Девиации

Для дополнительных занятий в качалке Татсуя выбрал время, когда там тренировался со своими Кавада, и резонов было несколько: раздевалка при спортзале достаточно "скользкое" место в изнывающем от сперматоксикоза интернате, а с волками у него уже сложились определенные отношения. Плюс, Акира скорее всего тоже - там, а значит не будет искать любовника по интернату и вообще... продемонстрировать Каваде количество отжиманий на кулаках в сете - это полезно для имиджа. Боец, помешанный на тренировках, ценил людей по принципу - "и сколько штанги выжимаешь от груди?". С этими мыслями он и открыл плотно притворенную дверь раздевалки. ...Никто не отказывался, если после уроков Вожак собирал стаю в спортзал. Но после обязательной части тренировки, волки тихо сливались по одному, потому что индивидуальная потогонка первого бойца интерната подходила только ему самому. Ну что сказать, отец у чувака военный; и как следствие - с пяти лет на кулаках отжимается и кросс по пересеченной местности бегает. У него это образ жизни, а для нормальных людей - способ самоубийства. Первым слинял Такано - он вообще предпочитал себя не утруждать сверх необходимого. Курода слился вторым, потому что первым не комильфо, а так - он не альфа самец, как эти двое психов: Сатоши с Кавадой. С ними вообще бесполезно тягаться: один тренированный черт, другой маньяк. А потом под одобрительным взглядом бойца "молодцом - вали" - свинтил и Акира, оставив бестию Сатоши любоваться мускулами вожака... Сублиматоры чертовы. * * * ...Татсуя замер с полотенцем на плече, едва распахнув дверь раздевалки. У шкафчиков стоял полуголый Кимура - в одних спортивных штанах, а перед ним на коленях, спиной к Уэде, травленный под блондинку парень. Сказать, что первокусник охренел - это ничего не сказать. Это было так неожиданно, что он даже не успел разозлиться или обидеться в первую секунду. Но взял себя в руки - все-таки воспитание, к тому моменту, как взглядом встретился с любовником. Удержался от холодно-ироничного "А мне твоя подстилка тоже отсосет?", не желая унижать, в первую очередь, себя. Как бы это глупо звучало: ведь он для Кимуры такая же подстилка. Среагировал, как обычный младший, заставший волка во время сеанса сексуальной релаксации: - Извините, - и закрыл дверь "с той стороны". Настроение тренироваться пропало - да и шутка ли? Это, оказывается, ослепительно больно, когда вот так - между обедом и ужином, твой парень дает соснуть кому-то еще. Уэда знал, Кимура не фанат минета и раз уж дает в рот, то это либо "дотрах", либо прелюдия. Чаще "дотрах", если в задницу уже не дают. Татсуя быстрым шагом шел по коридорам, не понимая - куда и зачем идет; желая только одного - забиться в темный угол, пережить, переждать. Взять себя в руки. Выдохнуть, и чтобы тугая пружина, развернувшаяся в груди взрывом почти невыносимой душевной боли, прекратила вибрировать образами, обрывками слов, снов, обещаний, надежд. Наткнулся на Учи - стрельнул сигарету, хотел пойти на третий в сортир - не пошел. Слишком много воспоминаний. Внезапно Уэда понял, что ему нет больше места в этом интернате, потому что все укромные местечки уже обтраханны ими с Кимурой, а он не может, не хочет вспоминать и представлять, как Акира с другим, на тех же матрасах, спортивных матах, подоконниках и партах. А ведь он, наверняка, так же! Не меняет привычек так скоро - че. Боль перекипала в злость, наводняя глаза бессильными слезами. Какого черта? Какого? Это так больно, Аматерасу. Исами щенок по сравнению с Кимурой; торопыга, не знающий золотого правила - ударить в душу по-настоящему можно только изнутри. Может только тот, кого ты туда впустил, идиот. Мальчишка. Дурак. Неужели с первого взгляда было не ясно, что этот парень привык получать то, что он хочет. И решать - что он хочет без оглядки на других. Тебе это в нем нравилось? Это? Кушай. Татсуя кусал губы в затененном листвой углу двора. Здесь они не... но отсюда было видно стену, подле которой... проклятье! Кимура. Сигарета прогорела до фильтра, обожгла пальцы. Как он мог быть таким глупым, чтобы решить, что особенный для волка? Назвать его "своим парнем" и верить, что так оно и есть? А теперь реальность увиденного брала за горло: дыши, если сможешь. И никто тебе не виноват. Татсуе показалось, что его мир, и он сам, раскололся и осыпался ртутными осколками кривого зеркала. И надо было дышать, а дышать было больно. Нестерпимо. И надо было заново собирать себя. И нужен был стержень, чтобы держаться. Держаться за что-то кроме воздуха, краха, вакуума разбитых иллюзий, не рухнуть в пропасть пустоты образовавшейся на месте гревшего его солнца. Ничего не осталось, только упрямство и гордость, не позволяющая унизить себя еще больше. Унизить разборками, никчемными словами, уничижительным "ну я же лучше собаки?". И он будет держаться - это его титановый стержень. Пусть Кимура имеет кого хочет. Хоть весь интернат во главе с Кавадой. Плевать. Он, Уэда, не станет одним из, даже первым из - не станет. Сначала было страшно покидать свое призрачное, как ажурная тень листвы, убежище беседки и возвращаться со двора в интернат, в голове царил хаос мыслей: А если встретится Акира? Что я скажу ему? Как смотреть друг на друга, как самому не стонать от боли сквозь стиснутые зубы? Маска равнодушия сползала с лица только при мысли о нем. Но он не пришел - ни через час, ни через два: и потихоньку маска обживала лицо, врастала в него, застывала, как и положено маске. К ужину безумную боль сменила злая горечь. Теперь - что ж, подходи, если хватит глупой самонадеянности. Татсуя был готов доходчиво и жестко объяснить Акире, что именно тот "попутал". Они не ровня. Кимура для него всего лишь подростковое сексуальное приключение. В, конце концов, Уэда напишет предкам, переведется из этого клоповника, поступит в универ, встретит там молодого яппи - и они будут вместе, работать на интересной работе, будут верными или содержать по гарему каждый, завтракать в Париже, загорать в Майями, ужинать под белое вино после посещения Ла Скала. А Кимура к тридцати - с плохими зубами будет трахать отвратительных пьяных шлюх обоего пола, и все так же дрочить на плейбой под пивко, и ничего лучше в его жизни уже не будет. И в этом тоже была правда. Кривая, жестокая, злая, как и обида Уэды. Но Кимура не подошел. Возможно, так даже лучше. * * * Кавада наблюдает рокировку за ужином. Уэда садится за целую аэродромную полосу столов от них. Кимура хмуро ковыряет рис. - Доигрался? - не стесняясь своих интересуется Сёгу - Иди к черту! - огрызается Акира, и резко встав, отшвыривает стул и выходит. - С Наоки меньше проблем, - зачем-то поясняет Кимура Каваде, чистя зубы перед сном у соседнего умывальника: - Хорошая подстилка, без этого... всего. Президент пожимает плечами, сплевывает и соглашается: - Ну да. Кимура стискивает зубы не понимая, почему его так бесит равнодушно-нейтральный ответ друга. * * * Татсуя старается дышать ровно и не думать о нем. Это плохо получалось днем и совсем никак - ночью. Уэда запретил себе вопросы "почему?", это слишком напоминало рационализацию, это мешало принять голый и чистый факт - Акира больше не хочет его. Или хочет - не его. Какая к черту разница, когда все понятно без слов - Кимура. Не. Пришел. Татсуя ходил как больной. Домотался до Като - тот помог достать пойло: Уэда не знал, что существует настолько паршивое саке. Это немного помогло. Точнее - помогло немного. На вечер и на 24 часа после: милосердное равнодушие тяжелого похмелья. Прошло пять дней, а Татсуя все еще не писал домой, но с каждым часом все острее чувствовал насколько не просто это: развернуться, забыть, уйти. Спасибо, Акира хотя бы не посадил этого .... блондина за стол волков. Хотя, и в этом было отдельное болезненное унижение гордости, Уэда видел их снова вместе. Даже дважды: на перемене - рядом. И поздно вечером, в конце коридора; и свернул, обогнул, сделал крюк - лишь бы не проходить мимо них. Успокоил себя, неубедительно и жалко: надо же Кимуре кого-то трахать. Но лицо запомнил. И на утро шестого дня, полируя ногти в кругу своих, поинтересовался небрежно: кто это? С каким удовольствием Минору в подробностях рассказал рыжему с кем теперь встречается Акира. Как сложно было снисходительно улыбаться. А ночью, поднявшись на крышу - чертова крыша, чертов Акира, который их жарким бешеным сексом покрыл каждый сантиметр пространства в этом здании - куря сигарету, как взрослый, взатяг, Татсуя сдался самому себе, признавая: он любит Акиру. Он безумно его любит - какая, к чертовой матери гордость? Она ничего не стоит - если без него. Жить невозможно, если нельзя смотреть в темные настороженные глаза. Да к черту глаза: но сильные пальцы в вечных заусеницах, запах - сильный, мужской, сводящий с ума, горячечный бред неприличных слов, хрипловатый, на ухо - более любовный, чем все романы в мягких обложках. И все это - Акира. Его Акира. К черту! Даже, если это слабость - к черту! Он не обязан отдавать Кимуру какой-то подстилке. Мало ли кто у кого отсосал...