Вафельная сказка

      Если с пунктом "не возбуждаться" Стайлз ещё кое-как справляется, то вот не думать у него не получается совсем.       По возвращении домой он методично в точности по инструкции заваривает травяной настой для долгого и глубоко сна, выпивает, спит положенные десять часов, но, даже не помня, что именно ему снилось, внутренне он уверен, что это был Дерек. Весь измазанный сажей, с влажно поблёскивающей от пота кожей под всполохами горнила, в кузнечном фартуке, но почему-то без рубашки. Спасибо, что хоть в штанах.       Стайлз и сам просыпается весь в поту несмотря на то, что на ночь оставил открытым окно, а забравшись под душ, впервые за недели, наверное, полторы решает уделить время своим непосредственным нуждам. Безуспешно пытаясь заменить картинки полуголого Хейла в своей голове привычными фантазиями об обнажённой Лидии.       И вроде как даже легче становится. В голове проясняется, и Стайлз даже не подпрыгивает от удивления, увидев на кухне отца, недоумённо разглядывающего ворох трав на столе.       Даже придумывает логичное объяснение, чтобы не вдаваться в подробности о своих ночных похождениях: он просто купил все эти травы у одного проходящего мимо городка старого знахаря.       — Стайлз, по поручению лорда Арджента в город уже неделю как не пускают чужаков. Даже паломников-монахов, — капитан переводит полный недоверия взгляд с трав на сына.       — Ну так всё верно! Я ходил к маме, а на обратном пути, ну, там, на развилке, помнишь, встретил старичка.       — И зачем знахарю продавать свежие травы, а? Обычно они если и продают что-то, то уже в готовом виде, — не прекращает допрос Стилински-старший.       — Да я почём знаю! Может, он нашему аптекарю хотел их продать или просто слишком много собрал и не рассчитал. Как ты сам заметил, в город никого постороннего не впускают, а до следующего ему идти минимум полдня. Вот и как ты себе это представляешь? — Стайлз даже грудь выпячивает вперёд для пущей убедительности своих слов, и отцу ничего не остаётся, кроме как согласно кивнуть.       Капитан даже помогает Стайлзу натянуть под потолком над печкой три тонких бечёвки и молча следит, как он старательно нанизывает растения на импровизированную сушилку.       — Прямо ведьмовская берлога... Видимо, ты и правда всерьёз занялся поисками себя, — бормочет себе под нос отец.       — Что? — Стайлз оборачивается, стараясь удержать равновесие и не свалиться на затопленную для просушки трав печь.       — Я говорю, что летом так топить печь настоящее безумие. Мы тут сваримся.       Капитан так и продолжает ворчать, пока Стайлз не спрыгивает с табуретки, довольно осматривая результаты трудов. Комната стремительно наполняется ароматами трав, и от этого несмотря на жару очень уютно.       — Пап, а давай ты сегодня побудешь дома, а? Ночное дежурство как-нибудь без тебя ещё ночь пройдёт, а мы отдохнём, сходим в трактир и закажем чего-нибудь вкусненького! — Стайлз очень доволен этой внезапной идеей и так обезоруживающе умоляюще смотрит на отца, сложив ладони в молебном жесте, что у того просто духу не хватает отказаться.       Правда, вместо трактира капитан решает сходить на кладбище, и он, скрепя сердце, соглашается. Не то чтобы посещение могилы матери его напрягало, просто... Стайлз всегда чувствует себя виноватым, смотря на цвета слоновой кости надгробие с выбитым портретом и её именем. А когда они ходят туда вместе с отцом, то вина возрастает вдвое.       Капитан ведь так и не посмотрел ни на одну женщину за все прошедшие годы, а знать, что ты не только виноват в смерти собственной матери, но и в том, что твой отец одинок и в каком-то смысле несчастен, ещё тяжелее.       — Сынок? — Стилински-старший треплет его по плечу и улыбается.       Так светло и любяще, что у Стайлза щемит внутри, и он, сжав ладонь отца, улыбается в ответ и, подхватив плед, идёт к двери.       В воскресный день народу на ярмарке привычно больше, чем в любой другой, и если обычно ему даже нравится то, что можно спокойно затеряться в толпе, то сейчас это начинает по-настоящему раздражать. Практически каждый считает своим долгом остановить их с отцом и поинтересоваться его здоровьем, рассказать о себе — хотя, вообще-то, их об этом никто и не спрашивал — и обязательно пожелать капитану успехов на службе.       Нет, это, конечно, хорошо, что он пользуется такой популярностью и уважением у жителей, но Стайлз не настолько глуп и прекрасно понимает, что процентов как минимум пятьдесят из всего их количества - обычные лицемеры, которым на самом деле наплевать на всех, кроме самих себя.       А лицемерие Стайлз ненавидит чуть ли не больше всего остального на свете. Он вспоминает, как на похоронах к нему подходили все эти взрослые дяди и тёти, разодетые в чёрное тряпьё, и сочувствующе жали ему руки, трепали за щёки и волосы, а отойдя, шушукались о том, что: "Клаудия винила его в своей смерти", "если даже мать говорила такое про своего сына, то тут точно что-то нечисто", "Бедный капитан, так рано лишиться жены и остаться с маленьким ребёнком на руках"...       Слушая всё это из-за угла, маленький Стайлз сначала никак не мог взять в толк: как люди, которые всё это время улыбались ему, приносили игрушки и утешающе обнимали, могут так мерзко обсуждать случившееся за их с отцом спинами. Слишком наивный и уже тогда израненный не хотел верить, что он и правда виноват. Что не только больная мама, но и все вокруг думают о нём так. Стал более наблюдательным, пытаясь найти оправдание их словам, но вскоре очень хорошо усвоил, что люди просто прирождённые лжецы. И ещё больше зауважал отца, который как раз с такими людьми и борется всю жизнь.       Жалко только, что за все эти годы лицемерие так и не стало официально наказуемым преступлением.       От этих невесёлых дум его отвлекает Дэни, снова стоящий за прилавком и улыбающийся так понимающе, что у обычно миролюбивого Стайлза руки чешутся ему врезать.       — Пап, я пойду поздороваюсь, а ты пока купи цветы, — он спешно отрывается от капитана, чтобы тот не услышал ничего странного из того, что обязательно сказанёт Дэни.       И оказывается прав, одноклассник вместо приветствия сходу осыпает его кучей вопросов и скользких намёков по поводу его вчерашней готовки для одинокого хмурого кузнеца.       Стайлз кое-как отмазывается от его расспросов и всё равно злится, но, во-первых, если посмотреть со стороны, то о Коре Дэни знать не может, а без неё ситуация и правда довольно двусмысленная, а, во-вторых, он обнаруживает, что голова, забитая мыслями о Дереке Хейле, куда легче, чем переполненная болезненными воспоминаниями о двуличии людей.       Так что, может, оно и к лучшему.       "Определённо к лучшему", - думает Стайлз, оглядывая напоследок подтянутую фигуру и белоснежную улыбку Дэни и прислушиваясь к ощущениям.       Ничего.       Блаженное, тихое ничего. Ни одной неправильной мысли или реакции организма, а значит, дело и правда было в банальной неудовлетворённости, а не в открывшейся внезапно тяге к мужчинам.       Проходя мимо магазинчика парфюмера, они с отцом натыкаются на довольную Лидию, выходящую с небольшим надушенным пакетиком в как всегда провокационно облегающем фигуру при каждом дуновении ветра платье, и пока она отдаёт свою дань уважения капитану, Стайлз ещё раз спокойно выдыхает, ибо слюновыделительный рефлекс на высокую красиво декольтированную грудь и аппетитные округлые бёдра никуда не делся. И запах лавандовой воды определённо куда приятнее мятного мыла. Пухлые губки всё так же хочется поцеловать, а волосы саморучно заплести в тугую косу. Своего рода ласка.       Да. С ним определённо всё в порядке.       Стоя чуть поодаль от отца и смотря скорее сквозь, нежели на надгробие, Стайлз окончательно успокаивает себя тем, что все его мысли о Дереке объясняются если не потребностями, то близостью ритуала. Который сейчас целиком и полностью зависит от кузнеца. Вот и всё.       Настроение поднимается, как столбик термометра под солнцем, и он в этот раз даже прощается с улыбкой.       Даже не выгоняет пришедшего вечером Пэрриша, хотя в любой другой ситуации выгнал бы его взашей, а наоборот приветливо приглашает в дом и предлагает заварить чай, чтобы им с отцом было приятнее разговаривать о делах.       Пэрриш смотрит на него подозрительно, но принимает приглашение, а отец только ухмыляется и взглядом показывает помощнику, что совершенно не в курсе происходящего с сыном.       Чай у него получается и правда отменным, аромат мелиссы, струганного корня имбиря и плодов лимонного дерева наполняет комнату поистине божественным ароматом. Стайлз даже жалеет, что по привычке заварил его в чайнике, рассчитанном на две кружки, но, заметив боковым зрением нетерпеливо постукивающего по столешнице пальцами отца, понимает, что его всё равно и так и так вышлют.       А если уж подслушивать служебные разговоры капитана стражи со своим помощником, то лучше без предметов, способных его обнаружить, в руках.       Стайлз с видом заправской хозяюшки расставляет на обеденном столе чашки с блюдцами, переливает из банок в хрустальные розетки мёд и ежевичный джем — первый его опыт в консервации продуктов, — и гордо удаляется, изображая вселенских масштабов понимание.       Убеждается в том, что не зря, уже спустя каких-то несколько минут.       — Ну, Джордан, что слышно о нашей... проблеме?       Через стенку слышно не слишком хорошо, слова долетают с опозданием даже сквозь прослушивающий шарик, подаренный Скоттом три года назад.       — Капитан, а вы уверены, что здесь безопасно говорить об этом? — в голосе Пэрриша явственно чувствуется сомнение, и Стайлз умоляет всех известных ему богов, чтобы отец не согласился с ним и не перенёс разговор, скажем, на завтра.       Когда у него не будет ни единого шанса его подслушать.       — Если ты про Стайлза, то он в последнее время весь в своих травах и книжках. Да и звукоизоляция у нас хорошая.       Слушая отца из-за стенки, он ухмыляется, представляя, как бы вытянулось лицо того, узнай он, что Стайлз слышит, пускай и с помехами, как Пэрриш прихлёбывает чай из чашки.       — Может, и не зря. Чай очень вкусный, — Джордан впервые на Стайлзовой памяти говорит о нём что-то однозначно хорошее, и это оказывается неожиданно приятно.       — Всё может быть, ну, так что? — торопит его капитан.       — По донесениям наших разведчиков, по периметру за городом пока всё чисто, только проезжающие торговые караваны да почтовые кареты, — Пэрриш, должно быть, собирается с мыслями или же просто делает паузу, а затем продолжает уже более тихо, так что Стайлзу приходится буквально вдавить шар в стену, чтобы расслышать. — Но вот из соседних южных и западных городов пришли донесения о всплеске сверхъестественной активности, а в Айдейлейне видели мужчину со шрамом на лице и тростью с набалдашником волка...       Пэрриш замолкает, и капитан заканчивает за него:       — Значит, сам Девкалион объявился, — его голос напряжён, словно натянутая тетива охотничьего лука. — И что, стража опознала в городах кого-то ещё? Они смогли выяснить хотя бы сколько волков в его стае?       — Не менее пятнадцати, — произносит Джордан под проклятия Стилински-старшего. — Скорее всего, стая не одна, а несколько. Видимо, Девкалион их чем-то приманил на свою сторону.       — Это как раз нетрудно. Уничтожить род Арджентов в их же собственном городе — просто мечта любого сверхъестественного существа, а особенно оборотней. А вот что нам со всем этим делать, непонятно. Пэрриш, — скрип отодвигаемого стула на несколько секунд глушит все остальные звуки, — ..времени у нас осталось по-твоему?       Тот какое-то время молчит, а потом очень осторожно отвечает:       — Я думаю, до ближайшего полнолуния. Насколько я успел выяснить, оборотни становятся гораздо сильнее при полной луне и наверняка воспользуются этим.       Дальше Стайлз, у которого перед глазами всплыли воспоминания о встрече с одной из оборотней, разговор отца с помощником уже не слушает. Да и не может банально, слишком громко волки в голове воют, перекрывают все остальные звуки.       Времени так мало, а ситуация, судя по всему, ещё хуже, чем все предполагали.       А значит, он в лепёшку расшибётся, но достанет этот чёртов кинжал!