Неаллигент

Казнь Фора даже с учетом дороги туда и назад заняла гораздо меньше времени, чем заседание Совета, на которое отправились Трис и Дэвид. Мэттью воспользовался отсутствием начальства, чтобы побыть наедине с собой. Почти бегом промчавшись по длинному ярко освещенному коридору жилого крыла Бюро до своей комнаты, он скинул куртку и растянулся на кровати, стараясь выровнять дыхание и надеясь, что и наводняющие голову мысли как-нибудь удачно войдут с этим процессом в резонанс. Нет, план у него имелся. Просто для того, чтобы приступить к его выполнению, требовались холодная голова, ясный взгляд и вызывающая доверие улыбка. Когда-то – на самом деле не так и давно, просто в юности время течет медленно – он, обладатель правильного генома, потерял любимую девушку на почве того самого фашистского деления на "генетически чистых" и "поврежденных". Увы, в Хелен, его Хелен идеально было все, кроме пары участков ДНК – этого было достаточно, чтобы ее выбрала очередной своей целью банда молодых радикалов, считавших "поврежденных" недолюдьми. Мэттью до сих не мог избавиться от мысли, что беду на нее в какой-то степени навлек он – молодой, перспективный сотрудник Бюро, талантливый генетик, "чистый", который посмел слишком сблизиться с "поврежденной". Нельзя было не подозревать, что избиение Хелен было срежиссировано и являлось своего рода манифестом. Слишком все походило на предупреждение молодежи: ищите пару среди достойных себя. Слишком громкое было дело… и слишком условным наказанием отделались виновные. Впрочем, Хелен и сама была ходячим манифестом: она не позволяла Мэттью скрывать их отношения, она открыто утверждала, что "поврежденные" ничем не хуже "чистых", и когда она говорила об этом, ее глаза горели. После избиения она прожила еще лишь год; это было нелегкое время, но они провели его вместе – пока очередная восстановительная операция не завершилась смертью пациентки – случайной, а может, и нет: даже из инвалидного кресла Хелен продолжала отстаивать права "поврежденных", ее любили, за ней шли люди. Мэттью не подозревал, что в нем столько слез и столько жажды мести. Излюбленным времяпровождением для него надолго стали мысли о бунте, о перевороте, о выжигании всего этого осиного гнезда. Он придумал, наверное, десятка полтора способов подорвать Бюро изнутри, причем один был действеннее и безукоризненнее другого, и не применил ни одного только потому, что не мог выбрать лучший. Это был такой разгул эмоций на пиру боли, что психика Мэттью в конце концов забила тревогу и во имя самосохранения включила защитные механизмы. Тогда-то в нем и забрал такую силу голос разума – или, возможно, трусости; Мэттью, впрочем, предпочитал называть это, чем бы оно там ни было, логикой, потому что ему нравилось противопоставлять это хаосу. Хелен не вернешь, говорил этот голос, и совершенно ни к чему делать хуже еще и себе. Зачем открыто переть против системы, если в систему можно встроиться и поиметь ее, когда она будет меньше всего ожидать и доверчиво повернется задом? А в плане отношений – нет, не спорь, все еще будет, и даже если сейчас тебе при одной мысли о другой девушке делается дурно, со временем это пройдет, – следует просто быть осмотрительнее.