Пахнет сеном

Не успели проснуться — отхватили кто что со стола, как воробьи, и сразу на улицу. Потому что не годится взаперти чахнуть, когда до такого места добрались! Сонька тоже редко в хате находилась, постоянно то пырей жевала на улице, то имурку, то за мотыльками гонялась. В общем, дел у неё было не меньше, чем у остальных членов семьи, да ещё не только своих собственных, а и коллективных, так сказать, тоже: уж больно много желающих приходило на постоянной основе котов познакомиться с её городским величеством. Разных: рыжих, чёрных, с перецарапанными носами, с отгрызенными кончиками ушей. Были, конечно, и такие, кто мог потягаться с Сонькиной шайбовидностью, они, как правило, были самыми смелыми. И наглыми. Как-то раз один прошмыгнул в дом, на кухню, а там даже открыл холодильник! Стащил вареник с черешней, раскромсал его по всему полу, а Юре потом пришлось оттирать фуксийно-сахарные пятна. — Курва патлатая! — сидя коленями на полу и с мокрой тряпкой в руках приговаривал зло Юра. — Понаводит своих женихов, а потом — вот! — сиди да оттирай! — он сердито пыхтел, как паровоз, а когда закончил, выжал шмату и бросил в пластиковый тазик. Поднялся, сполоснул, запихнул тазик под стол. Пока ситуация позволяла, метнулся в залу, вытянул из нижних ящиков чехословацкой стенки увесистую книженцию, которую запрятал тут ещё вчера, когда Отабек с Николаем Владимировичем на крыльце вечером за чаем сидели. В нижних ящиках хранились бабушкины старые цветастые платки — её личная коллекция ещё с молодости. Дедушка сюда не лез в будние дни, только на Пасху, Проводки или бабушкин день рождения, поэтому можно было прятать. На книженции сине-золотыми вдавленными буквами было написано «Сөздік». Юра быстренько пролистал до закладки, прочёл несколько раз про себя выделенные плотным карандашом словосочетания, закрыл кусок страницы ладонью, проговорил снова. Открыл. Изучил глазами. Ну и наука… Дьявольская! Ну, что поделать, хочешь дружить — умей вертеться. И не потому, что надо, а потому, что тебе самому хочется. Хочется сделать что-то… приятное? Да и для саморазвития всё-таки, потому что у Отабека вон и ди-джеинг, и друзья-братаны, и вот это вот всё. А Юра что? А у Юры — жизнь по расписанию, обоссанные ледовые постулаты и редкое мочилово в сети, когда в этом сраном расписании вклинивается окно. Не годится. А тут будет скоро настоящим коренным казахом, да так шпарить, что Отабек сам ему свой паспорт гражданина Республики Казахстан отдаст, и скажет, мол, Юра! Буду дружить с тобой до конца своих дней! И коня подарит, вот. А то какой же ты казах без коня-то? А вот в том, что со знанием казахского приходит и скилл бравого наездника, Юра и не сомневался. Вот и Отабеков дарённый конь пригодится! И не будет Юра этому коню в зубы смотреть, а сразу оседлает, что-то крикнет по-казахски воинственно, Отабек — сзади сядет, и поедут они в закат вместе смотреть первый сезон «Доктора Хауса» и вареники с черешнями есть. Настоящая казахская дружба! Охуенно же. Не мысли, а пирожки медовые — сразу так хорошо стало в желудке и под ложечкой засосало. Захлопнул книженцию и снова запрятал под платки, аккуратно их пригладил, чтоб как словно тут ничего не было и не трогал никто, потом закрыл ящик и направился к двери. Вышел на улицу наконец. На грядках с морковью о чём-то живо переговаривали Отабек с Николаем Владимировичем. Было солнечно, жарко, даже несмотря на то, что сейчас не такое уж и позднее, но и не ранее, утро, поэтому дедушка решил выдать Отабеку свою старую кепку-афганку болотно-защитного цвета. Сказал, мол, пыльная, правда, собака, но зато плотная — не напечёт. Вот деда, и его в свою кепочную коммуну запряг, ну что за человек! Юра прошёл по цементной дорожке, которая вела от порога дома прямо к огородной калитке, открыл незаметно, вслушался, что говорят. — Так вот же, значит, ехали мы на этом самом на поле, лук перебирать, отработки такие были у нас… — Это на том, который «Икарус», старые такие? — Во-во, они! А он ещё так пыхтел странно, да и дороги, сам, может, знаешь, образца не европейского, вот он и того… Как перешмальнётся! — Да вы что. — А я вот что. Перевернулся к чертям собачьим, — утвердительно сказал Николай Владимирович. — И что, никто не пострадал? — Да нет, не то, чтобы прям пострадали… Там у одного гаврика ухо оторвало. Больше в штаны страху наложили, чем того-этого… пострадали. — Так ухо же? Не жалко? — Эт, одним ухом меньше, одним ухом больше… Живы-то остались! Там, правда, ещё одна молодица беременной была, вот это было бы горе, если б чего. — Деда, ты опять! — крикнул из-за калитки Юра, в его голосе было слышно, что он улыбается, да ещё и как-то снисходительно. А по отношению к дедушке по-другому нельзя, что за фрукт, ну миллиардный раз рассказывает, в самом деле! — Юрочка, — Николай Владимирович разогнул спину, чуть поморщив вспотевшее лицо, взглянул на Юру. — Убрался за Маркизом? — дедушка посмеялся. — Убрался! — выпалил укорительно Юра, а потом оказался рядом уже с другими. — Это уже вообще! Охренели до мозга костей! Я их на колбасу всех сдам! — Баба Нина тебе только спасибо скажет, — Николай Владимирович чуть размял спину. — Говорит, мол, не коты у неё, а кунсткамера натуральная. Жаловалась вот вчера, как они ей жаровню с уткой прямо со стола по пол столкнули! Маркиз, понятное дело, первый там всегда. — Так ещё и у нас подъедает! — всё никак не мог успокоиться Юра. —Ладно, деда, ты скажи только, что делать нужно, а мы тут уже сами дальше, а ты вот сходи лучше отдохни в дом, и так уже почти с самого утра… — Всё не та уже сила, как по молодости! — чуть грустновато, но всё ещё живо заключил Николай Владимирович. — Да вот, тут осталась пара рядочков — пырей порвёте да коврик где-не-где. Коврик оставите — баба Нина потом придёт с корзиной и заберёт кролям на провизию. Ты бы, Юрочка, перчатки надел… — Да я так, ничего, — Юра тут же припал на кортаны у кустика пырея, сразу же за работу принялся. — Деда, ты иди-иди, мы тут справимся! — Только вы тоже недолго, а то уже солнце обеденное почти, ужаритесь потом или ещё чего похуже, — и пошёл в дом. Слава всему святому, что существует на этой земле, потому что только с косвенной помощью этого самого святого получилось убедить Николая Владимировича хотя бы ненадолго оторваться от дел и позволить заниматься этими делами кому-то другому. — Я ж говорил тебе, что про автобус будет, — старательно выдирая с корнями пырей, проговорил Юра. Иногда попадались стебли, которые вырывались без корней, в таких случаях он брался за выглядывающее с земли корневище обеими руками, с силой тянул, после даже немного отшатывался назад. Его хвост растрепался, волосы лезли на лицо и из-за жары неприятно липли к щекам. Юра их то и дело заправлял за уши пальцами, и каждый раз, как он это делал, то оставлял земельные пятна на лице, руки-то работали. — Так интересная же история, молодость, все дела. Для них это особенное, — Отабек делал то же самое, чаще ему встречался ползучий коврик, он его вырывал и бросал сбоку на общую кучу, которая предназначалась для кролей бабы Нины. — Ага, — согласился Юра, вспоминая, как часто дедушка говорил про молодость. Скучает, наверное, по тем дням. Оно и понятно, Юра подумал, что тоже будет скучать даже по вот этому, когда они корячатся на огороде в борьбе с сорняками, и когда ощущаешь себя так, словно прожарит сейчас тебе всю спину до дырки, но зато общее дело, и не абы с кем, а… С другом, вот. Юра мельком глядел на Отабека, когда тот особенно внимательно осматривал морковь на лишние плоды, затесавшиеся в общих пучках. Нужно прорывать, иначе вырастут хилыми, если на одну латку земли будет слишком много морковин. И откуда он это только знает? — А ты говорил, что не всё время в городе жил? Как так? — Юра поднял глаза. Отабек тоже, среагировал сразу же, ответил: — Да так же, Юр, — пожал плечами, проговаривая, иногда посматривал на внимательно слушавшего Юру. — Тоже к бабушке ездил на каникулы, как был поменьше. Ненадолго, конечно, но многому научился. У деда вот «Ява» была, мотоцикл такой, он его ковырял часто, а я — его, вот он и мне показывал, что там за начинка. — Так вот в кого ты! — улыбнулся Юра. — А бабушка что? — От бабушки — манты. Начинку она ещё такую делала, с тыквой и мясом. Тыква ещё такая... м-м… не сельская, а заводская какая-то, маленькая, аккуратная, как шар. Очень вкусно. — Ого! — восхитился ярко в ответ Юра, а потом поднялся, разогнув колени — ноги затекли адски. — Так ты, того-этого, и по начинке «Явы» и манты из чего делать знаешь, круто же! Я б попробовал такое, — он вытер ладони друг о друга — не помогло, но хоть пыль сбило с кожи. Пора уже, рядки закончили, а то так и копыта отбросить недолго. Или в ишаков превратиться и помереть от обезвоживания, как в пустыне. — На лошадях живых, правда, не катаюсь, — Отабек распрямился тоже, взялся за край своей футболки, поднял за него и этим самым краем утёр лоб и виски. Выдохнул, сказал: — Жарко. Ещё бы, блять, было не жарко! Юра поник, застопорился на несколько секунд. Прокрутил в голове то, что с ним сейчас случилось: это он только что на Отабекову волосяную дорожку на животе пырился? И момент ещё такой, сука, живописный: огород, и воздух потный, ещё и кепка-афганка эта на нём… Стрельнуло, так сказать, из-за угла, как сосед в жопу солью, когда ты пиздишь у него в саду яблоки и думаешь, что тебя никто не видит. А потом как шмальнёт, только тебя и видели… Правда, Юре щас не убежать — слишком компроментирующе. Соберись, солдат! — Так я на балалайке тоже не игрок! — хмыкнул невозмутимо Юра, а потом добавил резко: — Попиздовали куда-то, чтоб не тут. А то я уже заебался, ну честно… Закончили же уже рядочки! — Пошли, — кивнул Отабек. Бедняга, думал Юра, тоже заебался знатно, но не скажет же, больно вежливый. Мол, приехал на свою голову, значит надо, Федя, надо! — Щас дедушке скажем, что закончили, скажем, что ушли. Красоты местные тебе покажу, — Юра шёл впереди, не оборачивался. Ага, покажу тебе, значит, красоты! Свои-то ты мне уже вот показал. Блять. — Хорошо, Юр, — Отабек шёл сзади неспешно, но достаточно, чтобы успевать за Юрой. — А что за красоты такие? Какие-какие, сука! А такие. Прям такие, которые мне б твои вот эти все красоты не показывали, а наоборот, отвлекли. Или всё же показывали?.. — На речку хочу страшно, — заключил Юра, отодвинул белую шторку на входе в дом, которая предназначалась для того, чтобы всякая летучая хуерга не забиралась внутрь и не мешала потом жизни. Николай Владимирович сидел на кухне и читал широко развёрнутую газету. Опустил тяжеленные на вид, прям как моя сраная ситуация щас, подумал слёзно Юра, очки и спросил, мол, всё сделали, работяги? Юра сказал, что да. — Мы сходим погуляем, деда, — Юра подошёл к раковине и сполоснул горячие от работы и земли руки — тут же потекли грязные струйки в слив. Отабек рядом встал. И руки-то у него какие натруженные, в земле и после работы ещё лучше, чем в обычной жизни… Да ядрёнский, сука, хрен. Снова солью прям по булкам, да что ж такое-то! — Только вы не долго, а то по радио, говорят, сегодня и гроза, и ливень, — не отрываясь от газеты, сказал Николай Владимирович, насунувши снова на переносицу громоздкие очки. — Прям вот как не вовремя, а у Олежки с Ниной только сено посохло, теперь вот и попреть всё может… — Ага, хорошо, — отрубал Юра, вытер об себя мокрые ладони. Перевязал хвост, а то заебали уже в глаза лезть, ну честное слово! И без этого жизнь нелегка. Вон какой оборот приняла интересный. Юра вихреватой походкой зашагал к порогу, вернулся тут же обратно, подошёл к столу, на котором в широкой миске лежали, по-видимому, баб Нинины пирожки румяными пузами вверх. Спросил, мол, с чем? С капустой квашеной, Юрочка. Юрочка взял один, откусил по-тигрячьи, да так, что аж желваки на скулах заиграли. — Что-то вы прям переработались, вон как рубаешь, Юра, пирожок, изголодался поди весь… Зря я вас так погонял! — Юра не ответил — жевал. Ага, как же, изголодался, конечно! Хотя, вот же ж и не поспоришь с другой стороны — таки изголодался. Знал бы ты, деда, по кому и вообще, как, вот тогда бы ты с меня начинку сделал… Или даже не начинку, просто бы солью в жопу — и на выход, чтоб мои глаза тебя не видели, и вообще, пирожков я из тебя даже готовить не буду. — Да всё нормально, Николай Владимирович, — Отабек тоже взял пирожок. А ты-то что, господи… На мою голову! Вернее, не голову, а жопу, и не ты — ты, конечно, не виноват, потому что друг. Друзья не виноваты в том, что на них механизм этот обосранный срабатывает, а если ты ещё и не баба, то и подавно не виноват. Было б наоборот, тогда было бы хотя б какое-то нормальное объяснение. — Кушайте-кушайте, кто хорошо работает — тот хорошо ест, — добродушно сказал Николай Владимирович. — Так, мы пошли, — резво прокомандовал Юра, и уже без колебаний отправился к порогу, Отабек — за ним. Нет, ну, Юра сразу первым делом себе сказал: дрочить я на Отабека не буду. Не буду и всё, потому что это почти как предательство, получается, когда он — ни сном ни духом, а я на него того-этого, на сеновале… потому что другого-то места и нет, чтобы уединиться. Дедушка в доме часто, если не в доме, так в любой момент может вернуться в дом, а тут — здрасьте! Я тебя, Юрочка, с собой брал не в этом смысле работать, а ты вот тут чем занимаешься, дожили! И с порога ружьё достаёт, и солью — прямо в голую жопу. Неприятно! — Ты скажешь, куда мы именно идём? — услышал Юра голос Отабека, идущего рядом, а его размышления про жопу, ружьё и соль тут же развеялись. — Мы идём к «быкам», — сказал, дожидаясь удивлённого Отабекового взгляда, сразу же получил его и стал горд сам собой, прям как в детстве, когда знаешь какое-то сверхсекретное слово, употребляешь его, а собеседник — пень пнём — не понимает. Добавил объяснение: — Это, короче, такие бетонные здоровые штуки на речке есть. Не знаю, как они там оказались, похожи на обломки от колхоза или ещё чего… Раньше там торчали арматурины, но сейчас их выдолбили, стало безопаснее, — он посмотрел вниз, на высокий ковыль, который доходил им до колен, щекотал кожу. Практически везде на стеблях была паутина, поэтому ноги так же были облеплены паучьими нитками, оттого приходилось часто нагибаться и убирать их что с шорт, что с кожи. — С них в воду прыгают, прикольно. — Юр, — обозвался сбоку Отабек, — точно безопасно? — и взглянул исподлобья. Вернее, исподбровья. — Ай! — Юра махнул в ответ рукой. — Чё ты как этот самый! Я там каждый год тусуюсь — и ничего, — трава закончилась, теперь под ногами начались сухие сосновые иголки и мох, ещё какая-то лесная стелящаяся трава. Юра встал на трухлявый пень, поковырял его носком кроссовка — от пня отвалился, судя по всему, наиболее сгнивший кусок, а Юра пошатнулся и спрыгнул. — Не, ну если тебе будет так удобнее и безопаснее, то можешь их не «быками», а лошадями называть, я чё, что-то против имею, — и ухмыльнулся победно. Вот так шутяра! — А чего их быками вообще называют? — не оценил видать шутку, вообще словно мимо ушей пропустил. — А я ебу, — отрубил Юра и пожал плечами. — Может быть, потому, что их типа как быков седлаешь — и в воду, а может, потому, что там какие-то местные собираются и быкуют друг на друга. Село же, что с них взять. — Да тут особо таких личностей не встречали вроде ещё, — ответил Отабек, неспешно ступая по мягкой солянке всякого лесного зелёного и местами сухого, потрескивая иногда хворостинками. — Молись, чтоб ещё не встретили! А то вот щас припрёмся, а там эти самые быки, только не те, с которых прыгать, а те, что тебя сами столкнут нахрен, — Юра пнул шишку, а та резко отскочила в сторону, скакнула куда-то в заросли лопуха. Пришли. Солнце — высоко, земля трескается, мухи, как говорится, хекают. Пришлось перебираться ещё и через поездные пути, там и мост был небольшой, а за мостом уже было видно и речку, и «быков», и, слава богу, больше никого! — Охуеть как нам повезло! — радостно вскрикнул Юра, спустился с разбегу вниз с горбка, который был усыпан щебёнкой, остановился после спуска, чтобы гуделка в ногах успокоилась, как иногда бывает, когда вот так бежишь с горы или прыгаешь на ступни с высоты. Пахло речкой, немного заплесневелой водой в камышах, сосной тоже. Он побежал к берегу первым, чтобы самолично убедиться, что никого нет. Убедился. — Нет никого — заебись! — крикнул идущему спокойно Отабеку, тот улыбнулся, осмотрелся. Ну, смотри-смотри, у вас, наверное, в степи такого нет! Чтоб так много воды и сразу. Юра перед отъездом смотрел фотографии, где был изображён Казахстан до того, как он вошёл в состав совка. Там даже верблюды были! А там, где верблюды, воды, ясное дело, маловато. Хотя, может быть, сейчас уже и по-другому, но всё равно — смотри. А Отабек и смотрел, никуда не спешил, а оно и некуда, потому что это тут только Юре одному зудит, Отабек вон спокоен, как слон. В зарослях камыша что-то встрепенулось, зашуршало, словно лев, готовящийся к нападению в какой-то саванне, а потом расправило крылья и как полетело! Отабек крикнул, мол, Юра, смотри! Это же цапля! Юра покрутил головой, увидел сперва чёрно-белую взлетающую кляксу с оранжевой полоской клюва, а через несколько секунд уже пригляделся повнимательнее: и правда — цапля! Пока Юра следил за птицей, осознавая, что, ядрёнский хрен, и правда было очень близко, Отабек уже оказался рядом. Ещё ближе. Сказал, мол, ну, что, это вот твои «быки»? И кивнул на глыбы бетона, которые находились прямо перед ними чуть поодаль в воде и были похожи, скорее, на какой-то алтарь, чем на обломки колхоза. В высоту где-то метра три — прыгать в воду пузу больно будет! — Хуле нам, пацанам, — гордо сказал Юра и, выпутываясь из футболки и облепленных репейником шорт, взял первенство и по части ныряния в воду. Чем быстрее попиздует нахуй от берега, тем выше будет вероятность того, что этот мотоциклист-мантыист диджей-грандмастер-стратокастер не будет светить своими «красотами» перед глазами Юры. Отабек тоже зря времени не терял: стянул через голову футболку, потом — шорты, остался в плавках и шагнул вперёд к воде. Юра в это время уже был возле бетонных брил, взялся руками за край одной, которая была самой низкой и с её помощью можно было взобраться на другие. Их было всего три, и все были разной высоты, самая высокая — под три метра. — Ты чё там возишься, грандмастер-стратокастер! — крикнул Юра, пыхтя и взбираясь на самого младшего «быка». Ступнями ощущался жар, который в себя вобрал бетон за первую половину дня. Отабек плыл не над водой, а под, и когда почти добрался до бетонного «алтаря», то резко вынырнул чуть поодаль, чтобы лбом не ушатнуться о бетон. В стороны помотал головой, разбрызгивая воду с волос и вообще, обеими ладонями протёр лицо, проморгался, подплыл уже по воде ближе и взялся обеими руками за бетонный край. — Ты смотри себе пузо не отбей, — сказал Юре, который уже оседлал и вторую бетонную ступень. — Да не отобью, — сказал неряшливо, уселся жопой на горячий бетон. — Я пока не буду, хочу посидеть. Жаль, что не вечером пришли, щас бы тут такое увидели. Солнце заходило б, все дела… — Вернёмся завтра или, например, послезавтра, — долго сидеть в воде Отабек тоже не стал, почти сразу же взобрался ловко наверх, чтобы сесть рядом с Юрой. С обоих на бетон стекало каплями. — Ага, — вздохнул Юра, поджал колени и положил на них локти. Плавки были мокрющими, липли к телу и резинкой врезались в поясницу. Волосы тоже облепили и щёки, и шею, и лоб, поэтому он собрал их и пригладил к голове назад, как мог. — Раньше тут вот ещё регата была. Любительская, конечно. Парусники плавали наперегонки раз в год. — А щас что? —Юра чувствовал, что жар шёл то ли от Отабека, то ли от бетона, то ли сверху — непонятно. Но к ушам прилило. — Щас — приватизировали, — Юра кивнул вдаль, — вот это вот всё. Речку. Больше не катают, только моторки с рыбинспекцией разве что. Да и то, — хмыкнул, — рыба тут вся дохлая. А раньше, дедушка рассказывал, что сомы были — во, — он вытянул одну руку, а ладонью второй «отрубил» её по плечо. — Могли даже сожрать! — Похоже на то, как будто у вас тут эпизоды для Рен-ТВ снимают, судя по твоим рассказам, — он мягко засмеялся, взглянув на Юру, а потом туда, в гладь воды, где, если ссылаться на Юрины слова, водятся «во»-сомы. — Блин, чё ты опять как занудский хер! Сказал «во», значит, «во»! — Юра попытался изобразить недовольство и твёрдость в своём мнении, но у него ничего не получилось, поэтому он решил тоже улыбнуться. А что. Тем более, что в этой ситуации этого хотелось больше, чем всего остального. Именно улыбаться. — Расскажи про регату. — Да чё рассказывать, — начал Юра, — регата как регата. Вот раньше был более-менее песочный берег, там много народу собиралось. Делали вот эти ещё, как их… Флагштоки! Не помню, какие флаги, ну, наверное, России точно был. Был ещё такой чёрный, с каракатицей, видать, с «Капитана Врунгеля» или что. Ещё были, но я не помню, мелкий был. — Николай Владимирович водил? — А кто ещё. Больше — некому, — Юре показалось, что отрезал последнее слишком резко, не надо так было. Ну, что, воробей — не воробей, куда перья прятать… Сказал — сказал. Отабек вон, вроде, и не заметил ничего, потому что промолчал. Так и сидели. Солнце пекло в спину, облизывало позвонки горячими лучами, сушило волосы, которые уже начали пушиться. У Отабека — растрёпанным патлатым ёжиком. — Если не спрашивать, то я пойму, чего, — сказал неожиданно. — Чего? — с искренним недоумением произнёс Юрка, повернул голову на Отабека, а в то время, как специально, подул ветер — волосы встрепенулись и полезли в лицо. Юра их снова запрятал за уши. — Почему больше некому, — было видно, что Отабек сам не знал, куда глаза положить: то ли на Юру, то ли на воду, то ли вообще — куда-то вниз, рельеф бетона разглядывать. — Да нет, нет, — тут же запричитал Юра спокойно, — почему, блин… Да нормально всё, хули нет-то. Я и сам не знаю. То есть… Про бабушку не всё знаю. Дедушка не рассказывал много чего. — Если хочешь, то можешь мне рассказать. Ну, и если Николай Владимирович был бы не против, конечно, то… — А-а-а, прекращай! Что ты как по минному полю ходишь, сапёр сраный! — перебил его резво Юра. — Мы что, не друзья что ли? Так ты и спроси прямо, мол, Юра, расскажи, что там было и куда, я же братан твой, и вообще. Вот так надо! — Юр. — «Юр-Юр»… — незло перекривил его Юра, а потом добавил: — Вот чтоб я такого сюськания больше не слышал, ну. Я ж не мягкотелый там какой-то. Интересно — берешь и спрашиваешь. — Интересно. — Во, другое дело! Прям успехи делаешь и схватываешь на лету, — улыбнулся краем рта и похлопал Отабека по голому смуглому плечу, а потом снова сел в положение с руками на подогнутых коленях и положил на них подбородок. — Ну, короче, что… Деда много не говорил. Знаю, что умерла где-то примерно ещё в восьмидесятых. Рассказывал, что я на неё прям очень щас, когда подрос, похож стал. Пела хорошо ещё… Особенно про «Эхо любви», песня есть такая, деда иногда в своём проигрывателе слушает. Коллекция платков у неё цветастых есть, так вот постоянно в них выступала! На пианине ещё играла. Семья была... Всё, как у всех, — Юра чуть прищурился. — А потом что? — Саркома. Не то, чтобы Отабек намеренно замолчал в этот момент, просто слов, наверное, у него не хватало. Поэтому он, видимо, решил сказать те, которые обычно говорят, только сказать их так, чтоб аж до дрожи в костях проняло. Как он умеет своим этим голосом. — Мне очень жаль, Юр. — Ой, блять! — обеими руками отмахнулся от него Юра, скривился не натурально. — Вот только не начинай! Ну, серьёзно… Это жизнь же. Говно, конечно, и деду жалко. Он ей всегда «Надежда… мой компас земной!»… А потом такое. — Зато ты у него, — Юру обняло выразительным Отабековым взглядом. Ага, я… Как же! Это он пока ещё не знает, а как узнает, не дай бог!, так сразу солью в сраку шмальнёт, потом только меня тут и видели. — Я б хотел больше про бабушку узнать, — заключил добродушно Юра, а потом даже незаметно улыбнулся, для себя. Но Отабек, конечно, заметил. — Но только не хочу, чтобы деда переживал. У него давление, хочу, чтобы он подольше наоборот… того-этого… тут… — Юра запнулся, выдохнул немного треволнительно. — Юр. Ты щас думаешь не о том… Рано же ещё. — А хуй там знает, знаешь… — потёр лицо ладонями, почесал висок, потом спрятал руки под колени. Хотел сказать, что видел недавно одно видео к саундтреку какой-то сраной игры, где мужик в лесу вырыл яму, чтобы спрятать в ней сундук со всяким хламом, и как его самого, Юру, жмыхануло из-за вида ямы в земле. Из-за того, как этот мужик рыл землю, туда сундук клал, потом землёй засыпал. «Похоронил» ящик, стало быть. Блядски жуткое зрелище, ну нахуй такое. Не сказал. Отабек тоже молчал. Просто сидел рядом, и от этого стало как-то легче и вообще. Никому он пока не говорил, что ссытся от мысли, что для деда тоже придётся когда-то вот так яму рыть. Теперь сказал, и… Правда — нехуй, рано так думать пока что. — Давай ещё раз туда-сюда, наперегонки, что ли, а потом домой, — Отабек поднялся, протянул Юре руку. — Ну, я тя щас обую, как сынка! Готовься, грандмастер-стратокастер! — он схватился ладонью за Отабеково запястье и поднялся, будучи уже явно посвежевшим на улыбку.