Весеннее волшебство

      — Тебе вовсе не обязательно это делать, — повторяю в пятый, наверное, раз. — Хватило бы просто таблеток.       — Не могу же я бросить друга в беде, — смеётся этот чудак, хозяйничающий на моей кухне.       У меня давно не было гостей, и я уж точно не собирался приводить сюда его, но Линн и не спрашивал разрешения. Буквально затолкал меня в мою же машину, не позволив самому сесть за руль, и привёз домой. Несмотря на выданные им лекарства, спорить мне и в голову не приходило. Всю дорогу я пролежал на заднем сидении, обхватив живот руками и молясь, чтобы мы не попали в какую-нибудь аварию: горе-спаситель между делом честно признался, что прав у него нет и водить он, вообще-то, не умеет. Если б нас остановила полиция, была бы катастрофа.       А теперь он взялся готовить, игнорируя мои попытки выпроводить незваного гостя и даже умудряясь читать нотации:       — Почему в холодильнике только всякая гадость? У тебя даже хлеба нет, Даррен! Одни чипсы! Не удивительно, что начались проблемы с желудком. Ты же ничего не ешь!       — У меня есть хлопья, — бормочу устало и без особой надежды. — И молоко.       Возмущённо сопя и всё громче хлопая дверцами, Линн проверяет содержимое шкафчиков — и вдруг устремляется в прихожую. Не успеваю я перейти от удивления к радости, как слышу его не терпящий возражений голос:       — Вернусь через пару минут! Ложись и поспи! Я разбужу тебя, когда будет готов ужин.       Звякнули ключи, щёлкнула, закрываясь, дверь, и всё стихло.       Как я в это ввязался?       Помассировав переносицу, решаю, что Линн (или как там его на самом деле зовут?) не худшее, что могло случиться. Вряд ли парень, бросившийся под машину, чтобы спасти маленькую девочку, захочет меня ограбить. Тем более, тут и брать-то особо нечего. Если ему так приспичило побыть сиделкой — пусть. Такое быстро надоедает.       Шаркая тапочками, бреду в комнату. От слабости я сам себе напоминаю древнего, бессильного старика. Очень хочется спать, но пока он не уйдёт окончательно, делать этого всё же не стоит. А вот просто прилечь — отличная мысль.       — Вставай!       Осоловело хлопая глазами, не сразу понимаю, что вообще происходит и откуда тут взялся этот парень в кошмарной ядовито-зелёной толстовке.       — Вставай, вставай, — поторапливает он, тщетно пытаясь тянуть меня за руку и поглядывая в окно. — Иди, перекуси.       — Линн…       — Я завтра ещё зайду, проверю, как ты, — перебивает торопливо. — К тому же, кто-то должен готовить тебе нормальную еду. Хотя бы, пока ты не поправишься.       — Не нужно, мне уже гораздо лучше!       — Если ничего не съешь, я выкину все твои чипсы! Обещаю! — угрожает он уже из прихожей, влезая в свои смешные кроссовки с разноцветными шнурками. — Увидимся!       Как разговаривать с тем, кто совершенно не желает слушать?       Впрочем, на кухню я действительно иду и даже кое-как съедаю пару ложек густого, похожего на пюре, супа. Не так плохо, как ожидалось, но всё равно гадость.       Проснувшись, на несколько секунд замираю, опасливо прислушиваясь к ощущениям в желудке, а потом с наслаждением потягиваюсь: болезнь почти прошла. Ни головокружения, ни слабости. Мне настолько лучше, что умываться отправляюсь, включив музыку и подпевая солисту любимой группы.       Без всяких сожалений вылив остатки вчерашнего «полезного» ужина, привычно делаю на завтрак хлопья.       Может, позвонить Клэрри? Интересно, есть у неё планы на вечер?       А часа через два начинается кошмар. К жуткой тошноте добавляется высокая температура, озноб и такая слабость, что не хватает сил даже стоять, опираясь дрожащими руками на раковину.       В этом жалком состоянии меня и застаёт громкий, требовательный звонок в дверь — измученного, взмокшего и бледного.       Увидев себя в зеркале, ужасаюсь и решаю ни за что не открывать. Постоит — и уйдёт. Может, поймёт, наконец, что его не хотят здесь видеть и перестанет вести себя так, словно мы — лучшие друзья.       Постепенно хотя бы относительно деликатный стук сменяется оглушительным грохотом, и я морщусь, чувствуя, как виски начинают болезненно пульсировать.       В комнате, перекрикивая играющую музыку, яростно надрывается телефон.       Да уж. Линн слишком настырный и невоспитанный, чтобы просто так уйти.       Открываю, намереваясь раз и навсегда всё прояснить, но, конечно, сделать ничего не успеваю. Раньше, чем дверь оказывается полностью распахнутой, он юрко проскальзывает в прихожую.       — Что так долго? Я уже волноваться начал! Думал, придётся вызывать спасателей или что-то вроде того! — по-домашнему скидывает набитый чем-то рюкзак в угол и обеспокоенно хмурится. — Неважно выглядишь! Только не говори, что тебе из-за супа хуже стало! Я же точно знаю, что при отравлении такое можно! Ты что, снова ел эти свои чипсы?! Кошмар! — ухватив за локоть, силком тащит в комнату, к дивану. — Тебя совсем нельзя оставлять без присмотра! Ложись! Быстро! И только попробуй спорить!       Наверное, чтобы мне было не так скучно, зло щёлкает пультом от телевизора и, походя выключив музыку, торопится в прихожую, чем-то шуршит.       Смирившись, остаюсь лежать. Натягиваю повыше плед и прикрываю глаза.       Будь что будет. Хуже уже всё равно некуда.       Через пару минут Линн приносит стакан воды и парочку таблеток. На нём художественно порванные джинсы и очередная, явно слишком большая, толстовка. На этот раз жёлтая. А сверху — фартук. Голубой. В белый горошек. С оборочками по нижнему краю. Это выглядит настолько комично, что я не могу скрыть удивления и пару раз моргаю, силясь подобрать слова, но парень невозмутим. У него такое же строгое лицо, как и у мамы, когда в детстве она заставляла меня пить ненавистное лекарство от простуды.       По телевизору не показывают ничего интересного, так что спустя сотню каналов и три оставшихся без ответа сообщения для Клэрри, я всё же решаю умыться и пойти посмотреть, чем занят Линн.       — Полегчало? — оборачивается он, услышав шаги.       — Немного.       Усевшись, некоторое время наблюдаю за тем, как быстро он рубит овощи. Ловко получается. Я бы уже давно порезался, но в его по-девчоночьи тонких пальцах с короткими, ухоженными ногтями нож кажется совершенно не опасным.       Улыбаюсь, краем уха слушая что-то про вчерашний праздник и почти ни слова не понимая. Во-первых, он говорит слишком быстро, а во-вторых, его фартук наводит меня на мысли о домохозяйках и мешает нормально думать. Стоя в этом нелепом наряде у плиты, Линн и правда немного похож на девочку-подростка: такой же худой и нескладный, но жутко хозяйственный и важный.       Сколько ему лет? Он, должно быть, года на четыре меня младше!       — Ты всегда готовишь в этом фартуке?       Умолкнув на полуслове, укоризненно оборачивается и, заметив мою улыбку, пытается нахмуриться, но ничего не выходит: сдержать смех не так-то просто.       — Конечно! Дома есть ещё розовый, с бантиками, но этот — мой любимый! Я решил подарить его тебе на память! От сердца, между прочим, отрываю! Цени!       Усмехнувшись, снова перевожу взгляд на доску. Как он умудряется делать это, даже не глядя?       — Ты что, работаешь поваром?       Но вместо ответа Линн вдруг бросается к стоящей на плите кастрюле, хватает крышку, обжигается, ругается, дуя на пострадавшие пальцы, и торопливо выключает газ.       — Ну вот! Готово! Чуть не пригорело!       — Что там?       — Каша. Тебе сейчас такое полезно.       Рис не вызывает особого аппетита, но поправиться всё-таки хочется. Уныло ковыряясь в своей порции, поглядываю на гостя.       — Может, тоже перекусишь?       — Сейчас. Нужно закончить.       — Так ты действительно повар?       — А похож? — звонко смеётся парень.       — Немного.       — Я просто ничего другого не нашёл. Рядом с твоим домом нет ни одного нормального магазина, а в супермаркете за углом только такие и остались. Не смей смеяться! Для тебя же стараюсь!       Неопределённо пожав плечами, слежу, как он размещается напротив, усаживается на стул, будто на насест, — с ногами.       — Ты живёшь один?       — С чего ты взял?       — Просто так показалось.       — Уже два года, — признаётся неожиданно, и я улыбаюсь, чувствуя, что на правильном пути. — Как видишь, нормально питаться не так уж и сложно. Тебе стоит попробовать.       — Долго ещё ты собираешься припоминать мне чипсы?       — Зависит от того, образумился ли ты.       — Ещё как, — бормочу, машинально потирая живот. — Но мне просто некогда.       — Так и скажи, что не умеешь!       — Умею.       Это неправда, но признаваться почему-то не хочется. В конце концов, какое ему дело, что по какой-то нелепой ошибке природы я совершенно не гожусь для приготовления пищи? Могу только чайник вскипятить. Электрический. Два обычных у меня уже сгорело.       — Ну-ну, — усмехается он. — Тогда, может, для разнообразия приготовишь что-нибудь, когда поправишься?       — Ладно, — соглашаюсь, надеясь, что через пару дней мы благополучно забудем об этом разговоре. — Можно спросить, почему ты переехал?       — Ну, попробуй!       — Так почему?       — Потому что уже взрослый? — это прозвучало как вопрос.       — Если я не позвоню домой и хотя бы пару раз туда не заеду, мама будет волноваться.       — Обо мне некому волноваться. Родители в разводе. Я оказался вроде как никому не нужен при разделе имущества. У них новые семьи. Нормальные дети. Да и мне одному лучше. Что ты ничего не ешь? Остынет же!       — Я уже наелся, спасибо.       Линн недовольно хмурится, подхватывает тарелки и ставит их в раковину.       — Потом помою. Будем смотреть фильмы или поиграем? Я принёс парочку своих любимых. Тебе, наверняка, понравится. Идём!       Судя по всему, у меня дома он чувствует себя на удивление комфортно. Настолько, что ему даже в голову не приходит спрашивать разрешения.       Перетащив с кухни стул, парень водружает на него ноутбук и разваливается на диване.       — Давай быстрее, я уже включил!       На оранжевой флешке, которую он столь предусмотрительно притащил, исключительно комедии. Мы успеваем посмотреть целых две и даже поспорить, выбирая третью, прежде чем Линн энергично поднимается и объявляет:       — Пора начинать готовить ужин!       Иду следом. Снова с лёгкой завистью наблюдаю, как проворно он обращается с кухонной утварью, умудряясь болтать обо всём на свете и одновременно что-то чистить, резать, помешивать и проверять. Я бы уже раза три обжёгся и минимум дважды порезался, а ему — ничего. Закатал длинные рукава и хозяйничает как ни в чём не бывало.       Для парня у него на удивление тонкие руки и узкие запястья. На правом — серебристая полоска неприметного браслета. Видимо, Линн случайно задел его, и теперь из-под резинки видна часть надписи, самый краешек. Я бы, может, даже не обратил на это внимания, если бы не насыщенно зелёный цвет букв, отчётливо различимый на светлой коже. Интересно, что у него там? В конце точно вопросительный знак, а перед ним какое-то короткое слово. Прищурившись, пытаюсь разобрать, но он постоянно вертится и жестикулирует, отчего сделать это не так-то просто.       — Ты опять ничего не слушаешь! — возмущённо восклицает Линн, отвлекаясь, наконец, от плиты. — Даррен!       Поняв, куда я всё это время смотрел, парень вдруг краснеет, торопливо одёргивает рукава и даже закрывает запястье другой рукой.       — Знаешь, мне пора! — заявляет он, внезапно устремляясь в прихожую. — Всё равно уже поздно и ты, наверное, устал. До завтра!       — До завтра, — бормочу потеряно.       Линн уже не слышит: он выбежал из квартиры, не дожидаясь, пока я попрощаюсь. Что это было? Куда он так торопится? И почему на его запястье чьим-то аккуратный почерком написано «… герой?» Это же не может быть теми моими словами, правда? Он же парень!