был почти уверен — это случится сегодня. Потому что ходить вместе, покорно ожидая, когда профессор Я-Ебу-Ваши-Эмоции соизволит среагировать, — тупо и неэффективно. Разумеется, Драко понимает, что она в тот момент не была хозяйкой своему языку, поэтому — и только поэтому — не вынуждает ее найти ему другое применение. А еще Грейнджер, конечно, даже и вполовину не понимает, как соблазнительно в тусклом свете смотрятся ее ягодицы. Какой непривычной, запретной она кажется, без дешевки извиваясь и осыпая Драко ругательствами. Когда еще он сможет увидеть ее такой? И сможет ли вообще? Так что те крохи сомнения, которые еще остаются относительно искренности ее сопротивления, разлетаются вдребезги, как только головка члена ощущает горячую влажность. И Драко не выдерживает — входит одним рывком. Вряд ли Грейнджер вскрикивает от боли. Вряд ли же? Ее промокшие трусики тому свидетели — она готова. Физически, по крайней мере. Наверное… Во всяком случае, снова терпеть, выжидать, когда она привыкнет к его присутствию — нет ни сил, ни желания, ни воли. Но руку с шеи Драко все же решает убрать — так, на всякий случай, — чтобы зажать ей рот перед тем, как выйти и снова размашисто ворваться. «Чтобы и думать, блять, забыла об…» — Не позволю, ясно? С нескрываемой злостью. Со звенящей сталью угрозой. С плохо сдерживаемым отвращением. — Пошел ты! Не смей, не смей диктовать, ты!.. — вряд ли Малфой понимает хоть одно из этих слов, ведь из-за его проклятой ладони выходит лишь невразумительное мычание. Он не имеет права! Не имеет права заявлять о подобном, когда!.. Когда эти толчки!.. Такие резкие, глубокие… Такие невообразимо, черт, невообразимо сильные. Они… Если он добивается того, чтобы Гермиона сдалась под их напором, — не на ту напал! Она, черт возьми, не какая-то там… Нельзя заявлять о своих правах так… так, будто территорию метит! У нее они тоже есть! Права! Она может, может доказать, что она не… что она может… достойно ответить, понятно ему?! И пусть ее рот зажат. Пусть она не в состоянии нормально размахнуться, чтобы снова ударить его, — черт, она даже не видит, куда! В ребра, наверное, — но она… она может податься ему навстречу так же, так же, черт бы его побрал, резко. Боль — ослепляющая, непривычная, странная. Какая-то слишком… глубокая. И она того явно стоит, ведь Гермиона впервые слышит, как Малфой стонет. Совершенно не так, как она вообще могла представить себе мужской стон. Не так, как слышала на тех видеокассетах, что случайно находила в ящике родителей. Не так, как об этом гласили книги, что так любили читать по ночам под светом палочки Лаванда с Парвати. Гортанно, низко. Почти жутко. И — следующий стон принадлежит уже ей, ведь Малфой по какой-то необъяснимой причине освобождает ее губы, чтобы намотать волосы на кулак и, потянув вниз, прошипеть: — Сделай так еще раз, Грейнджер… Войти до упора, до самого, черт, и… замереть. В ожидании. В предвкушении. В неозвученной необходимости. — Сделай для меня… — приказ на грани мольбы. — Сделай. — Просьба на грани срыва. Вряд ли Малфой понимает, что с каждым произнесенным словом его хватка на волосах становится все сильнее. Говорить с задранной назад головой очень, очень сложно, но прохрипеть: — Пошел… ты… — Гермиона все же может. Может, перед тем, как с размаху податься ему навстречу и снова услышать этот гортанный, вибрирующий полурык. Перед тем, как ощутить грубо сжимающую грудь руку — о, так вот для чего Малфой расстегнул ее рубашку так странно, — перед тем, как застонать громче, чем позволяют даже самые дальние, самые пустынные от посторонних ушей коридоры подземелий. А в голове набатом только одна мысль: «Быстрее. Пожалуйста, быстрее, пожалуйста, быстрее, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!..» — Если ты… остановишься… клянусь… я!.. Хрипло. С надрывом. Не думая ни о чем, кроме сводящего с ума, такого невыносимого напряжения — глубоко, глубоко, — которое сильнее — с каждым толчком, — горячее, — которое… Подаваясь навстречу, словно под Империусом. Бездумно. Ритмично. Яростно. — Ч-ч-черт, Грейнджер… Снова и снова. Еще и еще. И… Крик рождается где-то внутри, поднимается вверх, но так и не срывается с губ. Гермиона вытягивается, распластывается по стене и безмолвно, до ослепляющей рези в глазах… И ноги не держат. И колени дрожат. И сердце бьется как сумасшедшее. Слишком поздно, слишком смутно она понимает, что обмякла, — когда Драко ловит ее за талию, крепко обхватывает и, прижав к себе, шепчет: — Не отключайся… И ускоряется. Каждый толчок — отголосок полуболи-полунеги. Каждый вдох — точно всполох мириады звезд под закрытыми веками. Все, на что хватает сил, — поднять руку и кое-как дотянуться до дышащего в шею Драко, запустить пальцы в волосы на его затылке и схватиться за них, как за спасательный круг. Но прежде, чем окончательно потерять связь с реальностью, успеть почувствовать последний, самый размашистый толчок. И смыкающиеся на шее зубы.

* * *

Эндорфин затапливает тело, будто теплый воск. Обволакивает разгоряченную кожу, проникает в каждую пору, в каждую клетку. Отключает мысли. Не позволяет думать. «А стоило бы…» Стоило бы почувствовать вину, сожаление. Желание извиниться как за свои слова возле Большого зала, так и после — за все эти удары, укусы, царапины… Наверное, впервые Гермиона оставила их на теле Малфоя куда больше, чем он — на ее. — Полегчало? — снова очнувшись раньше, чем Гермиона, осведомился он, заправляя рубашку. — Что?.. — механически переспросила она, но понимание, пусть и с задержкой, догнало: — О… И правда. Гермиона вспомнила об отсутствии вины, не сразу осознав, что и злости — тоже нет. — Так я и думал, — довольно усмехнулся Малфой, поднимая с пола ее мантию. «Он сделал это специально. Все это…» Не пошел на урок. Проследил за ней. Подбил на… «Господи…» И ведь понял, что Гермионе нужно — да что там нужно, жизненно необходимо! — выместить полученный гнев. «И позволил… позволил…» Буквально ПОДАРИЛ возможность отыграться на нем. Глупо, наверное, говорить за такое «спасибо», поэтому Гермиона лишь поинтересовалась, вложив в голос столько раскаяния, сколько позволил расслабленный донельзя мозг: — Больно? — Не-а, — отряхивая мантию от пыли, вяло откликнулся он. — Это могло плохо кончиться, — укор, конечно, не то, что Малфой наверняка ждал услышать, но молчать по этому поводу показалось совсем уж неправильным: — Я могла тебя серьезно покалечить. Он скривил самую саркастичную мину, какую, наверное, только способен, и устало хмыкнул: — Не могу сказать, что риск того не стоил. — Не делай так больше, — дернув ткань на себя, предупредила Гермиона. — Мало ли что могло… — А ты не позволяй разуму… — не отпуская ее мантию, начал Малфой. «Да он издевается! Говорить об этом… сейчас?!» — Я держала стену! Всю дорогу от кабинета! — Слабую. «А то неясно!» — Без тебя знаю! — Уж прости, но твое возмущение не слишком-то убедительно, когда… — Малфой кивнул на ее школьные туфли. Гермионе не нужно опускать глаз, чтобы понять, что он имел в виду ее трусы. Ее окончательно сползшие на пол трусы. Надевать которые обратно — верх безрассудства для того, кто хоть как-то думает о собственном здоровье. Наверное, в любой другой ситуации Гермиона в сердцах бы выругалась и, злобно сверкнув на Малфоя глазами, шагнула искать свою палочку. Но вместо этого с губ сорвался смешок. Совершенно неуместный, глупый смешок. И ответная улыбка… «Ну почему тут так темно!» Точно в замедленной съемке Гермиона смотрела, как Малфой, все еще улыбаясь и держа в руках ее мантию, сделал шаг навстречу — и вместе с плотной теплой тканью на плечи опустилось умиротворение.

* * *

— Еще раз! То ли это Грейнджер совсем расслабилась, то ли у Драко стало лучше получаться проникать в чужое сознание. Он ставил на второе. Не столько из самодовольства, сколько из соображений, что вряд ли Грейнджер хотя бы что-то умела делать вполсилы. — Легилименс! …Душно, влажно, темно. Из шевелящегося пола торчат три головы. — Не двигайтесь! — приказывает писклявым голоском самая растрепанная из них. — Я знаю, что это! Это дьявольские силки!.. И ни намека на стену. Ни единого. — Хватит, Грейнджер, — отмахнулся он, выныривая. — Сегодня от тебя уже ноль толку. — Еще раз! «Вот упертая!..» — Нет, хватит. Глупая, наверное, была идея устраивать очередное занятие в тот же день, когда Грейнджер пережила покушение на эмоции. «Не глупая, просто бесполезная». Но Грейнджер настояла. Драко не мог ее винить: если раньше все это было в целях «а вдруг понадобится?», то теперь — «мне это надо прямо сейчас!». — Знаешь, что «хватит»? — ожесточенно сдув пружинистую прядь с лица, уперла руки в бока она. — Жалеть меня хватит! Еще. Раз! — Легилименс!.. — вяло произнес Драко, даже не утруждаясь толком взглянуть ей в глаза. …Старый обветшалый дом. Серые обои, скрипящий пол, высокие потолки. В огромной гостиной красуется рождественская ель, вокруг которой, пьяно напевая детские песни, скачут пятеро: четверо рыжих и один очкастый. На диване сидят экс-профессор Защиты от Темных Искусств в потертой дорожной мантии и еще один рыжий — постарше, с длинными волосами. Драко рад, что все они на втором плане. Ведь лохматый мужик, лет пять назад оравший со всех розыскных плакатов, не то по-отечески, не то по-дружески обнимающий Грейнджер за плечи — куда важнее. Ее дурацкая желтая пижама сминается под огрубевшими пальцами. Блэк чуть склоняется, словно опасаясь, что его могут услышать остальные: — Спасибо, что присматриваешь за ним. Несмотря на… В этот момент Поттер цепляется ногой за валяющийся на полу шарф, летит на Уизли, близнецы, точно по команде, расходятся в стороны, — и парочка грохается на изумрудный старый ковер. Хохочут. Младшая Уизли сетует, что не прихватила камеру, однако сквозь смех ее досада звучит фальшиво. — Нет, правда спасибо, — настаивает Блэк, стараясь сохранить серьезный тон. — Не раз и не два только от тебя зависела его жизнь. И я… — похоже, он подбирает слова, чтобы не слишком смущать Грейнджер: — счастлив, что Гарри так с тобой повезло. Но Грейнджер все равно заливается краской. Пальцы нервно сжимаются на кружке со странным дымящимся содержимым на дне. — Это мне с ним повезло, — неловко отнекивается она, — людей смелее я еще не встречала. И… — наверное, содержимое крепче, чем кажется вначале, ведь Грейнджер внезапно тоже тянет на откровения: — Клянусь, вытащить тебя из той башни было самым правильным решением за всю мою жизнь!.. Гарри так… он… ты себе не представляешь, как он рад обрести, наконец, родного челове!.. По изображению пробегает легкая рябь. Драко уже собирается оценить хоть какой-то прогресс, но картинка всего пару секунд спустя снова обретает четкость: — …Ну-ну! — раскачивая Грейнджер из стороны в сторону, точно маленькую, приговаривает Блэк. Содержимое кружки выплескивается на его мятую рубашку, а по пижаме Грейнджер расползается алыми, будто кровь, пятнами. — Главное — берегите друг друга. А я… что мне будет? Я живучей любой собаки! — он хрипло, лающе смеется. Драко не понимает почему. — Еще и на свадьбе вашей погуляю!.. Грейнджер шокированно отстраняется, распахивая глаза. — О… Нет-нет, мы с Гарри не… Снова легкая рябь. Драко выныривает. — Ты даже не стараешься, — устало вздохнул он, который раз за вечер оставляя комментарии по поводу увиденного при себе. — Пару недель назад результат был лучше. Грейнджер в бешенстве заправила волосы за уши и тряхнула руками, будто этим жестом пыталась сбросить напряжение. Не ответила. Минуту, другую. Глубокий вдох и… — Еще раз!

* * *

Джинни не даст соврать — эти тренировки выматывали будь здоров. Почти месяц — с того самого разговора в гостиной — они с Драко занимались по два-три раза в неделю. Занимались бы и каждый день, если б не квиддич. Гермиона находила забавным, что извечные соперники-ловцы встречались в гостиной каждый божий день, чтобы обсудить профессора и то, как продвигаются дела. Точнее, продвигаются ли вообще. С чего вдруг Дамиан решил воздействовать на Гермиону сейчас? Она ходила рядом с Драко чуть ли не все свободное время — так что изменилось сегодня? Этот и еще полсотни схожих вопросов крутились в голове, пока Гермиона стояла под душем. И только когда от разбивающихся о плечи капель кожу уже начало саднить — повернула вентиль. Сразу после можно было бы еще успеть на Защиту от Темных Искусств — но как бы это выглядело? Пропускать в середине дня два урока — и являться на последний?

* * *

— Не моя вина, что ты так напираешь! — в отчаянии взмахнула руками Гермиона, про себя с досадой признавая, что дело вовсе не в этом. Она и правда не могла сосредоточиться. Да и как это возможно?! Они встретились для занятия все в том же коридоре. Было все так же тихо, и даже темнее, чем днем, — в мутных окнах чернела вода, через толщу которой едва-едва пробивался блик луны. И лишь свет волшебного синего огня, разведенного прямо на каменном полу, хоть как-то давал намеки на очертания друг друга. Малфой скептически фыркнул: — Пока ты в таком состоянии — мы не сдвинемся ни на дюйм. — Ладно, дай мне минуту! — закрыв лицо руками, простонала Гермиона, отворачиваясь. В висках неприятно пульсировало, пятки уже ныли от долгого стояния на месте. Даже шея болела — Гермиона подозревала из-за чего, но мысли об этом совсем не помогали сосредоточиться. «Ни о чем не думать, ни о чем не думать…» — Надо было идти в Выручай-комнату, — едва слышно пробубнила она. Драко снова фыркнул, но ничего не сказал. Запоздало Гермиона подумала, что, возможно, он догадывался о причинах ее рассеянности и намекал, что и в Выручай-комнате у них, как бы, тоже кое-что… «Ни о чем не думать!» — Еще раз… — медленно поворачиваясь, протянула она, убирая руки с лица. …Дождь. Мховые стены. Ароматный чай… «Нет-нет-нет! Только не это!» — Ого, я нащупал что-то запретное? Гермиона не сразу сообразила, что снова стоит в коридоре. «Получилось?..» — Попытайся запомнить, как ты это сделала, — не получив ответа, сухо проинструктировал он. И, без предупреждения, еще раз произнес: — Легилименс!.. …Осенний ветер задувает в пустующий коридор сухие листья. Сидящая на холодном полу Гермиона смотрит, как те после легкого движения палочки превращаются в крошечных желтых птичек. Она скорее чувствует, чем слышит чужое присутствие. Или, как почти сразу понимает, не совсем чужое. — Трансфигурация, — дрогнувшим голосом поясняет она, давая Гарри возможность ретироваться. — Упражняюсь. Он на удивление осторожен. Спокоен. И уходить не собирается. — Здорово получается… — говорит он мягко, едва слышно. И, глядя на птиц, позволяет ей незаметно вытереть щеки, прежде чем присесть рядом… «Нет!» …Вспышка молнии. За решеткой бушует море. Малфой стоит на скамье, вцепившись в прутья, и тянется осунувшимся лицом к окну, словно пытаясь ощутить на коже соленый ветер. Вглядывается в темные волны. Волосы спутаны, под ногтями грязь, глаза пустые… — Ну наконец-то, — с деланным спокойствием ворчит он, почти осторожно выталкивая Гермиону из сознания.

* * *

Лишь завернувшись в полотенце и усевшись на кровать, Гермиона позволила мыслям вернуться к тому, что случилось. Она не сомневалась, что выместить злость можно и любым другим способом, однако именно выместить — почему-то вообще не пришло в голову. Ни ей, ни Гарри, ни Рону. А вот Малфою — да. Вообще-то это интересное наблюдение: Драко почти всегда быстро находил решения, а вот исполнение частенько хромало — речь не о сегодняшнем, разумеется, — но… В голову примера ради пришла кочерга из Выручай-комнаты. Гермиона тогда так сосредоточенно искала что-либо стеклянное, что ей и в голову не пришло: «Эй! А ведь сосуду вовсе не обязательно быть таковым!» И пусть чаша у Малфоя вышла кривой и нелепой, однако… «И до этого!» Ведь заклинание Головного Пузыря перед тем, как впервые попасть в Выручай-комнату — тоже его идея. И про письма тоже. И… Балдахин с хлопком отлетел. — Ага! Вот она — наша прогульщица! — весело прокомментировала Джинни, с размаху падая на кровать. — Вижу, тебя немного отпустило?

* * *

— Тайм-аут, Грейнджер, — прислонившись к стене, объявил Драко. — У меня скоро мозги расплавятся. Вообще-то он не собирался показывать, что устал, но предательский зевок сорвался с губ сам по себе. Сколько они уже занимались? Три часа? Четыре? — У меня тоже, — нехотя призналась она и, не сдержавшись, зевнула следом. Коридор наполнился тишиной, шелестом дыхания и едва слышным потрескиванием синего огня. Иногда Драко думал, что эти занятия — лучший способ узнать друг друга. Он не мог себе представить, как Грейнджер — если бы ей вообще захотелось, конечно, — смогла бы все это рассказать. Да и зачем? Она наверняка думает, что Драко неинтересно знать, как она проводит свободное время. Думать об этом было неприятно. — Ты переписываешься с Поттером и Уизли на каникулах? Грейнджер, точно не верила своим ушам, повернула голову: — Конечно. — Как? — В каком это смысле — «как»? — Эм… — Драко честно пытался вспомнить название тех здоровых штуковин с кнопками, но так и не смог. — Бумажными письмами? — Ну да. — Гм, а разве маглов не должны смущать совы? — Совы прилетают в основном по ночам, — пожала плечами Грейнджер. — Наверное, знают, что днем в магловские кварталы соваться не стоит. Своей у меня нет, так что обычно я отправляю ответ вместе с Сычиком или… В общем, с этим нет проблем. — Гм, — снова хмыкнул Драко. — А маглы как доставляют почту? — Для этого есть почтальоны, — Грейнджер говорила с таким недоумением, будто он интересовался чем-то из ряда вон. Однако очень и очень охотно: — Это люди, которые забирают письма в специальных местах, разносят по нужным адресам и бросают в почтовые ящики. — Ты хочешь сказать, что есть профессия такая — разносить письма? Грейнджер, явно в очередной раз сделавшая какие-то свои выводы, сузила глаза и с вызовом приподняла подбородок: — А что, что-то не так? Вообще-то да, Драко находил такую профессию нелепой. Но ей ведь об этом знать необязательно? — Странно, что до сих пор никто не догадался создать какой-нибудь центр, где… сквибы, например, принимали бы письма от сов и передавали этим почтальонам. И сквибы при работе, и проблем с маглами нет. Грейнджер даже рот приоткрыла. — Это… Просто отличная идея, Драко! — Настолько отличная, что я даже заслужил «Драко»? — усмехнувшись, уточнил он. — Я серьезно! — Ладно, — и шагнул наконец от стены. Честно говоря, хоть слышать подобное было и приятно, но достойно реагировать Драко так и не научился. — Продолжим? — Хорошо, — Грейнджер, явно воспрявшая духом, широко улыбнулась. «Девушки…» — чуть не закатил глаза он. Но, прежде чем поднять палочку, добавил: — Черкни тогда потом свой адрес.

* * *

— А я-то подумала, что он предложит тебе пошвыряться предметами, взорвать что-нибудь или вроде того. Но это, надо признать, тоже способ! — все веселилась Джинни. — Я не сказала «да», — буркнула Гермиона, одергивая полотенце. — Да ну? А душ ты решила принять оттого, что запыхалась, пока била подушку? Что ж, это был весомый аргумент. И все-таки обсуждать подобное… «Интересно, а у них с Гарри уже что-то было?» — Ладно, я здесь не за этим, — словно почувствовав, что перешла границу, отмахнулась Джинни. — На урок ты, как я понимаю, не пойдешь? Гермиона покачала головой: — Если Крам спросит, скажешь, что у меня разболелась голова? — Голова, ага. — Джинни! — Ну, разумеется, скажу, о чем речь! — Спасибо. Так о чем ты?.. — Ах, это… ты ведь понимаешь, что теперь ребята тебе проходу не дадут? Лучше бы тебе научиться держать блок, и поскорее. — Это не так-то просто, — вздохнула Гермиона. — Я еще не встречала настолько сложной магии. Даже невербально колдовать проще! — Я верю, но ты уж постарайся! До экзаменов еще два месяца, и эти месяцы… — Джинни взглянула на часы. Гермиона понимающе кивнула: — Беги, Крам ненавидит, когда на его урок опаздывают.

* * *

— …Я хочу похоронить Добби как следует, — произносит Поттер так, будто только что пришел в себя. — Без волшебства. У вас найдется лопата?.. — Хорошо! — он даже отшатнулся, настолько мощную Грейнджер умудрилась возвести стену. Совсем как и до этого, когда Драко чуть не увидел ее обжимки с Крамом. — Еще раз! Либо ее ошарашила похвала, либо Грейнджер не успела собраться, но в следующее мгновение Драко снова нырнул в темную воду. …Грейнджер со злостью швыряет увесистую книгу в груду других и, глядя на растерявшегося Поттера, выдает: — Ладно, давай посмотрим: вещи я уложила несколько дней назад, так что мы готовы тронуться с места в любую минуту, и, к твоему сведению, для этого потребовались кое-какие довольно сложные магические манипуляции, не говоря уж о краже всех имевшихся у Грозного Глаза запасов Оборотного зелья, совершенной под самым носом матушки Рона. Кроме того, я изменила память своих родителей, и теперь они уверены, что зовут их Венделлом и Моникой Уилкинс, а мечта всей их жизни состоит в том, чтобы перебраться на жительство в Австралию, что они уже и сделали. Теперь Волдеморту… Хорошо, что Грейнджер не видела, как Драко вздрогнул. — …будет труднее найти их и выспросить, где я или где ты, потому что я, к сожалению, кое-что им о тебе рассказала. Если я переживу поиски крестражей, то отыщу маму и папу и сниму свои заклинания. Если нет, что ж, думаю, чар, которые я навела, хватит, чтобы они жили в безопасности и довольстве. Венделл и Моника Уилкинс, видишь ли, даже не подозревают, что у них имеется дочь… Снова лишь легкая рябь. …Комната кажется обезличенной, пустой. Никаких фотографий, никаких личных вещей. Нейтральные шторы, чистые окна, голубое кресло возле книжного шкафа у окна. На застеленной кровати покоится Ежедневный Пророк с заголовком: «Темная метка провоцирует панику». По буквам скользят знакомые аккуратные пальцы. Приятный женский голос зовет: — Гермиона! Чай готов, милая! — Иду, мам! — дрогнувшим голосом отзывается та. Теперь лишь обои напоминают о том, кому принадлежала это комната… Совсем слабая рябь. — …Это и есть Австралия? — интересуется стройный, на вид добродушный мужчина, глядя на прямоугольную говорящую коробку с движущимися картинками. — Красиво, не правда ли? — на секунду приподняв глаза от заварочного чайника, улыбается женщина… Едва заметная. Драко понимает, что нужно выныривать, но не может найти в себе сил. А может, это интуиция кричит ему: «Грейнджер ХОЧЕТ это показать. Хочет поделиться»? …Она неподвижна. Напряжена. Губы сжаты, в глазах стоят слезы. Руки дрожат, но палочка направляется в затылок без колебаний. — Обливиэйт… Глаза мужчины и женщины замирают. Они словно слепнут, но совсем этого не боятся. Даже не шевелятся, пока от еще одного взмаха палочки с замерших фотографий исчезают изображения. Здесь их дочери не больше пяти — слишком большие передние зубы напоминают Драко о том, как он впервые увидел Грейнджер в Хогвартс-экспрессе, пока она искала жабу Лонгботтома; здесь — она немного угловатая, загорелая; на этом ей около четырнадцати — именно от такой Грейнджер он получил пощечину на третьем курсе. Сделав глубокий, судорожный вдох, Грейнджер растерянно осматривает небольшую гостиную — точно прощаясь — и, сжав в руке сумочку, расшитую бисером, не оборачиваясь шагает к двери… Ряби больше нет. Есть лишь пустой коридор, озаренный синим светом. Грейнджер выглядит неплохо. Не плачет, чему Драко, признаться, рад. Не зная, что в такой ситуации можно сказать, он, откашлявшись, произносит: — Что ж, думаю, на сегодня все-таки хватит, — и, сделав шаг навстречу, берет ее за руку.