Пахнет сеном

Не успели начаться огороднические дни, как сразу же и закончились — неожиданно летние дожди нагрянули. С громом, молниями и всем, что полагается по стандарту. Под вечер обычно всё затихало и становилось свежо-солнечно, можно было даже нос из дому выткнуть, да вот только на огород — никому не охота, даже, что удивительно, Николаю Владимировичу. Оно-то и понятно, люди — они не свиньи, чтобы от цвакания в грязюке удовольствие получать. А Сонька, видимо, свинюка ещё та! Вот Юра её так и называл. И было же за что, главное: регулярно не только сама приходила по локти в грязи, а ещё и Маркиза своего (вернее, он вообще баб Нинин был) приводила прямо на крыльцо. Может быть, если б умела говорить, то сказала бы, мол, познакомься, значит, моё многоуважаемое семейство, с моим новым протеже, теперь он будет у нас регулярно зависать, прямо с холодильника провизию жрать и спать постоянно в кресле под навесом из винограда, что на улице был прямо у порога. Но Юра, к сожалению, не понимал, что она хотела донести до ушей семейства, да и союз такой исключительно не одобрял! И хоть крыс вы с начинкой из мышьяка съешьте и на пару отойдите в кошацкий рай, и хоть на пороге насрите — никаких Маркизов в мою смену. Так всё и сказал. Правда, Соньку всё равно сам и вычёсывал, и лапы ей мыл, и регулярно собирал по дому куски её шерсти. Оттирал от пола её грязючные следы, никому не давал, всё сам и везде сам. Только в одном, благо, уже не сам. — А ещё как-то раз такое было, что дедушке стало плохо под вечер — с сердцем, наверное, что-то было. Быстро отпустило тогда, правда, он мне и сказал, мол, Юрочка, не переживай… А я потом следующей ночью проснулся, взял табуретку и сидел рядом с ним долго, пока он спал, — Юра сидел на досках, опираясь спиной о покатую крышу. Нашли место на чердаке в доме. В жару тут особо не посидишь, потому что духота такая, что скопытиться можно, а ад потом если не Северным Полюсом покажется, то чем-то умеренно-прохладным — точно. — А потом? Было такое ещё? — Отабек сидел напротив, лицом к Юре, спиной — к свободному пространству сзади, и подбрасывал чуть переспевший шар яблока невысоко в воздух, перекатывал из ладони в ладонь. И не скажешь, что чердак, потому что по части пространства тут было богато, в центре можно даже стать в полный рост. В самом верху — треугольное застеклённое окно, разделённое ставнями на два треугольника по бокам поменьше и на какую-то острую трапецию по центру. По всем троим стучал дождь. — Не-а, — ответил Юра. — Не было больше ничего при мне, но после такого… Блять… Всякая хуйня в голову только и лезет, — он оттолкнулся спиной от покатой стенки, размял плечи немного. От летнего дождя клонило несильно в сон, а, может быть, это от этих разговоров такое, потому что раньше он никому и никогда. Юра подумал, что это его сознание собирается сбежать куда-то в сон, чтобы не пришлось говорить о таком. Он думал, что если не говоришь вслух, то этого нет. И всё нормально, и деда не старый, и время не идёт быстро, и не сжимается всё склизко внутри от мысли, что на самом деле всё в точности наоборот — время идёт. И от него не спрячешься. И не может быть так, чтобы кто-то вечно с нами в этой жизни. А теперь, вот, сидят его и слушают… И тут ещё хуже стало! Вот Отабек ему всё: и выслушать, и наперегонки от берега и до «быков», и вообще, а у Юры чешется, хоть на крышу лезь! Поклялся, что настанет день, когда его эта снедающая совесть доведёт до такой степени, что он сам вручит Отабеку или дедушке ружьё, с солью, разумеется, штаны спустит, и… Стреляй, мол! Невмоготу мне терпеть больше, помру молодым. Лучше, конечно, Отабеку. У дедушки давление и сердце, ещё не хватало, чтобы он нервничал из-за того, что приходится целиться во внучью голую жопу. — На всех нас такая ответственность. Ну, на нас — это, в смысле, на младшем поколении, — спокойно сказал Отабек, ещё немного покачал яблоко, откусил сочно самый нарумяненный солнцем бок. — Да знаю я, ну… Просто мысли такие и всё, — Юра пожал плечами. А что с ними сделаешь, с мыслями этими... Это, кстати, он раньше так думал, что сделать с ними ничего нельзя, а теперь, оказалось, можно. Поделиться что ли, например. Сразу как-то свободнее стало, наверное, так себя Сонька чувствует, когда её телеса от верёвок поводка освобождаешь. — Всё нормально, Юр. Правда. Нужно решать проблемы по мере их поступления, — Отабек прожевал, посмотрел пронзительно, внимательно. Щурил иногда разрез глаз, которые были ещё темнее обычного из-за тускловатого освещения на чердаке. По мере их поступления, говоришь… А что делать, если вот-вот — а потом эта мера наступления как наступит, что потом и никак от неё не отвертишься, блять. Вот взять, например, такой замес: если отбросить все шуточные треволнения по поводу голой сраки на мушке, ружья с солью и деда с прицелом, то получится так, что, если, не дай бог, окажется так, что мне нужно будет признаться, что я пидорас, то дед же может и не выдержать. Вот так живёшь себе, живёшь, сперва Надежду свою (та, что компас земной) похоронил, потом дочь куда-то в жопу мира к муслимам упиздовала, про зятя вообще молчать нужно, но с другой-то стороны, как о последних двух молчать-то, если они — каша подзалупная и хочется уебать. И орать хочется. Но нельзя. Деда жалко, ему вспоминать о таком не нужно. И мне не нужно. Мне заебись. И вообще, не при Отабеке тоже. С ним, кстати, легко быть спокойным. А значит, что это заебись в квадрате. — Это да, и не поспоришь же… — выдохнул Юра то ли тяжко, то ли наоборот, чтобы с воздухом выпустить все мысли, а потом чтобы стало легко и пусто. Сильно легче не стало, потому что не скажешь же ему, что, мол, хочу на сеновале стручок свой наяривать на тебя, но не буду, потому что с друзьями своими так не делают. И вообще, страшно и стрёмно, что дед узнает и скопытится от такой торжественной новости. А внучек-то ваш, Николай Вованыч, пидорас! И на сеновале у бабы Нины сидит в перьях пидораснянских своих, аки фазаньё в засаде, полирует прутень свой днями и ночами. И Борьку Моисеева слушает, конечно! И Шуру ещё. Господи, блять, сука, и смех, и грех. И смешно, и плакать хочется. И не только от того, что дед узнает и что потом будет, а и от того, что мучаешься каждый день, в три часа ночи ходишь в туалетную дырку за домом, чтобы спустить, пока никто не видит, при этом стараясь думать не про кепку-афганку и того, кто её носит, а про какую-нибудь Маньку грудастую из «Свадьбы в Малиновке» или откуда-то ещё. Может быть, никакой Маньки и нет в этой «Свадьбе…», это Юра так, что первее в голову пришло. Эта воображаемая Манька хотя бы не дружит со мной и не мужик. Значит, и я не пидорас. Значит, и деду узнавать нечего. Значит, нормально всё. — Юр. — Отабек снова прыснул своим легендарным завоевательским взглядом исподбровья. — Если я б мог что-то сделать для тебя, чтоб было нормально, ты только скажи. Видно же. У Юры внутри живота что-то гупнуло, булькнуло, расплескалось и потекло и вниз, и вверх, и везде. — Да что ты, блин, опять как этот… — протянул Юра, а ещё про себя порадовался, что с приходом дождей хвост носить перестал, потому что не жарко уже. Щас волосы хотя бы уши закрывают. Вот если б не закрывали, то всё — погиб. Красные уже потому что. — Нет, ну, спасибо, конечно, — опомнившись, добавил. Потом посмотрел за Отабекову спину ищущим взглядом, поднялся с досок, потёр чуток булки, потому что затекли. Ретироваться с Отабекового поля зрения было хорошей идеей, потому что глаза начали предательски пощипывать и к щекам прилило. Ну, нет, только не сегодня и не сейчас, блять. У такой же покатой стены, только напротив, стоял мешок, в котором, видимо, хранились всякие сезонные вещи вроде советских ёлочных игрушек, завёрнутых в газеты, была ещё вместе с ними куча журналов с выкройками и про вязание крючком. Видимо, бабушкины. — Щас, щас… Вот прям где-то тут была… Собака! Да где ж она, ну… — Юра полез в мешок и пришлось ему нырять прямо на самое дно этого треклятого мешка. Выудил оттуда ещё один какой-то целлофановый кулёк в зелёно-фиолетовую полоску. В кульке было гнездо чёрных проводов и какой-то такой же чёрный кусок пластмассы. — Нашёл! — проинформировал немедленно Отабека, а потом с этим самым кульком пришёл к нему обратно, уселся на прежнее своё место по-турецки. — Мне партейку в это, срочно и внутривенно, — заключил твёрдо. — Правда, если мыши не пожрали провода и не позасирали всё внутри до такой степени, что оно работать будет. — Почистим. — Ну так! Всё равно. Давно она тут, мне ещё когда лет семь было, то мы её сюда отвезли и больше я её не видел. Так, доставал иногда, когда мы летом с дедой тут были, но одному не интересно, — Юра ладонью стёр пыль с пластикового корпуса. — Ну и воняет же пластиком… Китай сраный, — он пальцем пролез дырку разъема, куда нужно было картриджи вставлять, проговорил деловито: — Ну, вроде не насрано… — У меня Сега была, — сказал Отабек, наблюдая. — Ну и лохонулся, значит. На Сеге там что, один Соник этот засранный… Не, ну, он мне тоже нравился, я раз только в него играл, но на эмуле, а это не то совсем, — Юра принялся распутывать гнездо, образовавшееся из проводов двух джойстиков, проводов с белым и красным штекерами, а ещё самого тонкого, который был с вилкой для розетки. — Я на денди только в Сноу Бразерс играл, — Отабек взял один из джойстиков, поклацал. Убедился, что ничего не западает из кнопок. — И в Мортал, только тоже на эмуляторе. — Да блин… Ты гонишь! — поднял на него удивлённое лицо. — И что, в Марио даже не того? — Нет. На телефон скачивал, не понравилось. Даже второй мир не прошёл. — Вот и я всегда говорю, что хуйня этот ваш Марио… Ностальгия, конечно, но хуйня. Я второй мир вообще по верху прошёл. Кулаком пробил кирпичи, а потом по потолку, и нехуй! Всё равно сдох потом, правда, — Отабек почти сразу согласился, что хуйня. Юра принялся разрывать руками ещё один кулёк, который прилагался к приставке, только был поменьше и крепко завязан. Деда, наверное, упаковывал. — А в Сноу Бразерс вообще хорошо, — когда Юра высвободил картриджи в жёлтом панцире из пластика на белый свет, то Отабек взял один, покрутил в руках. Посмотрел на картинки с играми. — Ну хуй знает, — сказал Юра в ответ, взял тоже один картридж, подул в него, чтобы пыль разогнать. Всего картриджей было четыре, игр на каждом было по-разному. — В Сноу Бразерс опять эти принцессы, как в Марио, которых нужно спасать. Вот Мортал Комбат тоже где-то был, там — я вот понимаю! Настоящее мочилово, — довольно заключил Юра, перебирая эти четыре жёлтых картриджа и ища среди них тот самый, что был с Мортал Комбатом. — Круто, конечно, но бессмысленно немного. А то хоть и с принцессами, там звуковая дорожка классная. И монстров-боссов много, все разные, и м-м… Там около восьмидесяти, есть куда качаться, — сложил аккуратно отдельно джойстики и всё остальное, чтобы потом обратно не спуталось. — Кто на Мортал Комбат гонит, тот рачьё и не умеет в комбинации кнопок для контр-мочилова, чтоб зрелищно, — сказал Юра, а потом добавил: — Я тоже не умею. Всегда брал Саб-Зиро, заталкивал второго в угол и шмалял с ляхи до победного, — потер шею. — Хотел за Соню научиться, но за неё сложно. — Зато красиво бьёт, — добавил, кивая, Отабек. Интересно, это он сказал, что красиво, потому, что ему нравится, ну… Потому что она — того?.. Потому что девушка, так ты и скажи. Нет, ну, а что такого-то. Это абсолютно, если хочешь, Юра, природно, когда вот так. Хотя бывает вот по-разному. Можно было бы взять и пошариться по интернетам, чтобы почитать, как у кого и что, настолько у других по-разному, но раз тут такое дело, что находишься на отшибе мира, то и сеть отпадает. Зато есть Отабек. Так что, этого, спросить, того он уже или нет?.. Юра уже хотел было открыть рот, чтобы выпалить самый провокационный вопрос в своей жизни, но Отабек его перебил: — Но я всё равно за Сноу Бразерс. Так что, порубимся или нет? Я никогда в парную не играл. Только включал за двоих, чтоб посмотреть, как там вообще. — И я тоже, — тут же сказал Юра. — Только нужно вот эту всю технику настроить, чтоб работала. А то старый «Шарп» дедушкин, может, сдох уже давно, мы его не включаем практически никогда… Тут не ловят нормально каналы. А тарелку ставить — не резон. — Поковырял ногтем отлепившуюся бумажку с одного из картриджей, потом пригладил обратно и снова ковырнул. Сжал ладонь в кулак несильно, побил колено, висок почесал. Не получилось с вопросом, ну и ладно. В другой раз. Сказал через секунду: — Ты точно не жалеешь, что припёрся в жопу мира с нами? Щас бы мог другим чем-то заняться, с семьёй там побыть, в инете… Раз отпустили с каторги. — Под «каторгой» он подразумевал всё то будничное, что происходит с ними каждодневно: тренировки-хуеровки, программа-хуеграмма, спорт-хуйорт. Об этом всём думать совершенно не хотелось, каждое воспоминание отдавалось в сознании тем чувством, как когда тянешь, кряхтя, на своей горбине каменюку размером с бугая какого-нибудь, да ещё и не просто тянешь, а на гору. На какую-нибудь Хан-Тенгри. Самая высокая в Казахстане. Юра специально читал. — Нет, Юр. М-м.. Ты знаешь, я рад, что с тобой, — Отабек тронул ладонью бритый затылок. — Первый раз, можно сказать, еду к другу, и не просто к другу, а в дом. Надолго. И что Николай Владимирович так тепло принял. Ему тоже надо как-то спасибо сказать. Думал, может, потом гостинец какой привезти, — он вывернул запястья и потянулся, отложил в сторону обглоданный яблочный качан. Видать, из-за погоды ломит чутка, подумал Юра. — А ты ему сможешь добыть свои фирменные казахские носки? Ну, такие, чтоб цветастые и с всякими зигзагами! Вот ему будет приятно. — Да чего нет, — проговорил в ответ, а потом, неожиданно для самого Юры, лёг на пол из дощечек и заложил ладони под затылок. Уморился, что ли? Ничего ж не делали сегодня, считай. И вообще… И правда ему хорошо, что со мной? И деда не досаждает. И работать ему не влом, и на огороде, и баб Нининым кролям коврик относить, если попросит вежливо (читай — потом пирожками отблагодарит, но ей только в радость) и вот это вот всё. — Ты мне только не пизди, — сказал Юра с каплей шуточного подозрения, наклонился над Отабеком, только волосы назад собрал, а они всё равно на щёки лезут. Заправил пальцами за уши. — А что, похоже, словно да? — взглянул в ответ, да всё бровями ведёт, всё ведёт. Нечего тут, меня не проведёшь! Кто в своём уме-то прётся в сраку за самой Москвой, чтобы там в грязи поколупаться на огороде? Юра вот прётся. Но у него причина — деда. Ему нужно помогать, потому что семейные ценности, забота, всё вот это вот. А этот что? Вообще, когда Юра ему предлагал, то и не надеялся на утвердительный ответ. Скорее на что-то вроде: «Юрочка, я тебе не козлопас и свиньям хвосты крутить не буду». Ну, Отабек такого не скажет, конечно, потому что уж больно вежливым уродился… А что, если так подумал? А что, если хотел сказать, м-м… если не это, то что-то менее хардкорное, в вежливом, так сказать, ключе, но не сказал, потому что… потому что — вон, таким родился. Лежит. И думает, может быть, как бы побыстрее вернуться на родину, чтоб в нормальный душ и цивилизация, а не ходить в туалет на улицу и в такое же уличное подобие душа. Туалет Николай Владимирович, конечно, обновляет каждый год, чтобы было и мягко, и в жопу не дуло из ниоткуда, чтобы чисто. И душ тоже. Вот и плитка, и древесиной оббил — хорошо. Но всё равно же не то! Не привыкли к такому люди городские. А, ну, да, вспомнил Юра. Ты же тоже из степи. — Просто, — Юра пожал плечами. — И не похоже, кстати. Вроде. Просто не пойму, чего тебе тут нравится. — А тебе — нет? — Да блин! Я — это другое. Я тут рос, всё тут знаю и вообще, — Юра повёл головой, кивнул вбок, — деда. Я с ним. Отабек призадумался — по глазам его нерусским было видно. Потом сделал свой фирменно-коронный прищур, челюсть как будто напряг. — Потому что хочу знать и увидеть, где ты рос. — Сказал потом ещё: — Ты с Николаем Владимировичем, я — с тобой. Да и… — умолк на секунду, точно споткнулся, а потом добавил: — семейные ценности. — И глаза закрыл, как будто разговор закончил. Э!, крикнул мысленно Юра, как будто Отабек решил тут же в сон провалиться, но срочно нужно было его остановить. Куда! — А что семейные ценности? — настырно спросил Юра, продолжая смотреть в Отабеково лицо, хоть и глаза были закрыты. Подумал так тихо про себя, что, мол, так даже лучше. Можно теперь смотреть, хоть захлебнуться. Подумал это всё специально тихо-тихо, словно боялся спугнуть чужое желание лежать с закрытыми глазами. — Ничего, — сказал кратко. — Это я так. — Как это «так»? — Отабек ничего не ответил. — Да блин… Скажи, что хотел! — не выдержал Юра, и, плевать даже на боязнь спугнуть эти его нерусские глаза!, пнул ощутимо его кулаком в плечо. Эти самые глаза тут же распахнулись и уставились на Юру. И ноздри расширились — вдохнул побольше чердачного воздуха, который пах листками старых советских книжек и немного дождевой водой ещё, как будто перед прыжком с парашютом. — У вас тут всё просто и по-домашнему, Юр. — Сказал Отабек серьёзно. — У меня дома не так, — Юра уже было хотел ещё потолочь кулаком его под плечо, потому что сперва не понял ни черта, а потом только уже дошло. А Отабек и умолк сразу. Юра запротестовал внутри, насупился, снова его ткнул, мол, нечего обрывать речи свои на половине пути, только-только телиться начал, а уже на попятную. Партизан. В кепке-афганке своей. — Ты чё умолк сразу-то, ну, — Юра решил, что пока рано надеяться на телепатические контакты, поэтому, на всякий случай, помимо толкания кулаком в плечо, ещё и вот так дал знать, что раз уж начал, то говори. Юра вон уже сколько всего понарассказывал, а ты-то молчишь, когда есть о чём не молчать. Ну, как дрын, честное слово. Отабек выдохнул и сказал: — У нас дома не часто все вместе собираются. То есть, почти вообще никогда. А если собираются, то формально. — Он уставился снизу-вверх на постепенно сменяющегося в лице Юру: от насуплено-недовольного до внимательно и требовательно выжидающего. — Всегда хотел, чтобы вот так. По-семейному отдохнуть, что ли, чтоб вместе и, м-м.. Чтоб с другом тоже, — заключил в конце Отабек. — А бабушка-дедушка? — спросил Юра. — Ты же ездил к ним, а? — Давно. Лет с десяти там не был уже. Они-то в город сейчас переехали. Родители настояли, чтобы вдруг чего. — М-м-м… — протянул глубокомысленно Юра, почесал подбородок озадаченно. — Вот как-то всегда хотел обратно туда. Но никак. А тут — почти то же самое, как и там было… Спокойно, воспоминания приятные. Спасибо Николаю Владимировичу и тебе тоже, Юр. — Отабек всё так же смотрел на Юру, потом потёр ладонью под нижней губой, взгляд перевёл куда-то вперёд себя, а потом обратно, когда Юра снова начал говорить. — Ну так не пиздишь, значит, — серьёзно кивнул Юра. — И не пизди, а то знаем одних, которые пиздят. Я больше терпеть не буду — сразу уебу, вдруг что. — Он тоже пытался сказать это серьёзно, но у него именно это не получилось, а получилось как-то даже по-доброму и предупредительно. Словно милиционер старушку о пешеходном переходе предупреждает. «Не суньтесь, бабушка, случайно на красный, а то уебёт!» — Не буду, Юр. Правда. Злость иногда помогает, но ты из-за меня злиться не будешь, — сказал Отабек. И вот такие обещания — это прям самая первая хуйня в списке, подумал Юра. Но тебе-то я почему-то верю, и вообще… Юра часто думал о том, что он уже не обманутое-переобманутое всеми дитя, он — чемпион, и давно всем дал знать, почём стоит нынче на рынке обмануть его самого. Цена — праведный гнев, а потом второе место твоей протежированной свинины. Ибо нехуй. А ещё Юра подумал, что за всё время, когда он находился рядом с дедой и Отабеком, то гневался только на Соньку разве что, да на её котов ещё, но остальное… выпало из виду, когда они тут вдвоём с Юрой. И не потому, что нужно заталкивать эту лавообразную пылающую жижу внутрь себя, а потому, что всё опционально спокойно. — А чего не сказал тогда сразу? Я разозлился! — Юра показательно свёл брови, сжал несильно ладонь в кулак и приставил её к Отабековой челюсти, легко ткнул, мол, если б был кто-то другой, а не ты, то собирал бы ты свои зубы в горшочек, дружище. — Ты о дедушке говорил, переживал, это было видно. Не хотел, чтобы ещё и из-за меня, — он поднял ладонь неспешно, накрыл ею Юрин кулак. Ладонь была тёплая, мягкая, а ещё сухая, что удивило Юру, потому что его обе сразу же стали потными и скользкими, поэтому он кулак не разжимал, а сидел вот так и дальше, прикасался этим самым кулаком к челюсти Отабека. — Да ядрёнский хрен! Я вам что, раненный в жопу потерпевший? — тут же запричитал Юра, но не так недовольно и не так громко, как мог бы и как хотелось, потому что не хотел спугнуть тёплую ладонь Отабека. Ладонь, которая была прям на его кулаке. Кулак он не убирал. Отабек поглаживал подушечками своей ладони острые костяшки на этом самом Юрином кулаке. Юра подумал, что его кулак — это сейчас самая счастливая часть его собственного тела. — Я, блин, от одного откровения не разлезусь, ну! Нехуй партизаниться. — Не буду, Юр. — и улыбнулся. — А мы пойдём рубиться в Сноу Бразерс? — Так ты же говорил, что Мортал лучше? Или нет? Юра про себя подумал, что с тобой всё лучше. Ладони только сильнее вспотели от такого глубоко откровения. — На Денди всё лучше, — он немного поменял ту фразу, что прозвучала у него в голове, потому что первоначальный вариант звучал для него слишком не в его стиле, а потом внутренним своим голосом признался: и совсем не потому Сноу Бразерс, что тебе они больше нравятся, чем Мортал этот. Нечего на всяких Сонь смотреть, даже восьмибитных! Я же лучше всяких Сонь. — Ты — консолюшный наци, — засмеялся Отабек, намерился вставать. Захватил им же оставленный обглоданный яблочный качан, а потом поднялся, только медленно. Так, что Юра за несколько сотых секунды успел почувствовать и досаду, и разочарование, а ещё ему стало жалко свой кулак, у которого Отабек отобрал свою ладонь. А им так хорошо было вместе. — Вот возьму тебя, партизана эмульного, в плен, тогда будешь знать! — пригрозил Юра, быстренько сгрёб кулёк с приставкой и всеми проводами, предварительно обтерев потные руки о ткань своей футболки, пока Отабек не видел. Настраивать старющий дедушкин «Шарп» пришлось не сказать, чтобы долго, но во время этих ремонтных работ были задействованы и скотч, и изолента, а ещё Юра притянул с кухни пол-литровую банку с солёными помидорами, чтобы пережать её тяжестью проводок со штекером, потому что иначе отходил звук. Юра сказал, что если их скотч не справляется с такой пустяковой поломкой, как несправный провод, то его (скотч) нужно снять с должности, потому что хорошим скотчем можно починить вообще всё, нужно только использовать достаточное его количество. Отабек почти согласился, но сказал, что это неэффективно. Юра сказал, что в вашем Казахстане просто нет хорошего скотча и он знает множество случаев в истории, когда люди чинили с давних веков даже трещины в доме, а жилище потом служило им долгие года. Никто с ним спорить не стал. Николай Владимирович почти постоянно сидел на кухне, слушал, как по радио крутят без перестану песни Анны Герман, прогноз погоды, какие-то радиопоздравления. Сонька на улицу ходила редко, почти постоянно спала на стареньком потёртом кресле, которое стояло в той же комнате, где Юра и Отабек уже брали пятидесятый уровень и сметали баб Нинины пирожки. Иногда отдыхали, чтобы всё утряслось, и катались по полу в зале, словно тюлени на лежбище. Юра притянул со спальни несколько огромных перьевых подушек и разложил их по полу, чтобы было удобнее, упал, точно связка дров. — Пизда мне — обожрусь, — сказал шёпотом, чтобы Николай Владимирович не услышал. — Не обожрёшься. Завтра уже хорошую погоду обещали, вот и пойдём натруженную пирожковую мозоль сбрасывать, — Отабек лежал рядом спиной на второй подушке и похлопал себя обеими ладонями по животу, приговаривая про мозоль. Юра подумал, что у него тоже будет мозоль, только не пирожковая и не в том смысле, что живот. Но и к животу это тоже относилось, потому что Юра сейчас даже ответить что-то вразумительное не мог — кивнул только, согласившись со словами Отабека. А про себя ещё озадаченно подумал, что в последнее время даже не мог нормально повзаимодействовать с книжной грамотой, которую тащил с собой всю дорогу, потому что семейство постоянно было в доме, а Юра хотел, чтобы он сам. Самостоятельно поучить, а потом как удивить! И чтобы Отабек подумал, мол, какой у него всё-таки есть классный друг, который ради него даже выучил несколько фраз на их этом казахско-сатанинском языке, и чтобы… наверное, чтобы ещё это могло покрыть ту ебантяйскую ситуацию, которая у Юры сложилась с его мыслями по отношению к его же собственному, получается, другу. И складывается каждый раз перед сном. Каждый раз, когда Отабек идёт в летний душ на улицу, когда возвращается с полотенцем на голове и без футболки, каждый раз, когда Юра чует, как от него пахнет до душа и после, и почему ему нравится и первый запах, и второй. Пизда потому что, подумал Юра.