***
Но слышать порой приходится такие вещи, которые достают до корки мозга. И впускать их туда равносильно забрасыванию волка в клетку к кролику: жрать будут только так. И Иван Брагинский сегодня запустил туда целую волчью стаю в одном слове. Влюбился. Восемь букв и море боли. Он не верит в это. Идёт, не разбирая дороги, просто ноги сами ведут домой. А в голове слышен хруст костей. У кого-то сейчас знатная трапеза. И ему хочется сейчас пойти и промыть уши, вновь растереть веки до красноты и долго сидеть, глубоко и часто дыша. Сердце танцует чечётку. У него в портфеле домашка, которую можно было бы сесть и напечатать левой рукой, но портфель летит в угол комнаты. Благо, что Ольги нет дома. Работает в пекарне допоздна. У Брагинского сейчас нет желания бессмысленно и натужно краптеть над уроками. Хочется просто лечь и, положив руку на пульс, слушать. И искать в шуме разносящейся крови, в её барабанном ритме, ответ на слово из восьми букв. И, не дай бог, его там не окажется. Хотя, лучше бы это было так. Иван не знает, как нужно влюбляться. Особенно, в парней. В частности, в парней. Но это проблема гораздо меньше, чем человек с двойным именем и глазами, как купол неба. Любить Альфреда Франклина Джонса просто страшно. Но в шёпоте сердца всплывают образы чужого лицо — острого, как бритва. И в гудении в висках разносится голос с лёгкой хрипотцой и смехом, ударяющим звонко и искренне. Засел в центре кровеносной системы. Джонс со своими заскоками, настроением, меняющимся на все триста шестьдесят, кривыми барабанными пальцами и волосами под стать июлю, держит его, не отпуская. У него хватка и инстинкты, как у зверя. И душу рвёт он ничуть не хуже. Просто Брагинский потерялся в бесконечности чужого неба, не зная, как вернуться обратно. Но это уже навряд ли получится. Сегодня Джонс чуть не поймал его. Хотя, почему он вообще от него убегал? Просто любить Альфреда Джонса страшно. И смотреть в чужие глаза равносильно выстрелу в упор. Прямое попадание. И ответа по-прежнему нет. Слово из восьми букв подходит слишком идеально. Потому и кажется слишком фальшивым. Но неловкое движение ноги, и фантик, шуршащий в кармане. Слишком просто. Брагинский решил поспать. Немного подремать на не расстеленной кровати, чтобы заглушить чечётку в груди и хруст в голове. Сейчас уже не так больно, как там, в школьном коридоре. Но Хонда всё равно бесит. И вопрос, что делать с этим всем, словом, бьющим на поражение, теряется в сонном рассудке. Отдых никогда не повредит. Но страх сковывает шальная мысль: а если он знает? Если тот странный панк со сложной фамилией ему всё рассказал, если не он один догадался? И, подскочив на кровати, Иван пытается успокоиться и мыслить здраво. Но это действительно пугает не по-детски. Шагая по комнате кругами, он обдумывает всё основательно. Что он имеет? Бешеное сердцебиение, чёртовых бабочек в животе и страх перед Джонсом до дрожи в коленях. Но боится он не парня со слетевшей давным давно крышей и голосом, нарушающим все возможные правила. Он боится слова из восьми букв и желания вновь ощутить вкус пломбира вперемешку с табаком. Хотя, быть может, это просто ошибка. Иррационально любить человека, который тебя ненавидит. И Иван решает довериться самой простой и, в тоже время, надёжной своей знакомой. Судьба не допускает ошибок. Поэтому он достаёт из ветхого шкафа толстенную книгу в бордовом переплёте. Легко перебирая складки страниц, распахивает случайную. И книга глухо касается скрипящих половиц. «Себя мы обманываем по нашим потребностям, других — по нашим возможностям». Случайное в случайном складывается в истинно верное. Но ему сейчас не до смирения и просветления. У него дрожат руки, и паника захлёстывает с головой. Брагинский плюхается на кровать, растерянно глядя перед собой. Что. С. Этим. Делать? Как смотреть в глаза ярко-голубого цвета, как сидеть сзади сутулой спины в красной толстовке и как не съесть себя живьём от слепой ревности к тому, чьё имя из двух слов, а руки градусом ниже нуля? Как теперь ему ходить в школу, где перед ним маячит Альфред Джонс, повенчанный с лицемерием и ребячеством? И как долго он сможет молчать о том, что в голубой радужке есть вкрапления июльской листвы, что чужому лицу идёт лёгкий загар, перекрытый бледностью, и что за хотя бы одну мысль из головы Джонса, он готов отдать десяток лет своей жизни? Хочется знать его хотя бы на три процента. Но у него нет и одного. Поэтому он просто сидит, вперив взгляд в старый ковёр, привезённый вместе со всем остальным убранством из России, и думает о чём-то, отдающим запахом сигарет и леденца «Клубника со сливками». Невкусная конфета. Переслащенная и слишком твёрдая для того, чтобы её грызть. Но Брагинскому понравилось. По крайней мере, он хочет так думать. И неожиданная идея посещает его, когда он извлекает из кармана прозрачный фантик, сложенный в маленький квадратик. Можно было бы сходит в магазин за конфетами, ну и чем-нибудь ещё, конечно. Время, правда, уже весьма позднее, так как он на три часа выпал из реальности, собирая кости в своей голове в нового кролика. Но у Ольги есть свои ключи, а молока к хлопьям на завтрак у них нет. Так что никто не будет в обиде, если он просто пойдёт и купит хлеба, молока, ну и конфет в довесок. Ему же они понравились.***
А Джонс впервые за несколько дней решил вновь зарулить в злачный район, где живёт Брагинский. Он давно не был здесь, в пропахшей чем-то мёртвым и липким подворотне, среди кирпичных стен с далеко не чернильными разводами и присохшей к земле кровью. Но идёт он сюда совсем не для того, чтобы нарываться на неприятности, колошматя кого-нибудь под окнами у Ивана. Сейчас ему нужен сам Брагинский. А точнее его лицо с мягкими чертами, глазами сирени под стать и губами, бесящими своей пухлостью. Ему нужно убедиться в том, что у него всё в порядке, что он не плачет в какую-нибудь подушку и не режет себе вены, потому что видок у него сегодня был действительно знатный. Но ему ведь нет дела до этого Брагинского и его проблем. Просто чужие глаза въелись под кожу, разносясь с кровью по венам, а желание дотронуться до чужих губ, изводит уже не первые сутки. Ванилин и корица среди грязных улиц. Не самое лучшее сочетание. И поворот за поворотом приносит его к знакомым стенам крошеного кирпича. Уму непостижимо, как Иван Брагинский умудряется жить в эпицентре всего ублюдства их города, оставаясь самым лучшим учеником во всей школе. И человеком с глазами-фиалками. Но это неважно и совсем не интересует Джонса. Просто нужно спросить у Ивана, какого чёрта сегодня произошло, и пойти домой спать. Как-никак, а Альфред не привык беспокоить деда поздними прогулками. Но в окне с видом на серость стены свет не горит. Брагинский мог просто уснуть, но его дома нет. И это факт. А Джонс угрюмо сверлит чернильные стёкла окон, надеясь, что Иван слышит его проклятья во сне. Брагинского дома нет, но Альфред считает иначе. Пиная кирпичную крошку, потёртую с пеплом, Джонс думает, что пора бы уже разворачиваться обратно, ибо вылазка получилась более чем пустой. Но женский крик эхом проносится по подворотням. И кого там подёрнуло сегодня пройтись по чернеющим переулкам, виляя очередной мини-юбкой и ногами на тринадцать сантиметров от земли? Джонс не в настроении геройствовать, но будет не слишком забавно, когда под этими окнами будет стоять чёрт знает сколько разукрашенных машин. Да и визг у девицы уж слишком противный. Ольга Брагинская привыкла возвращаться не раньше девяти. Но к такому расписанию привыкла не только она, но и пара-тройка парней с ядрёными волосами и металлом по всему телу. А в компании она явно не нуждается. А чужая настырность и похотливые взгляды — так себе достижения, в особенности в тёмной подворотне, где можно позвать на помощь лишь больших отморозков. Но она, почему-то, наивно полагает, что здесь её может услышать и кто-нибудь другой. И, к счастью, Джонс сегодня дежурит под окнами её квартиры. Наверное, ей повезло. Хотя Альфред по-прежнему рыщет в переулках, ища источник шума и истошных воплей. Сегодня он и так набегался, но ему не дают покоя эти крики, и собственное бездействие легло бы очередным грузом на сердце. Оно и так хреново стучит под строчкой диагноза. Темней угла в кирпичных джунглях найти нельзя. И кричащая фигура в, что удивительно, длинной юбке согласна с этим. У Альфреда плохое зрение, но по вечерам и дома он всегда носит очки в чудной угловатой оправе, поэтому мельтешение в тени заметить несложно. Удар у него тоже поставлен как надо, а движения точны и выверены, только лишь руки дрожат от бега. Но это не слишком мешает ему хрустеть кулаками о чужие носы под аккомпанемент визгов девушки в просторной кофте, задранной чуть больше нужного, и длинной юбке, перекрутившейся на знатный градус. Дышит он часто, а кровь шумит в висках, сливаясь с криками тех же отморозков и уже более спокойного голоса девушки, методично просматривающей содержимое своей сумки на наличие потерь. В такой ситуации считать деньги — верх самоконтроля или идиотизма? Джонс уверен, что и того, и того. Никто не станет обвинять Альфреда в том, что он, хорошенько отколошматив этих ублюдков, не стал вызывать скорую, а лишь только плюнул напоследок, сверкнув металлом голубых глаз. Девушка тоже не планирует предпринимать что-то, рассеяно шебурша по карманам лёгкой летней юбки. Носовой платок приземляется на лоб к растерянному от неожиданности и небольшой нехватки кислорода Джонсу. У него холодный и липкий пот градом вперемешку с уличной пылью. Девушка всё хлопочет, благодаря Альфреда в двадцать третий раз. Да, он даже посчитал. Но его напрягает то, что попутно с этими искренними «спасибо, мил человек» его упорно тянут куда-то в сторону чернильных окон Брагинского. Во-первых, зачем? А во-вторых, почему именно туда? Ему сейчас говорить даётся с трудом. Бегать так по два раза на дню для него тяжеловато, и голос вновь прерывается вдохами. А в это время его уже впихивают в светлеющий размытыми пятнами подъезд с чуть покосившейся лестницей. Девушка рядом становится фигурой с выдающимися параметрами и волосами где-то близ платины. Мягкие черты лица, глаза цветом какого-то незамысловатого цветка и запах, ударивший в нос только при свете засаленных ламп. Ваниль и корица. И квартира на третьем этаже окнами с видом на серость кирпича и грязь местных улиц. Ну, хотя бы он теперь знает фамилию этой особы. Даже погадать не пришлось. И чужой коридор в освещении люстры с тремя цоколями, два из которых пылятся уж год к ряду, кажется местом весьма необыкновенным. Это сюда каждый день приходит Брагинский, определённо тут же садящийся за уроки? Наверное, да. Но Альфреду не дают ничего спросить, усаживая за потёртый кухонный стол. Стакан с водой оказывается у него в руках с невероятной скоростью, а щелчок электрического чайника звучит приговором к долгим посиделкам. Девушка садится напротив, выжидающе глядя на Джонса, рассеянно глотающего воду. Дыхание выравнивается, но он молчит, думая, наказание ли это или отличный шанс дотянуться до сбежавшего сегодня Ивана? Смотря кому. И смотря что. Может быть, сегодня он геройствовал не напрасно.