Дожить до выпуска.

      Тиканье часов прерывалось пустыми вопросами. Как зовут, сколько лет, чем отплатить. «Просто дайте сюда Брагинского, и мы в расчёте», — хотел бы сказать Джонс, но он молчит, натягивая улыбку на бледное смятое лицо. Сегодня он будет спать, как убитый. Главное — потом всё же проснуться. Но Брагинского дать ему никто не сможет в любом случае. Его по-прежнему нет дома. На холодильнике записка ажурным почерком, а в его комнате холодная постель и тень на выключателе. Лампочка не горит. И Альфреда это напрягает.       Нет, ему, конечно, нет дела до Ивана Брагинского и его тёмного угла на третьем этаже из шести. Но возвращаться домой нужно вовремя, а сейчас вообще положено идти спать. Но сам Джонс домой не спешит, хотя в сон всё-таки клонит. Просто здесь теплый чай и булка к нему как благодарность. Ванилин и корица в меньшем размере.       Ему уже лучше, и руки дрожать перестали. Сейчас он просто уплетает за обе щеки сладкую выпечку, гадая, откуда она здесь в таком количестве. И уютно становится сразу. Брагинскому с семьёй повезло.       Только лишь за последние десять минут он выслушал их родословную вплоть до прабабушек царского рода. Ольга — так представилась его сестра — рассказывала много всяких мелочей: сколько в семье человек, где жили раньше и почему переехали. Их родители живут в провинции. Мелкие улочки и большие амбиции. Им бы сидеть безвылазно в эдакой глухомани, но её потянуло в большой город. Частный бизнес, квартирка на третьем и полки забитые выпечкой. А потом и Иван к ней сюда подтянулся. Вроде как поступать планирует где-то здесь, вот и решил годик другой пожить, да притереться к городу. Живут на зарплату Ольги и деньги, редкими конвертами приходящие от родителей. В целом, неплохо, но можно и лучше.       Она даже не спросила Альфреда о том, кто он, собственно говоря, такой. Просто напоила чаем и стала хлопотать по дому, что-то бормоча про ужин, который уже за неё приготовил Иван. Джонса она как-то не беспокоила, наглядевшись на его приступы в подворотне, Ольга решила не вмешиваться в сумбурную жизнь этого подростка. Ей и своих проблем по самое горло. А вот Альфред уже засобирался домой. Его ждут не позже десяти или максимум одиннадцати, так что ждать Брагинского он не станет. Но комната чернеющим пятном добавляет беспокойства. Где носит этого зубрилу? — А где у вас тут туалет? — Джонс не терпит нерешительности, но наглость здесь неуместна. — По коридору и налево, — не отрываясь от кастрюли, кипящей неясным варевом, Ольга даже не поворачивает головы.       Отлично, просто небольшая проверка. Альфред спокойно заходит далеко не в уборную, беззвучно щёлкая выключателем. Обычная комната: светло зелёная краска на стенах, кровать с разглаженным покрывалом, стол с потёртыми углами и бесконечные книжные стопки по углам. Взбухший от Булгакова и Брэдбери шкаф уже не может вмещать такое количество макулатуры, поэтому комната кажется захламлённой знаниями из-за излишней любознательности её обитателя. Кому-то явно стоит меньше читать.       Джонс проходит мимо постели, не глядя, проводит рукой по шершавому покрывалу и наскакивает пальцами на аккуратно сложенный фантик. Альфред повертел прозрачный квадратик в руках, вспоминая, где мог видеть его до этого. Точно, это же его любимые конфеты. Карамель «Клубника со сливками». Много сахара и красителей. Но Джонсу они нравятся. И Брагинскому, кажется, тоже. Не станет же он просто так таскать с собой весь день фантик? Или он их коллекционирует? Решил пополнить какой-нибудь доисторический альбом с цветными бумаженциями новеньким «экспонатом»? Хрен ему, а не фантик от любимой конфеты Альфреда. Нефиг было убегать.       Он засунул прозрачный квадратик в карман джинсов и, как ни в чём не бывало, потопал дальше шарить в чужой комнате. Книги, книги, книги. Когда этот Брагинский только успевает их читать? Никакого телевизора, только рабочий ноутбук с пластырем-изолентой на боку. Тетрадки, учебники и стихи на каком-то сложном непонятном языке. Маленькая коробочка с каким-то антикварным барахлом на столе, ручки, карандаши. Совершенно нормальная ненормальная комната. Нет ни игр, ни комиксов. Как только развлекается этот парень?       Джонс вновь щёлкает выключателем, собираясь наконец-то пойти домой. Не будет он трепать нервы деду из-за какого-то Брагинского. Но уйти спокойно ему не дают, всучивая пакет, переполненный разными булками. Награда нашла своего героя. И хотя Альфред отпирается, его преспокойно выставляют за дверь, не давая и шанса отказаться от угощения. Что же, не пропадать же добру.       А Брагинский вернулся домой через десять минут после ухода Джонса. Разобрал пакеты, выслушал историю про неизвестного героя, спасшего его сестру, и в очередной раз укорил себя за то, что не встречает Ольгу с работы. Обычно её провожает какой-то турок, работающий в турагентстве через дорогу, но сегодня у него были какие-то неотложные дела, и она пошла домой одна. Передвигаться по здешним улицам ночью — развлечение для суицидников, если ты, конечно, не знаешь верные маршруты. Брагинский знал их, как Отче Наш, и поэтому мог спокойно бродить по подворотням когда угодно. Но всё же стоит избегать подобных прогулок. Если жизнь дорога.       А завтра ему предстоит разговор. Нет, не с Джонсом. Этому придурку смотреть в глаза до сих пор немного неловко. Нужно спросить кое о чём того странного Байльдшмидта. Он ведь мог и разболтать всем, что Иван краснеет, как девица, и плачет в подушку из-за Альфреда Джонса. Это, конечно же, не так, но слухи разносятся с молниеносной скоростью. И пускай осталось потерпеть всего ничего, Брагинский хочет спокойно доходить в школу оставшиеся две с хвостиком недели. Ему не нужны проблемы. Сердце ноет, но разум понимает, что у этих чувств будущего нет. Это что-то неправильное, глупое и нелепое. Джонс и Брагинский, Брагинский и Джонс. Они оба парни, Иван хочет просто получить аттестат и жить спокойно, а Альфред — идиот с биполярным расстройством, которого невозможно понять. Нужно оставить попытки сделать это.       Первый урок никогда не давался Брагинскому с таким трудом. Он слушал учителя в пол-уха, думая о том, где искать этого панка-альбиноса. Он с потока искусства и музыки… Ну, вроде того. И подловить его на перемене будет сложно — они слишком короткие. Обеденный перерыв идеально подходит, но обычно они с Джонсом всегда пропадают из школы в это время. И как тогда вообще его выловить? Иван задумался настолько, что не заметил пристального взгляда Джонса. Сидит в пол-оборота и пялится, не скрываясь. Может даже попробует отчитать Брагинского за поздние прогулки, хотя он ему и не мамочка. Но если вчера его и беспокоил этот засранец, то сегодня у Альфреда возникает только желание предъявить ему пару претензий. Он не добряк и не мать Тереза. А Брагинский невероятно бесит тем, что игнорирует Джонса. Хотя, нет, бесит то, что Альфред вообще о нём думает. Ему должно быть насрать на него, и это единственное, в чём он уверен на все сто процентов. Но вчера он гонялся за ним по школе, а затем и вовсе попёрся караулить под окнами. Гилберт был прав, у Джонса крыша поехала. И пора бы поставить её на место.       Но на перемене Брагинский вновь ловко улизнул от какого-то подозрительно угрюмого Альфреда. Сегодня он явно настроен как-то иначе, и пугает это гораздо больше, чем те маниакальные преследования. Но Ивану сейчас нужно убедиться, что о его секундном помешательстве никто не узнает, так что придётся штурмовать класс Байльдшмидта, в котором учится ещё и ходячий позитив Карьедо. Именно его и застал Брагинский, когда нашёл их кабинет. После пары шуточек о том, «как не стыдно изменять душке Джонсу!», Антонио всё же соизволил ответить на чётко поставленный вопрос «где можно найти человека в рваной одежде, с выжженными какой-нибудь краской волосами, и странной фамилией Байльдшмидт?». Оказалось, кстати, что нигде. Он, как и Брагинский, таинственным образом исчезает на каждой перемене, и отыскать его можно, только если сначала найти самого Альфреда Джонса. А его искать Ивану не хочется. Придётся ждать обеденного перерыва, если, конечно, эта парочка не умотает раньше.       Джонс лениво валялся на школьной скамье, выслушивая какой-то бессмысленный набор шаблонных предложений от Кику Хонды. Тот решил доставать его каждый божий день, на что Альфред согласен не был. Но кому какое дело? Здесь он мистер всегда хорошее настроение, который улыбается 24/7 и всегда рад компании. Ага, рад на столько, что готов запереться в кабинке школьного туалета и безвылазно сидеть там всю перемену. И Гилберт, как назло, умотал куда-то на самом большом перерыве. Дела делами, а Джонс так долго не протянет. Идти сегодня им никуда не нужно, так что он планировал поржать на пару с Байльдшмидтом и его неиссякаемым запасом нелепых шуток и подколов. Но всё покатилось в тартарары из-за каких-то там неотложных дел. Альфред обязательно припомнит ему это. Ну, если выживет в компании Хонды.       У них нет вообще ничего общего, и разговор идёт по типичной английской схеме: «Погода сегодня удивительно хороша, прямо как вы. Так как насчет переспать по-быстрому в той самой кабинке, где кто-то планировал забаррикадироваться на все оставшиеся перемены?». «Нет, лучше продолжайте трахать мне мозг, уважаемый». Джонса тошнит от таких разговоров. Он не настолько озабочен, да и Хонда не вызывает никакого желания, кроме как долбануть одной из тяжеленных книг из комнаты Брагинского по голове. Может быть, какая-нибудь интересная информация оттуда просочилась бы в его миленькую головку. А то подкаты скоро закончатся, и он снова полезет лобзаться.       Брагинский честно искал того типа, шерстя этажи и подсобки. Он слышал, что Байльдшмидт недалеко ушёл от Джонса в своих предпочтениях. Но этот драный почти во всех смыслах парень нашёл его сам. Выловил на той же лестнице, что и вчера. Только выглядел он донельзя довольными и ехидным. — Ну что, парень, как настроение? — Байльдшмидт подмигнул. — Джонс больше не докучает?       Иван закатил глаза, скривившись в брезгливой гримасе. — Нет, мы больше не пересекались, — холодно процедил он. — Надеюсь, что тот вчерашний бред ты больше никому не выкладывал? — Ох, беспокоишься, что Ал обо всём узнает? — Гилберт мерзонько хихикнул на то, как Брагинский, смутившись, отвёл взгляд. — Не стесняйся, парень, Джонс не любит таких зажатых! — Да мне побоку на его вкусы, — ложь, в которой сложно уличить. — Просто попрошу тебя не городить подобную ерунду на каждом углу. — Спокойней, я не планировал делать так, чтобы об этом знали все, — Байльдшмидт сел на подоконник. — Просто хотел проверить, насколько ты идиот. — И как? — Ивану любопытно, но он кривит лицо равнодушием. — Поумнее Альфреда, — но усмехнулся. — Но до Великого меня не дотягиваешь. — Что за ерунда? — это начинает раздражать. — Ну, ты же и сам прекрасно всё понимаешь, — Гилберт положил руку на чужую кофту, медленно проводя до того места, где билось сердце. — Оно, в отличие от тебя, врать не станет.       Ритм ускоряется, выдавая с потрохами. — Но на самом деле, это всё ерунда, — он убрал ладонь от чужого биения. — Сердцу не прикажешь и прочее романтическое фуфло — бред чистой воды.       Гилберт скучающе уставился в окно, находя взглядом Альфреда, валяющегося на лавке. — Такого понятия, как любовь, в принципе не существует. Есть влечение, инстинкты и прочие животные повадки, — усталость сквозит в голосе. — Что тебе нравится в Джонсе? Симпатичная мордашка? Кубики пресса или ещё что-нибудь из этой области?       Иван молчит, не зная, что сказать. А Байльдшмидт и не ждёт ответа. — Знаешь, Альфред — мудак. Самый, что ни на есть настоящий, которого ещё поискать надо, — улыбка трогает тонкие бледные губы. — Но здесь, — он обвёл взглядом пустующий пролёт школьной лестницы, — в этих стенах он обаятелен, как чёрт. Но для тебя ведь не новость, что это не более чем лицемерие? — Да, но… — что-то опять сдавило в грудине. — Меня интересует, как ты умудряешься смотреть на него своими щенячьими глазками после того, как он втаптывает тебя в грязь? — Гилберт смотрит не моргая. — Веришь, что он не со зла, или действительно влюбился до помутнения рассудка?       Брагинский думал об этом. Всю ночь, если честно. И ответ оказался прямо перед его носом. — Ни то и ни другое, — он не отводит глаз. — Я не знаю, на сколько ужасен Джонс, почему он ведёт себя так неуравновешенно и зачем ему весь этот фарс с фальшивыми улыбками, я точно могу сказать, что не верю в то, что человека можно изменить таким пространным понятием, как любовь, — голос не дрогнул. — Но я и не могу его осуждать, потому что знаю о нём слишком мало. — А хочешь больше? — Бальдшмидт скептически изгибает бровь. — Не знаю, — он прикрывает глаза, и плечи опускаются. — Я не влюблён в него, но мне и не плевать. Мне страшно находиться рядом с ним, но и другого к нему подпускать неприятно. Мне хочется заговорить с ним, чтобы всё стало понятней, но я молчу. Это всё… — Бессмысленно? — Гилберт смеётся. — Парень, ты первый, кто не согласился просто переспать с ним и оставить попытки создать что-то большее. Тебя к нему тянет, и это факт, но ты боишься что-то делать. Ты прав, это не похоже на ту любовь, обсосанную в каждом романе, но ты же хочешь разобраться в себе и во всей этой херне между вами?       Брагинский уверенно кивает. — Тогда действуй. Будь смелее, и если поймёшь, что Джонс — конченный ублюдок, то беги от него со всех ног, — Гилберт спрыгнул с подоконника, хлопнув Ивана по плечу.       Он, смеясь так странно и непривычно нормально, ушёл в бесконечность ступеней. Оставил стоять у окна, где вид на скучающего Джонса и Хонду, который бесстыдно к нему липнет. Иван сжал кулаки. Действовать значит?..       Следующий урок он сидел ровно. Глядел впереди себя, слушал учителя, но мысленно всё ещё пребывал где-то не здесь, рассасывал конфету «Клубника со сливками» — дома их всё равно теперь целый килограмм, и думал, думал, думал. Как он должен действовать? Подойти и напрямую спросить Джонса, мол, «Эй, не чувствуешь ничего особенного, когда я рядом?» или «Давай поговорим о чём-нибудь? Ты веришь в бога?». Бред какой-то. Звонок прозвенел, а он так ничего и не придумал. Просто сидел, вертя в левой руке ручку. Теперь вся ладонь изгваздана в синих точках. Следует пойти и отмыть её, благо, что туалет тут недалеко.       А Джонс решил всё-таки замуроваться в какой-нибудь кабинке. Байльдшмидт, засранец, пропал куда-то, а искать его по школе чревато нахождением приставучего Хонды. Да и настроение сегодня ни к черту, Альфред не выспался, а щёки уже болят от натянутой улыбки. Просто десять минут тишины и покоя, чтобы нервы пришли в норму. Но кто-то нарушает идиллию, отворяя скрипучую дверь. Брагинский решил почистить пёрышки? Шанс, который нельзя упустить.       Иван стоял у раковины, тупо уставившись на свои руки. Как ему действовать-то? Искать сегодня Джонса уже поздно, а вылезти, как чёрт из табакерки, — слишком даже для него… Зря он так подумал. Подняв глаза, Брагинский столкнулся с сердитым взглядом Альфреда в зеркале. Он стоял у него за спиной, намереваясь расставить все точки над i. Иван, резко повернувшись, так же уставился на Джонса. — Брагинский, не хочешь ничего объяснить? — Альфред угрожающе нависал над ним, как и в прошлую их встречу здесь. — Нет, не хочу, — голос звучит абсолютно уверенно. Он ещё не придумал никаких действий, так что объяснять что-то пока что не намерен. — А вот мне хотелось бы знать, что это вчера была за херня? — давление сильно. Джонс приближается, угрожающе сверкая глазами. — Может, расскажешь?       В животе у Ивана не бабочки, а птеродактили. Чужое горячее дыхание смешивается с собственным. Главное не поддаться ему и не совершить глупостей. — Что мне тебе рассказать? — цинично и холодно. Попытка отрезвить их обоих. — Ну, например, какого хрена ты бегаешь от меня? — расстояние сокращается. — А почему ты бегаешь за мной? — самоконтроль пока что в порядке. — Нахрена ты таскаешь фантик от моей конфеты? — сказано почти что в губы. Треск чужого терпения, казалось, был слышим. Между ними есть от силы несколько миллиметров. Глаза неотрывно вцепились друг в друга, как пара собак. Но взгляд Брагинского на секунду дрогнул на чужие губы. К чёрту этого Джонса. Медленно и осторожно перекладывает остаток леденца в легком касании губ. — Подавись ты своей… — коротким движением. Альфред глубоко и рвано закусывает чужие мягкие губы.       Руки уже не на керамике раковины. Одной зарывается в волосы около платины, второй прижимая к себе за тонкую талию. Джонс тоже послал всё к чёрту, впиваясь жадно и грубо в рот Брагинского. А тот обхватывает его за шею и непроизвольно открывает рот шире, принимает чужой язык глубже, подрагивая всем телом. Тепло, влажно и сладко. Гребанные клубника со сливками и руки Брагинского, сжимающие золотые пряди. Альфред уже не удерживает его. Подхватывает под бёдра и вжимает в керамику. Холодные пальцы блуждают по телу, мягко касаясь чувствительной кожи. Сдавленный стон и эта чёртова конфета, которую они гоняют между собой. Джонс заглатывает, покусывает и дразняще оттягивает чужие губы, не в силах оторваться.       Слишком уж вкусная.       Клубника со сливками.