Девиации

Хотя идет вторая неделя, Татсуя ни с кем не обсуждает происходящее, хотя в казенных стенах нет секретов. Как ни странно, об этом первым заговаривает Учи, в спальне перед отбоем, он вдруг спрашивает: - Что ты думаешь про Наоки? Уэда слегка вздрагивает, и бросает взбиваемую подушку на койку, оборачиваясь к бейсболисту. Чуть приподнятые вопросительно брови рисуют легкое недоумение: - Прости? Но Идзима не смутился, продолжил: - Что ты собираешься делать с ним? - Ничего, - пожимает плечами Татсуя, возвращаясь к перестиланию постели: - А я должен что-то делать? Учи хмыкает, как бы не понимая: - Ну, он увел твоего парня... если ты хочешь, мы можем... Татсуя думает, как странно все иногда получается. В начале учебного года Идзима был ему почти врагом, а сейчас предлагает помощь, когда тот же Минору молчит, хоть и жадно слушает этот разговор, притворяясь, что читает. Татсуя одергивает одеяло и садится на кровать, лицом к спортсмену. - Побольше уважения, прошу тебя. Акира не мопед, чтобы его "уводить". Он сам принимает свои решения. Дело не в Наоки. На его месте мог быть кто угодно. - Да ладно, - Такаги отбрасывает книгу на тумбочку, вмешиваясь в разговор: - Не строй из себя святошу, Уэда. Наоки сам таскался за Кимурой, все два месяца, что тебя не было здесь. Он известная шлюха. Или ты просто ссышь разобраться с ним? А может, ты и сам рад, что Кимура отвалил, наконец, от тебя? Красивое лицо Уэды застывает после этих слов. Он пожимает плечами: - Можешь думать, что хочешь. И что-то в интонациях предупреждает: закрыли тему. На пару минут повисает неловкое молчание, а потом, на заднем плане вполголоса начинают переговариваться о чем-то своем Ивасаки с Хирата, и все возвращается к обычному своему течению дел в четверти часа от отбоя. И только Учи на минуту подходит ближе и говорит негромко: - Ну это... ты, если надумаешь... Когда погас свет, и затихли шаги воспитателей в коридорах, остались вопросы в голове. Татсуе никогда не приходилось возвращать своих парней, и тем более таких, как Кимура. У него не было таких. Собственное решение вернуть Кимуру, поначалу принесшее облегчение, обрастало сомнениями в темноте спальни: это, конечно, здорово, что Татсуя решил наступить на горло своей гордости и вернуть волка, но... что делать с тем, что, возможно, Кимура больше в нем попросту не заинтересован? Экстремальный вариант - избить покусившуюся на чужое подстилку Хори, такой очевидный для Учи, Татсую не устраивал даже из чисто практических соображений. Ну, избить, это не проблема, а что дальше? Ждать, когда Кимура явится с разборкой - какого хрена ты творишь, Татсуя Уэда? Или наблюдать, как Наоки будет зализывать раны под личной опекой красноволосого? Спасибо, вот не надо. Меньше всего Уэда хотел бы дать такие козыри блондину. Обойдется. Тогда - что? Теперь Уэда хотел понять произошедшее и сам придумывал себе вину, не понимая, что делает это. Может быть, Акира так и не смог ему простить всей той истории с Окитой и отказа говорить об этом? Все-таки счел рыжего подстилкой, но подстилкой с гонором и предпочел того, кто хотя бы ведет себя, как и положено подстилке: рот открывает, только чтобы отсосать. Предпочел Наоки, с которым не нужен "головняк", с которым можно всех и все, и который точно не станет возражать, если трахнуть посередь дня и двора? И вздохнул с облегчением, когда застав их, Татсуя свалил сам. Молча и без разборок. И теперь не ждет никаких камбэков, и будет неприятно удивлен, вздумай парень, которого он считал хотя бы гордым, подвалить. И что тогда? Или - отсутствия не простил? Может, он даже так демонстрирует Уэде свое уважение - оставляя рыжему право уйти? Здравый смысл одергивает: ага, скучает и демонстрирует уважение. С Наоки. В коридоре. По ночам. Но Татсуя не хочет здравый смысл, он хочет Акиру. Больше всего на свете. Сомнения и мысли. Тысяча дорог в никуда. Улитка ползет по склону Фудзи. И Татсуя еще долго смотрит вверх, угадывая в темноте проседающую сетку верхней койки и не может заснуть. * * * - Отдохни сегодня, - рука Уэды преграждает блондину проход. Рыжий не просит и не спрашивает: расставляет все по своим местам. Он уже два дня искал место и время, чтобы оказаться тет-а-тет с Акирой, но это не так легко в условиях интерната и распорядка стаи. Пока кто-то не упомянул при нем, что новая подстилка Кимуру все еще ходит к нему. Уэда не подал вида, но запомнил. Что ж, расчет оказался верен: а чтобы иначе Хори делал в первом часу ночи у мужских душевых на этаже выпускников? Наоки смотрит насторожено, слегка исподлобья, но трезво оценивая силы в драку не лезет. Только предупреждает: - Не рассчитывай особо, что он будет рад замене. Татсуя улыбается спокойно; пряча тайфуны и цунами глубоко под кожей: - Проваливай. И развернувшись первым , идет в душевую, минуя Наоки. Сердце выпрыгивает из груди. Татсуя открывает дверь, слыша как льется мощным напором вода в дальней кабине, как ведет свою минорную тему с еще прошлого семестра сорванный кран - в первой. Мгновенно пересохло во рту - сколько раз он думал об Акире - в одиночестве и на уроках; и в воспаленном воображении сменяли друг друга чувственная эротика и разнузданная порнуха. А теперь хотелось сбежать, потому что страшнее, чем в омут - к нему. Прийти обнаженным душой и телом и нарваться на презрительное равнодушие темных глаз: я не хочу тебя. Это Акира. Он - может. Пальцы нервно путаются в застежках, заедает зиппер на брюках; так неловко и торопливо, только бы не успеть передумать!, раздевается Уэда. Секс всегда решал между ними все. Вздрагивает, когда слышит оклик: - Наоки? И это заставляет его поторопиться, не снимая уже расстегнутой рубашки, в остальном абсолютно голый, трогает себя, чтобы встал, и идет на до боли знакомый голос. Выпадает из парного марева: рубашка намокла и местами прилипла к телу. В ладони - напряженный ствол: - Я его отослал. Трахаться хочу так, что челюсти сводит. ... С тех пор как Уэда узнал о Наоки прошло не мало времени. Рыжий больше не появлялся. Сам же Акира его тоже не искал, по началу еще и пресекая попытки Сатоши ввернуть что-то насчет "кинувшей подстилки", но скоро заткнулся и бывший вожак, а смириться с исчезновением из жизни любовника помогала умелая шлюшка. И чем больше Кимура думал об Уэде, тем чаще трахал Наоки. Это помогало. И волка такой расклад устраивал. Тем более что Татсуя почти не попадался ему на глаза. Видя же сейчас мальчишку перед собой, раздетого, со стоящим членом, Акира ничего говорить не стал. Не "что ты здесь забыл?", не "где Наоки?"... не "проваливай". Сильные руки толкнули парня в плечи, заставляя налететь спиной на стену. Акира прижимался к нему разгоряченным после душа телом, с жадностью целуя, скользя руками под прилипающей рубашкой и, наконец, сдергивая ее и бросая скомканную на пол. Не может разорвать поцелуй, хоть уже и разворачивает за бедра спиной к себе, от чего вынуждает вывернуться, изогнуться. А когда отпускает, то прижимается губами к загривку, хватая себя за член и направляя стояк к узкой дырке. С рывком - блядь, сейчас не уверен, что когда-то с таким же желанием трахал Наоки - в несколько толчков, но до основания, в качестве смазки только вода и текущий член. Жадные руки и мысли смывает потоками воды. Не хватает дыхания: целуется неистово, вжимаясь губами в десна, всовывая и толкаясь языками во рту. Лопатками в стену, пальцы обминают стриженный затылок, давят, не позволяя Акире отстраниться, даже если бы он захотел. Татсуя прижимается к нему животом, трется членом о выступ тазовой кости, стискивая крепкое бедро волка. И даже подчиняясь его, разворачивающим лицом к стене рукам, не прекращает сосаться с парнем до последнего, до хруста позвонков выворачивая шею, а когда это становится не возможным, упирается локтем в горячий и влажный кафель душевой, а лбом в собственное предплечье. Прогибается в пояснице, смыкая пальцы на собственном члене. От короткого, почти злого, предупредительного укуса в загривок по позвоночнику сладкая дрожь, от которой слабеют колени. И почувствовав твердую и прохладную по сравнению с жаром собственного тела, головку между ягодиц, шепчет едва слышно и требовательно: "давай". И стонет в голос - с отвычки, и потому что это - Акира. Подается еще назад, как сучка подставляясь своему парню: давай, как ты умеешь, как умеешь только ты; мокро и жарко, упоенно растрахивая узкую дыру, засаживая до шлепков яиц о промежность, оставляя синяки на бедрах. Уэде нужно сейчас - так. Дыхание Акиры слышится сквозь шум воды. Жадное, сбивчивое, прерываемое громкими стонами. Кимура прижимается губами к мокрой коже, хмурится, вдалбливаясь все быстрее в подставленный зад. И в какой-то момент откидывает голову назад, кончая в рывке и почти сразу отходя на шаг, чтобы развернуть любовника лицом к себе. Уэда еще не кончил, текущий смазкой член сжат тонкими пальцами, прервавшими свое движение по стволу только из-за смены положения. Взгляд Акиры прикован к глазам любовника. И остается прикован, когда он подхватывает Уэду, прибивая спиной к кафелю, наспех поднимая дрочкой еще не упавший член и толкаясь снова твердым стояком в растраханную дырку. И в жарком поцелуе расходует весь воздух, не в силах прерваться, теряя голову от того, с какой жадностью отвечает ему Уэда, захлестывает собой: - Да... давай... Хрипит, закидывая ногу на любовника - так будет удобнее, теснее. Его сперма между ног, и раскрытый, свежевытраханный вход. Татсуя чувствует себя долбанной шлюхой, но ему плевать на это. Какое это имеет значение, когда Акира, его роскошный Акира, мощными рывками вбивает рыжего в кафель душевой? Пальцы скользят по мокрому плечу Кимуры, Татсуя вцепляется в него так, как будто это не плечо, а спасательный круг, поручень над пропастью - выскользнет - умрешь, разобьешься, утонешь... А потом забывает обо всем, и скулит в волчью шею, и дрожит в его руках, и слабеет вдруг, когда кончает так, что кажется - в голове взорвалось солнце, и в душевой вырубили свет. Акира продолжает удерживать Уэду, давая ему опустить ноги на пол, и чувствует, как вздрагивает тело пацана. Сейчас, когда все кончено, отпускает любовника, закрывая краны в душевой. Кимура стоит перед Татсуей, обнаженный, со срывающимися с волос каплями, сбегающими по телу. - Почему ты пришел? И снова упирается ладонями в кафель, по разные стороны от головы мальчишки, не давая ему ни сбежать, ни скрыть что-либо от настороженного взгляда волка. У Татсуи заготовлен ответ, и новые условия для их игры, но сейчас, когда вкусно и до конца вымотан сексом, так хочется ответить Кимуре правду: я безумно устал без тебя. Сдаться на милость победителя, упасть лицом в мокрое плечо, и чтобы не отпускал. Заснуть, горячим и слабым после ебли, ощущая как ноет вытраханный зад, в его постели, в его руках, всем телом прижимаясь к нему. Поклясться, проваливаясь в колодцы его зрачков: никому не отдам. Не прикрывайся ничем, когда ты спишь не со мной. Плевать. Хоть весь интернат по партам разложи - плевать. Не сумею. Не отпущу. Отдать все: и гордость свою смешную, чтобы ночью, оказаться рядом, но... Татсуя понимает, что нельзя так. Нельзя сливать себя так, если он и вправду не хочет на одну доску с травленной подстилкой Хори. Поднимает голову и с отчаянной смелостью камикадзе встречает взгляд. Улыбается лениво и сыто: - Я же сказал - мне был нужен секс. С тобой он лучше всего. Но если тебя не устраивает, я найду кого-то еще. Слова Уэды резанули. Звонкий удар ладонью по мокрому кафелю раздался над ухом Татсуи. - Какого хера? Хочешь стать подстилкой?- голос Акиры подрагивал от злости.- Уэда, бля! Это звучало как нифиговое предательство. Кимуру приравнивали к любому ебарю из интернета. И если не он, то... То, в общем-то, кто угодно. Сейчас сказанное "я люблю тебя" жгло изнутри, хотелось, чтобы этой оброненной фразы никогда и не было. Волк выглядел идиотом. Повел себя как идиот. Когда рискнул привязаться к мальчишке. К какой-то мелкой бляди. Татсуя вздрогнул, дезориентированный столь бурной реакцией любовника, который между прочим сам приравнял его к подстилке, когда начал трахаться с Наоки, а теперь - здрасти, приехали. Но в глазах любимого такая боль, такое отчаяние, как будто это не он бросил Татсую, а Татсуя - его. Это так глупо, так бессмысленно глупо, что боль красноволосого ранит Уэду больше, чем собственная. Да что же это такое? Волку больно, но ему должно быть больно, он предал, бросил, променял на еблю с общественной блядью. На этот раз секс ничего не решает. Уэда проглатывает ком в горле, но не отводит взгляд: - Думай, что хочешь. Ноздри Кимуры раздуваются, он снова бьет по стене со всей дури, так что отлетает фрагмент расшатанной плитки и разбивается вдребезги. - Проваливай! Татсуя проходит мимо напряженного, мускулы рельефно вырисовываются под кожей, Акиры. Не пытаясь досказать и объяснить, когда ничего не нужно говорить. Лопатки жжет полный ярости взгляд; в глазах Кимуры почти ненависть. Будто испытывая терпение волка, Татсуя уходит неторопливо-расслабленно, и лишь на миг притормозив в дверях, не оборачиваясь поднимает вверх кулак с отставленным средним пальцем: "Fuck you". Сайонара.