***
Сегодня он и так слишком задержался в этой парилке для прыщавых подростков. Ему уже давно бы следовало свалить оттуда, но чёртов Брагинский выбил его из колеи этими идиотскими «прогулами». И своими предательски мягкими губами. Джонс готов поклясться, что ни у одной девчонки или парня, которых он когда-либо целовал, не было такого охрененно мягкого рта, как у долбанного Брагинского. И это почему-то безумно его раздражало. Сегодня ему и без того хреново, так ещё и знакомый запах какой-то сладкой выпечки, ударил в нос тогда, в уборной, да так и не отпустил до сих пор. По утрам он всегда чувствует себя отвратительно, но сегодня это действительно какой-то злой рок, происки дьявола, Брагинский, застрявший в голове. Нужно поскорее найти Гилберта, а то Джонс так совсем с ума сойдёт. — Опаздываешь, Ал, — Бальдшмидт, кажется, ждал его с того самого момента, когда Джонса уволок в школу Брагинский. — Мог бы и предупредить, что ты у нас теперь «при даме». Гилберт гаденько, как это умеет только он, рассмеялся, за что Альфред наградил его увесистым подзатыльником. — Не нарывайся, Гил, — Джонс присоединился к приятелю, подпиравшему белую кирпичную стену. — Мне сейчас не до шуток. — Да ладно тебе, — Бальдшмидт беззлобно хихикнул. — Подумаешь занудный и дотошный, зато какая фигура! Второй удар пришёлся уже по колену надоедливого немца. — Вот скажи мне, — Джонс проигнорировал шипение Гилберта, прыгающего на одной ноге, — как часто я прогуливаю школу? — Ишь чё спросил! — Бальдшмидт, потирая ушибленное место, недовольно шипел. — Проще посчитать, как часто ты её посещал. — Пропусками я уже напряг Брагинского, — Джонс обреченно вздохнул. — Но даже если грубо прикинуть, то прогулов у меня не мерено. Ещё парочка, и моим родителям полетит пригласительный в школу, что для меня — билет в один конец. — И до тебя только дошло? — Гилберт покосился на Альфреда. — Чувак, не говори мне, что школьные слухи правдивы, и ты действительно идиот. Мест, по которым можно было ударить Бальдшмидта, не угрожая его здоровью, больше не нашлось, поэтому Джонс просто злобно сверкнул глазами. Последнее предупреждение, Гилберт. — В любом случае, поговори с Людвигом о новом расписании. У него мало времени, — Джонс чуть кашлянул. — А у меня ещё меньше. Гилберт молча кивнул, и они продолжили стоять у белой кирпичной стены, не нарушая эту особенную тишину. В их общении с Джонсом всегда было мало слов, потому что Гилберт любил молчать, а Альфред не всегда знал, что говорить. Но никто из них никогда не считал это молчание неуютным, тем, от которого нужно избавиться, брякнув любую глупость. Оно было нужным каждому из них. Тишина — время для раздумий.***
А Брагинский сейчас пытался не заскулить от боли в локте. Ему-то никто не дал даже времени, чтобы сбежать, и шанса отказаться от занятия физкультурой, так как человек с его комплекцией по умолчанию считается спортсменом, готовым к труду и обороне. И Иван действительно был хорошо сложен и атлетичен, но даже он не готов отжиматься с такой-то болью в локтевом суставе. Это не только может окончательно добить его руку, но и навести окружающих на логичный вопрос о том, что в принципе нужно рукой делать, чтобы вывихнуть её подобным образом. А это идея явно не из лучших. Их учитель по физкультуре, Кристиан Кёркленд, был человеком одержимым и очень буйным, поэтому каждый его урок был похож на один из кругов ада, ученики — на презренных грешников, а он сам — на дьявола во плоти. Улизнуть с физкультуры удавалось крайне редко и только тем, чья физическая подготовка позволяла буквально убежать от мистера Кёркленда и его странной, карикатурной, но живой коалы, болтающейся на шее на манер шарфа. Брагинский бегал достаточно неплохо, но ведь лучше не искушать судьбу, не так ли? Даже простенькая разминка далась ему с трудом, но это было только начало, и Иван прекрасно понимал, что дальше может быть только хуже. — Итак, сегодня никаких отжиманий! — бодро скомандовал учитель, а в сердце Брагинского затеплилась надежда, прожить которой было суждено очень недолго: — Подтягивания, подтягивания и только подтягивания! Не менее пятидесяти, нет, ста раз! Кошмар. Просто проклятие какое-то. Может, Ивану удастся отсидеться где-нибудь на скамеечке, в тихом и тёмном уголке? Конечно же нет. Кристиан Кёркленд почему-то решил проконтролировать именно то, как Брагинский выполняет упражнение, естественно, больше нормы. Он же очень похож на спортсмена! Кто, как не он, оправдает все ожидания одержимого соревнованиями учителя? Погодите-ка… Джонс мог бы привлечь его внимание своей неугомонной задницей, в которой, наверняка, есть ещё и шило. Это было бы просто идеально, ибо они с этим учителем вообще одного поля ягоды, но есть одна неувязочка — Альфреда Франклина Джонса здесь нет. Он в наглую свалил с урока, а Брагинский по его, кстати, вине теперь не может и одного раза подтянуться. Джонс пакостит даже своим отсутствием. — Брагинский, специально для тебя я увеличиваю норму! — Иван напряжённо сглотнул, когда учитель «ободряюще» похлопал его по плечу. — Не сто, а сто пятьдесят раз! Это плохо. Нет, ужасно. Может, стоит соврать о своём самочувствии? Брагинский видел, как Кёркленд наказывал таких вот товарищей «у меня болит верхняя фаланга мизинчика на ноге» дополнительными приседаниями, кругами вокруг школы и прочими «радостями» людей, которые, что называется, «за ЗОЖ!». Быть в их числе ему безумно не хотелось, но и с больной рукой он не сможет подтянуть собственное, к слову, весьма нелегкое, тело. Риск сейчас полностью оправдан. — Мистер Кёркленд… — Иван старательно пытался предать своему голосу уверенности. — Я очень плохо себя чувствую… — Что не так? — энергично воскликнул австралиец. — Меня… — нужное слово вылетело у него из головы. — Меня… меня тошнит! Он невольно вспомнил о той отвратительной сцене в туалете, и ему действительно стало дурно. — Ох, жалко. Чертовски жалко! — он похлопал его по спине, совершенно позабыв о том, что это не то, что стоит делать с людьми, которых мутит. — Вижу, что у тебя цвет лица нездоровый, думал, что занятие тебя взбодрит, а оно вон как получилось! Иван сделал вид, что очень огорчился, внутренне просто ликуя. Но учитель уходить не спешил. — Конечно, многим только бы и отсидеться где-нибудь вместо урока, отмазки всякие придумывают, — Брагинский снова напрягся. — Но я же знаю, что ты парень спортивный и занятия никогда не пропускаешь, да и врать бы тоже, конечно же, не стал! Наконец-то настырный физкультурник собрался уходить, как вдруг Иван вспомнил об одной детали, которую следовало бы уточнить и поэтому окликнул удаляющегося педагога: — Мистер Кёркленд, прошу прощения, но могу я вас кое о чём спросить? Учитель подлетел к нему на первой космической. -Тебе уже лучше?! — Брагинский усиленно замотал головой. — А что тогда?! — Я бы хотел узнать, как много пропусков по вашему предмету у Альфреда Джонса. — Кого? — переспросил учитель. — Джонса. Альфреда Франклина Джонса, — Кёркленд всё ещё с непониманием смотрел на Брагинского. — Ну, из моего класса. — Нет у вас никакого Джонса! — уверенно заявил тот. — А, хотя… Подожди-ка секунду. Он трусцой сбегал за классным журналом и, вернувшись, стал спешно листать страницы. — Ну, да, никакого Альфреда как-то там Джонса здесь нет, — он отдал журнал в руки Брагинскому, который действительно не обнаружил Джонса в списке учеников. — Может он какой-то больной? — Да нет, здоровей и не придумаешь… — неуверенно сказал Иван, всё ещё вглядываясь в классный журнал, но подошедший к ним ученик опровергнул слова Брагинского. — Больной, да ещё как! — слишком уж бодро сообщил Антонио Карьедо из параллельного класса. — У него там что-то хроническое, вроде астмы. — А, ну, тогда всё понятно, — Кёркленд забрал журнал из рук Ивана. — У него пожизненное освобождение. Брагинский поблагодарил учителя, мысленно прикидывая, что пожизненное освобождение значит отсутствие пропусков, и, как следствие, меньше работы для самого Ивана. Но всё же, это не слишком весёлая новость. Чего-чего, а вреда Джонсу он не желал и поэтому радоваться не стал. — А ты у нас… Как его… Брагинский! — неожиданно обратил на себя внимание испанец. — С Джонсом под ручку ходишь? Он подмигнул Ивану, на что тот закатил глаза и обречённо вздохнул. М-да, слухи разлетаются быстрее, чем он предполагал. — Досье на него, что ли, собираешь? — всё ещё намекая на что-то слишком уж интимное и личное, спросил Карьедо. — Ну так я, если что, могу подсобить: мы с ним с начальной школы вместе учимся. — Спасибо, но меня Джонс не интересует, — сухо ответил Брагинский, засовывая своё любопытство куда подальше. Антонио пожал плечами и побежал дальше пинать балду вместе с футбольной командой, потому что футбол был единственным видом спорта, к которому маньяк-Кёркленд был равнодушен. Футболистам обычно доставалось меньше всех. Остаток урока Иван просидел на скамейке в раздевалке, потому что от мельтешения людей по спортзалу его действительно начинало подташнивать. В прохладном помещении, насквозь провонявшем едким дезодорантом и смесью разных одеколонов, в голове Брагинского чётко выстраивался план на сегодняшний вечер, который включал в себя поход в аптеку за какой-нибудь мазью и составление идиотского списка с прогулами Джонса. Но, после того как Иван подумал о нём, его почему-то бросило в жар. Снова в памяти всплыли чужие горячие искусанные губы, вкус пломбира, сигарет и то, как Джонс напоследок, прежде чем разорвать этот «не поцелуй», прикусил его нижнюю губу. Сейчас Брагинский не знал наверняка: стыдно ли ему от этих мыслей, или они вызывают у него только отвращение. Но внутри, где-то под рёбрами, что-то предательски кольнуло. Даже отсутствие Альфреда способно запутать, оскорбить и разочаровать. Но когда Брагинский вернулся в класс, место перед его партой вновь стало эпицентром всеобщего внимания и сомнительного юмора. Джонс вёл себя как ни в чём не бывало: шутил, болтал и игнорировал Ивана, делая вид, что его не существует. Ничего нового. Во время урока Иван почувствовал, что полностью конспектировать слова учителя у него получается с трудом из-за боли в руке. Поэтому он сначала решил записывать только главное, потом стал сокращать слова, а затем и вовсе отложил ручку и только слушал. Рука же слушаться его перестала, и под тонкой тканью кофты он почувствовал, что она как-то набухла и покраснела. Только воспаления ему не хватало. Иван напряжённо всматривался в то, как подрагивают пальцы на правой руке, и думал о том, что до выходных это явно не подождёт. Джонс даже и не планировал слушать учителя биологии, потому как начинать вникать в предмет в конце учебного года, да ещё и в выпускном классе — занятие бесполезное. Поэтому в тихом перешёптывании своих одноклассников он мог спокойно подумать о вещах куда более важных и интересных. Но что-то определённо было не так. Чего-то привычного в этом классном галдеже явно не хватало, и Альфред всё силился понять, чего именно. Он задумчиво качался на стуле, а затем, почуяв запах корицы и ванилина, громыхнул рукой об парту. За его спиной царила полнейшая тишина. Чёртов Брагинский, который обычно так противно скрипит ручкой, лихорадочно записывая каждое слово преподавателя, просто сидит и слушает учителя, отложив тетрадь на край парты. Решил больше не выпендриваться и спуститься к обычному люду? Нет, такого так просто не нагнёшь. Иван уже даже не особо вникал в то, что декламирует преподаватель, потому как всё, о чём он мог сейчас думать, была невыносимая боль и ломота в локтевом суставе. Галдёж и чьё-то неловкое хихиканье сливались в единую неразборчивую какофонию звуков, и лишь холодная капелька пота, прокатившаяся по лицу, на секунду смогла вернуть его к реальности. Он бы, наверное, просидел так до конца урока, если бы чья-то ладонь с длинными, узловатыми пальцами очень странной формы не легла ему прямо на распухший сустав. Вздрогнув от неожиданности и очередной волны боли, Брагинский еле сдержался, чтобы не вскрикнуть. Сидя в пол-оборота и положив руку на его локоть, Джонс раздражённо смотрел на повреждённую конечность. На что Иван только лишь устало прикрыл глаза и хмыкнул, мол «твоя работа». Джонс порывался что-то сказать ему, как вдруг Иван уловил в неразборчивой речи учителя свою фамилию. Напрягаясь, он старался вникнуть в контекст, в котором она прозвучала. — Кто-нибудь ещё может заняться списком доступных и желательных к поступлению университетов? — преподаватель равнодушно оглядел класс. — Дополнительная оценка по предмету, конечно же, прилагается. «Лес рук» и гробовая тишина. Но какой-то незнакомый голос вновь повторил его фамилию: — Да кто ещё, кроме Брагинского. Ублюдки. — В принципе ничего нового, — учитель вздохнул. — Иван, займёшься списком? Это прозвучало даже больше как утверждение, а молчание Брагинского было воспринято как согласие. Ещё бы, он ведь лучший ученик во всей школе. Как же он может отказать? Но Джонс прекрасно видел этот обречённый и безнадёжный взгляд Ивана, которого сама жизнь награждает ношей непосильной на столько, что Альфреду даже становится отчасти жалко этого зануду и терпилу. С такой рукой он не то что не напишет этот грёбанный список, он не сделает то, о чём «попросил» его Джонс, а это проблема куда серьёзней. Рука Альфреда Франклина Джонса резко взмывает в воздух, и он громко, чётко и непривычно серьёзно заявляет на весь класс, опять-таки скорее утверждая, нежели спрашивая: — Я помогу Брагинскому составлять список. Немой шок, застывший в фиалковых глазах, и что-то лёгкое, беззвучно слетевшее с чуть пухлых губ. Что-то, что Альфред так и не смог расслышать, но понял, просто посмотрев в какие-то невероятные, доселе невидимые им столь близко глаза аметистового цвета. Это была глупая, но безумно искренняя благодарность.