Девиации

Сегу знал всех, у кого вопреки строгому запрету были мобильные телефоны. Уперев раскрытую ладонь в шероховатую больничную стену - трудно было стоять без поддержки, он раз за разом набирал номер за номером, мучая бесплатный таксофон. Кавада помнил наизусть четыре номера, и теперь недоумевал, почему, как минимум трое из них, лояльные Стае, часами не берут трубку. Кирияма толкнул такую отличную, зажигательную речь - не может быть, чтобы после этого у них совсем не осталось сторонников. Всего-то и требовалось: дозвониться, и если повезет, потребовать донести мобильник до Вожака, а если нет - то как минимум передать ему, что сам Кавада подыхать не собирается и скоро обязательно вернется. Но по всем номерам раздавались длинные гудки, как радиоимпульсы в никуда. Наконец, после многочисленных повторов, ему ответили. Второкурсник, шакал, но сейчас он был единственным звеном, связующим запертого в больнице волка со стаей. - Привет. Это Кавада. В трубке молчание и сопение. - Это Кавада, - настойчиво повторяет Сегу: - кто-нибудь из Стаи поблизости? Там молчат. И потом, глухо, как будто шепотом и прикрывая трубку рукой: - Стаи больше нет. Еще двое из ваших сейчас в санчасти - здорово избиты... - А Кирияма? Где он?! - почти кричит и дергает ни в чем не повинную трубку Кавада. - Его.. - говорящий сбивается, притыкается, как будто берет паузу, чтобы выбрать нужное слово и, выпаливает горячим шепотом: - отправили в больницу. Не звони мне больше. Раздаются короткие гудки. "Что за херня?" - думает Сёгу, и снова набирает тот же номер, но милый-милый голосок электронной сучки щебечет снова и снова "Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети". Сёгу сползает взмокшей спиной по стене, наконец подпустив к единственному на этаже таксофона уже полчаса недовольно сопевшего старпера. "Успокойся" - говорит он себе: - "Это единственная ближайшая больница принимающая учеников интерната, и вообще - обладателей социальных медицинских полисов. Если его куда и привезут, так только сюда. И если нас так целенаправленно "вырезают", может оно и к лучшему. Надо просто спуститься в регистратуру..." Но это не так просто сделать, как сказать. Кавада потерял дофига крови, и часовая вахта у таксофона не далась ему даром - кружится голова, и противная слабость в коленях делает почти подвигом каждый шаг. Вот так, держась за стенку, в больничной казенной пижаме, шаг за шагом - к лифту. Сёгу думает, что все бы отдал за пару крепких затяжек. В лифт его не пускает сестра на медицинском посту. Он стреляет у нее сигарету и идет на лестницу. Курит у раскрытого окна, вдыхая никотин напополам с весной. Ему еще спускаться четыре этажа, но оно того стоит. Сначала он просит посмотреть в реанимации, диктуя по слогам: Ки-ри-я-ма Са-то-ши. В реанимации его не оказалось. Не было и в отделении множественной травмы. И избегая прямого запроса "морг", Сёгу, наконец, сформулировал правильно: Куда направлен? И выяснил: на операции. На обед Кавада не пошел, сгорбившись сидел на стуле подле операционной, и даже мед.сестры, не видя эффекта от настойчивых "идите в свое отделение пожалуйста" просьб, в итоге перестали обращать на него внимание. Наконец, вышли усталые хирурги. Преодолевая слабость и стараясь держаться прямо, Кавада преградил им путь. Врачи с недоумением смотрели на мертвецки бледного парня, смотревшего на них с мрачной решимостью и говорившего, с явно непривычной ему, учтивостью: - Простите меня. Вы оперировали Кирияму? мне очень нужно знать, что с ним. Я буду признателен вам. Пожалуйста, - сгибаясь пополам в неловком низком поклоне. - А вы кто? - строго спрашивает старший врач, и получив ответ "одноклассник", хмыкает и без труда отталкивает Каваду со своего пути. Но более молодой притормаживает, с непонятным выражением глядя на едва стоящего на ногах подростка: - Я отвечу, а вы... поймете то, что поймете. Кавада кивнул, и все-таки уперся лопатками в стену. В желудке образовалась пустота, а рот пересох мгновенно, и почему-то забившееся чаще сердце ощущалось где-то чуть ниже горла. Сегу даже не понял, что впервые чувствует страх. - Пациент был доставлен с множественными травмами и обширными гематомами, разрывами и иссеченными мягкими тканями. На сегодняшний момент ситуация такова - сотрясение мозга, травматический двухсторонний вывих нижней челюсти, осложненный повышенной отечностью леваторов скуловых дуг в следствии дилетантской попытки вернуть головки мыщелковых отростков челюсти в исходное положение, что вызвало перекос челюсти и вторичную травму; смещение второй головки наружу в сочетании с переломом мыщелкового отростка. Многочисленные травмы связочно-суставного аппарата: растяжения связок, вывихи и подвывыхи в области плеч, запястий, голеностопа, гиперэкстензия обоих коленных суставов. Гематурия в связи с изолированной закрытой травмой левой почки и образования около почечной гематомы, разрыв селезенки. Двусторонние боковые и передние переломы ребер, с левой стороны со смещением четвертого и пятого ребра, что вызвало разрыв плевры и повредило межрёберные сосуды, и стало причиной возникновения гемоторакса. Как много непонятных слов. Пустых слов. Кавада слепо смотрит в невидимую точку в середине лба молодого врача. Тот шевелит губами, топит в звуках диагностики: - Так же ушибы, ссадины, нарушение кожного покрова на тыльной стороне бедер и в промежности. Вок­руг заднего прохода обширные кровоизлияния, анус зияет и представлен об­ширной звездчатой раной. Отек и повреждения слизистой оболочки, разрыв внешнего и растяжение внутреннего сфинктера, имеется ранение стенки прямой кишки до высоты 7 см от ануса. Кроме того, имеются менее значительные повреждения, как травмы надкостницы, трещины голени и лучевой кости правого запястья, закрытый перелом ключицы, травматические сколы зубов, нарушения целостности кожного покрова... На данный момент диагноз мы описываем как "политравма", то есть угрожающее вкупе обилие изолированных, множественных и сочетанных повреждений. Это молодой и сильный парень, и поэтому есть шансы, что он выкарабкается, но в данный момент мы сделали все, что могли и пациент находится в состоянии искусственного сна. Возможно, доктор Ханзо показался грубоватым, но вы должны понимать, что характер повреждений описывает недвусмысленную и неприглядную ситуацию, и мы предполагаем, что все это произошло в вашем интернате... Кавада кивал и вставлял обязательное "хай", но доктор говорил как-будто откуда-то из телевизора, а кто-то другой, незнакомый ему - по-пацански злился внутри его головы: "Нахрен столько лепить? Скажи уже прямо - его отделали и оттрахали почти до смерти". Потому что тот, который внутри, до тошноты боялся всех тех длинных слов, которыми врачи лакируют простую мысль: мы сделали, все, что могли. Сёгу проводил каталку до палаты и сел на стул, возле колен Кириямы. На него было страшно смотреть: лицо его напоминало посмертную маску с избитого тела. Лангеты, гипсы, бинты, подключичный катетер, капельница и кислородная маска - Кавада был почти благодарен врачам за то, что они оставили вожака в искусственном сне. Медсестра, по приказу заведующего его отделением, смогла разыскать Каваду только ближе к ужину и благодаря беспроводному сестринскому телеграфу. Ворвалась с упреками в нарушении режима и пропуске процедур. Но Сегу не соглашался покинуть свой пост, убеждая "он не должен прийти в себя.. один". В итоге другая сестра на глазах парня ввела дополнительную дозу снотворного в капельницу Кириямы, и вдвоем они кое-как, не без помощи охранника, убедили волка, что лекарство очень надежное и до завтра ему здесь делать нечего, уговорив вернуться в отделение. Но и после отбоя, под капельницей и - зачем-то транквилизаторами Кавада стискивал в тихом бешенстве зубы и кулаки: "Они до полусмерти избили и изнасиловали его. А потом выкинули подыхать, на потеху всему интернату - немого и растерзанного. Они глумились над ним." Он, Сёгу, должен быть рядом, когда Кирияма придет в себя. И никак иначе - иначе вожак покончит с собой быстрее, чем что-либо сумеют сообразить на сестринском пункте. Слишком много острых предметов в палате, слишком много унижения и боли - в нем, слишком слаб Сатоши сейчас, чтобы было сложно умереть. * * * Когда темнота накрыла его - Сатоши верил, что умирает и эта мысль несла облегчение. Но теперь, сквозь дурман в голове, возвращалась боль во всем теле, а значит и жизнь. Кирияма примерно представлял, где он может очнуться; и не хотел открывать глаза. Зачем? Чтобы обнаружить себя в комнате им же опущенных шлюх? Среди чужого злорадства и ждать, когда кто-нибудь зайдет, чтобы раздвинуть ему ноги? А он слишком жалок и слаб, чтобы дать отпор? Ксо. Но неизвестность и странная тишина, какой-то гул вокруг... это - удивляло. Ресницы Кириямы дрогнули, и открыв глаза он увидел обескровленное лицо Кавады - а над ним только ослепительная белизна. "Наверное, я умер. И он умер. И мы оба где-то нигде" - почти умиротворенно подумал Сатоши, и хотел сказать другу "Привет. Надеюсь, я не заставил тебя долго ждать", но при попытке что-то сказать острая боль пронзила челюсть, ослепила и одновременно жестко возвращая в реальность. Кто-то, тот кем он был, заметил иронично: "Размечтался, милый. Это всего лишь больница. Ты даже сдохнуть не сумел, как полагается." Но - рядом Кавада, а значит, не все потеряно. Рука была, как чужая, и почти не слушалась, но всей его воли хватило на единственный важный жест, на самый главный знак Каваде - "убей меня". "Убей" - опущенный вниз палец, жест римских легионеров, знак добивающий проигравшего гладиатора. Кавада смотрит в глаза вожаку и молча мотает головой - нет. Кирияма не может принять отказ, пытается сесть на кровати, но резкий рывок не приносит нечего, кроме новой боли. Сатоши падает обратно на подушку, и слезы катятся из его глаз к виску. Он не молит, он просто не умеет молить, даже "добей. Зачем жить - таким?", но ничего не может сделать с тем, что слезы, помимо воли, закипают и текут, как у девчонки. Кавада садится ближе, кладет руку на край кровати - не касаясь вожака. Склоняется и говорит: - Ты не имеешь права умереть. Не можешь оставить все, что мы делали - ему. Им. Ты должен вернуться, каким бы трудным тебе это не казалось. Не смей сдаваться. Не важно, сколько раз ты упал и как сильно разбился при этом, но пока ты находишь в себе силы встать и ударить - ничего не кончено, - Сёгу повторяет, сказанные два года назад, слова Кириямы. Тот слушает с безучастным лицом. Он не говорит - но и не может говорить, он может только слушать. Слезы высыхают на щеках. Кавада до вечера остается с ним. А потом, перед вечерними процедурами, он выходит и успевает дойти до лестницы, когда его подбрасывает шум борьбы и какой-то хрип, наполненный яростью и ужасом одновременно. Кавада почти бегом возвращается в палату, там погром, а Кирияма выгибаясь, шипя, давясь ненавистью и криком, изгибается в руках медсестры, санитара и охранника. Он бьется, как безумный, как за свою жизнь, если забыть о том, что она ему не нужна. Стойка капельницы опрокинута, катетер выдернут и из ранки на ключице тонкой струйкой течет кровь. Какие-то осколки на полу, и трое взрослых людей из-за всех сил прижимают обезумевшего Сатоши. Кавада рывком откидывает охранника прочь, тот оторопевает, но прежде чем успевает отшвырнуть мальчишку и снова схватить Кирияму за ноги, вписавшийся между ними Сегу уже хватает за локоть медсестру и кричит: - Оставьте его! пожалуйста! Он успокоится! Не трогайте его! Взрослые на миг пасуют, слушаются, и как только руки убраны, Кирияма, растрепанный и тяжело дыша, замирает на койке.. Только переводит с одного на другого бешеные глаза. Этот хрупкий нейтралитет никто не решается нарушить и используя время Кавада падает на колени, пластаясь перед взрослыми в нижайшей просьбе: - Пожалуйста! Как вы не понимаете! Не прикасайтесь к нему! Охранник отступает первым: - Психованный какой-то... Я позову врача. До прихода врача Сёгу не встает с пола. Кирияма не выносит прикосновений. Вообще. Он впадает в истерику, в психоз и не может это контролировать. Больничный психиатр подтверждает пост-травматический синдром. Приезжают полицейские, но Кирияма отказывается говорить с ними; утверждает, что ничего не помнит. Проще всего было бы сдать Исаму копам и дело с концом. Но Сатоши тошнит от мысли рассказывать это все полицейским, адвокатам, прокурору, экспертам, повторять и смаковать подробности на суде. А еще в глубине души он уверен, что Кита выкрутится. И - еще глубже - что убьет того сам. * * * Каждый раз, когда нужно что-то делать с его телом, Кирияму до полу-бессознательного состояния накачивают транквилизаторами. И он как через вату воспринимает происходящее, не чувствует прикосновений, и не испытывает эмоций. По-другому не получается. Каждый раз - после Кавада сидит с ним. Ему здесь оставаться, пока литры физраствора, закаченного вместо крови хотя бы немного не порозовеют, - это Сёгу так шутит. Кирияма с удивлением узнает, что Кавада умеет шутить. Кавада таскает рыжему сигареты прямо в палату и открывает форточку, проветривая. После того случая, когда Сатоши психанул первый раз, когда врач и медсестры ушли, Каваде позволили остаться после отбоя. Как несовершеннолетнюю жертву жестокого изнасилования волка определили в отдельную палату, во избежание "усугубления психологических проблем" из-за сочувствия или любопытства соседей. В итоге они остались вдвоем и, Кирияма сорвался на слова. Кавада ни о чем не спрашивал его, - Сатоши заговорил сам: - Я не могу - прости - я не могу ничего с собой сделать... Я.. Меня... трясет... Я убить готов за то, чтобы никто, никак, никогда, понимаешь? Любой тактильный контакт, с любым существом, хотя бы отдаленно напоминающим человека, вызывает во мне волну непреодолимого отвращения, омерзения, ужаса.. Кавада кивает, глядя как неподвижно лежащий на спине и смотрящий исключительно в потолок Кири захлебывается словами. Голос Сатоши дрожит, он поворачивает голову, с невыносимой мукой сквозь полумрак глядя на друга: - Это так глупо и нечестно... по отношению к тебе. Зачем??? Зачем он заговорил про отношения? Про Каваду? Зачем? Но Сёгу только кивает, закуривает и вкладывает сигарету между подживающими губами Сатоши, ни на секунду не касаясь того. В его взгляде понимание, делающее бессмысленными даже самые точные слова: - Не переживай. Это и раньше не особо-то у нас выходило. В этом ответе тысяча клятв, и главная из них "Я никуда не уйду." Это ломает рыжего почище любых пыток, ему внезапно перестает хватать воздуха, Сатоши садится на койке и жадно, отрывисто курит: - Они... глумились, трахая меня.. Они вытащили мне челюсть, Сёгу, и я ничего не мог... я чувствовал все, я ненавидел себя... и я ничего не мог.. ничего! понимаешь?.. Я не мог отодвинуться, стиснуть зубы, я не мог даже дышать, когда меня трахали в горло и боялся захлебнуться спермой, когда спускали... Теперь он сидел на койке, обхватив колени руками, обхватив так крепко, как будто пытаясь удержать самого себя в этом мире. Голос дрожал и срывался: - Я не кричал, ты веришь? Веришь? Я смог - но это все, что я смог... Ночью, во сне, я слышу его голос, - Сатоши горячо шептал, невидящим взглядом смотря сквозь друга: - Мне почти не снятся сны теперь.. или я их не помню.. но когда я только закрываю глаза, и остается одна темнота, я слышу этот голос позади себя... слышу его голос. Он смеется надо мной. Он говорит мерзкие вещи.. Он.. он ждет меня.. Кавада... День за днем Кавада учится прикасаться к Сатоши не прикасаясь. Он накидывает тому на плечи куртку, когда они слишком поздно сидят и курят на скамейке больничного двора. Он передает прикуренную сигарету, и она становится на миг невесомым мостом их контакта. Когда никто не видит - утыкается лицом в подушку или забытую на спинке кровати футболку, впитывая запах вожака, потому что иначе тот не выносит, когда - близко. Это новое слово в лексиконе бывшего вожака - "близко". Он по-девичьи выставляет ладонь перед собой и говорит "близко". Это значит надо отступить на шаг, Пересесть на полметра дальше. отстраниться - минимум сантиметров на двадцать от выставленной ладони. Иначе Кирияма нервничает: его невротические проявления стали заметны. Сначала он барабанит пальцами, все быстрее и быстрее, пока непрерывная дробь не выходит на крещендо. Потом - не надо. Потом - срыв. В Каваде живет удушливый гнев. Это не боевая ярость, горячая и скоротечная, не разъедающая душу горечь, но, густой как смола, гнев не позволяющий свободно дышать. Как обручами стискивающий грудную клетку. Это не из-за секса: Кавада бы лег с рыжим, если бы тот дал понять, что ему это действительно надо. Но не больше того. Это из-за того, что, день через день, когда Кирияма выходит из палаты чистить зубы с утра, Сёгу проводит рукой по его подушке. И чувствует влажную ткань под пальцами.