Я не имею права требовать внимания со стороны Господина. Это назойливость. Я должен терпеливо и спокойно ждать, когда Его дела позволят Ему уделить мне внимание.
Выйдя из комнаты клептомана, Лео ускорил шаг, направляясь к себе. Десять минут… Десять минут! Десять чертовых минут наедине со своими мыслями, после чего он будет погружён в общество его Господина до конца дня, исполняя приказы озабоченного деньгами маньяка. Никакой свободной жизни, никакого личного пространства — он не имеет права закрывать ни одну дверь в этом доме. Обдумывая эту мысль, Леонардо благодарил удачную планировку дома за уединённое место для гигиены. — Ненавижу… Ненавижу… Ненавижу… — тихо бубнил мальчишка себе под нос, поднимаясь по лестнице, быстрым темпом преодолевая ступеньки, которые попадали под его ноги в нечетном порядке: он сам не замечал, как шагал через одну, невольно делая свои шаги больше из-за спешки.***
Если выпит сомнений сок, По рукам пробегает ток, На губах, в вопросе открытых, Ядовитый пророс цветок! В час, когда границы размыты, Дух и плоть легки на подъем. Если дом тебе не защита — Выйди ночью, встань под дождем! — Я так больше не могу… Я так больше не могу! Я так больше не могу! — обхватив себя руками и покачиваясь в углу от непреодолимого желания сделать что-то, которое не давало ему спокойно усидеть на месте, мальчик, которому на днях исполнилось пятнадцать, вылупив свои глаза, пристально смотрел на брата. — Свифт-Свифт, тихо… — Ребел пытался подойти к нему ближе, но старшего передёргивало так, что создавалось ощущение какого-то силового поля, мешающего панку подойти к нему. Может, Ребу просто казалось так, а может, испуганный ребёнок посылал настолько сильную энергетику, что отталкивал от себя других… — Тихо, ты должен успокоиться… Владелец глаз уникального цвета присел рядом с братом, который, повторив те же самые слова ещё несколько раз, словно мантру, сорвался на истошный крик, сжимая руки, обхватившие щиколотки. Его пальцы впивались в кожу, а ногти, хоть они и были подстрижены довольно коротко, разодрали ее в кровь, когда парень с силой дёрнул руки, ударяясь локтями о стену. Только после этого всплеска, как тайфун вырвавшегося из подростка, он смог успокоить тело и свалился головой на колени, закрывая глаза. До младшего донестись тихие всхлипы, сопровождаемые жадным заглатыванием воздуха, которого все не хватало и не хватало. Довольно сильные сокращения диафрагмы, сопровождающие истерику, заставляли мальчишку биться спиной о стену на каждом всхлипе. Сейчас он чем-то напоминал рыбу, выброшенную на берег во время шторма, для которой кислород был подобен яду. Ребел опустился на пол к брату и приобнял его за плечи, пытаясь придвинуть ближе к себе. — Тебе больно? — тихо спросил он, глядя на старшего, который не поднимал головы. Это был глупый вопрос — насилие это всегда больно. В приюте имени… Произносить имя Святого, когда в этом месте происходят подобные вещи, даже смешно. Здесь насилие и изнасилования были явлением не редким. Перспектива быть проданными в рабство к сексуальному маньяку или озабоченному извращенцу с каждым годом делала детей, живущих тут, все злее и злее, вырабатывая в них жестокость. Если ты был симпатичным, имел приятное строение лица, приятный голос или что-то ещё, что могло бы понравится людям и, как ошибочно думали дети, веря в сказки своих воспитателей, что могло бы поспособствовать тому, чтобы твои права гражданина выкупились у приюта — ты был врагом для всех остальных. У детей есть права. Ребёнок не может быть рабом без собственного согласия. Ребёнок — гражданин, которого обязаны обеспечивать родители или государство до достижения совершеннолетия. В подобных домах детей никогда не заставляли подписывать согласие на торговлю своим телом. Зачем? Ведь ребёнок слабее взрослого, неуравновешеннее… У девушек ещё не сформировалось тело, мужчины ещё не приобрели необходимой физической силы. Но старшие, которым вот-вот предстояло отправиться на «рынок рабов», понявшие всю суть, срывали злобу на младших, восстанавливая, как они считали, справедливость. Но о какой справедливости тут может идти речь… Посмотри в ночь глазами чужими, Назови, назови лишь одно имя, Отражая тоску и сушь В зеркалах придорожных луж… Они опять его трогали! Опять… И Свифт знал, что это происходит и с его младшими братьями. Он видел. Видел, и не один раз. Его руки постоянно тряслись, когда он не находил одного из них рядом с собой. Здесь все общее. Все. Он не имел ничего своего, наверное, это и послужило одним из тревожных звоночков, которые предшествовали его клептомании. Все начиналось со столовой. Тут кормили, но кормили плохо — мало. Несмотря на мнимое наблюдение воспитателей и на дисциплину, которая была, скорее, громким словом, а на деле и вовсе отсутствовала, лишь проявлялась в виде наказания за очевидные проступки, подростки отбирали еду у младших, которые не могли постоять за себя. Пару раз в приюте были зафиксированы смерти детей от истощения, но все это списывалось на болезни. Один раз МС остался без еды вторые сутки. Панки придерживались мысли о том, что всем тут одинаково плохо, поэтому старались не брать чужого, до того момента. Младшие были довольно замкнутыми в себе: Гоуст вовсе молчал большую часть времени, а Эмс стеснялся просить старших о помощи. И когда на вопрос Свифта о том, почему он весь зелёный, мальчик ответил, что очень хочет есть, Ребел кричал на него почти час. Все началось с хлеба, на котором лежал кусочек сыра. Старший взял его, спрятав во внутренний карман рубашки, который он пришил ночью, страдая от бессонницы, вызванной переживаниями за младшего, оставив тем самым какого-то ребёнка без закуски. Он отдал его брату, когда они увиделись в общей комнате, наслаждаясь тем, что он, наконец-то, поел. Они взрослели… Коль дорога твоя длинна, Сердце вскрыла ножом весна, Выбрось все, что прежде ты помнил, На границу яви и сна! Если сердце плачет, как дышит, От ночной отравы черно, Твой святой молитву не слышит — Хлопни дверью, выйди в окно! Ты иди, все иди в танце по крышам, Позови, позови, чтобы услышал! Пусть играют сердцем в груди LaCroix, Cemetierre a Samedy… Если бы раньше Свифта поймали за руку, заставив достать треклятый бутерброд из кармана, его щеки бы налились красным цветом, а из глаз побежали бы слезы, за которыми следовало бы раскаяние. Он чувствовал себя погано, когда ставил другого ребёнка в ситуацию, в которой был его брат, но выбора тут нет: либо ты, либо тебя… Если бы Свифта поймали сейчас, когда в его руке оказался бумажник, в котором было месячное проживание чьей-то семьи, он бы рассмеялся этому человеку в лицо, заявив, что он — конченный неудачник, а подохнуть от голода — его участь. Детство показало ему, что в жизни надо быть хищником, наплевав на чувства других и похоронив свои собственные переживания. Ему было шестнадцать, когда, наконец, добившись своего круглыми глазками, подброшенными цветочками, сорванными во дворе приюта, и приятным общением, он поимел сексуальный контакт с новой молодой горничной. Конечно, никакой любви, про которую он бесконечно твердил Элайзе Мюллер, не было, а вот ключ от кабинета, в котором хранились документы на детей, был… Изловчившись за все эти годы, клептоман с лёгкостью пролез туда ночью, выкрав бумаги на себя и свою семью, подкинув ключ обратно горничной из-за ненадобности. Они сбежали. Сбежали в мир, в котором у них не было ничего, после смерти матери. Однако сейчас у них было то, чего они были лишены уже долгое время — свобода. Умение Свифта пригодилось парням в реальной жизни: натренировав ловкость рук у других братьев, старший продолжил заниматься грабежом, но уже в более масштабном размере. В приюте их искали не долго, а потом и вовсе решили умолчать об этом инциденте: пропажа сразу четырёх детей — не лучшая реклама. Они воровали, убивали, врали и выкручивались, пока денег не хватило на здоровенный особняк недалёко от центра города. После этого их махинации перешли на новый уровень. Теперь панки знали, у кого можно брать, а у кого нельзя. Они знали, кому надо что-то дать, чтобы брать можно было у всех… Откаты, грабеж, вложение, перепродажа — Свифт и его братья стали профессионалами в этом. Несмотря на свой возраст — старшим было всего двадцать два года — они стали довольно популярны среди людей высшего ранга, заводя новые знакомства и связи, хоть это и сказывалось на их психике тяжелыми последствиями… Струн натянутых тонкий звон, И безумье проникло в сон, Так ступай на зыбкие тропы, Где не властен людской закон! Где в лесу свистит каипора, А в зрачках пляшет лунный луч… Если Бог тебе не опора — Хлопни дверью, выброси ключ!***
Прохладные струйки воды, пробегающие по телу Леонардо, заставляли его успокоиться и прийти в себя. Холодный душ всегда восстанавливал гармонию в парне, возвращая его мысли на свои места. Намочив волосы, Лео тряханул головой, чтобы немного капель слетели на пол. Закончив с водными процедурами, он надел поло и штаны, ожидая хозяина, который должен был прийти с минуты на минуту. Во время бесполезного ожидания минуты тянутся, кажется, вечность. Чтобы не терять времени, Леонардо пробежался взглядом по умывальнику, а затем заглянул во все шкафчики и под них, чтобы убедиться, что там ничего нет. «Кухня!» — мелькнуло в голове у мальчишки, когда он вспомнил, что должен помогать с каждым приёмом пищи, а в прошлый раз он видел достаточное количество ножей, стоящих в углу стола. Если бы он смог спрятать один из них во время ужина и пронести в свою комнату… Лео закрыл глаза и представил, как по телу его Господина бегут, словно адские ручейки, струйки алой крови. Но… Но что делать потом? Куда бежать, если нет ни дома, ни семьи? Пытаться помочь братьям сбежать? Тогда ему следовало бы дождаться момента, когда их купят. Эти размышления о побеге подняли настроение парню, который полностью погрузился в планирование новой жизни, пока звук открывающейся двери не вернул его в реальность. — Ты уже закончил, котёнок? А-а-а… А почему ты оделся? — голос Свифта сразу стал недовольным, отчего Леонардо вновь почувствовал, как нервы заиграли на струнах его души. — Раздевайся! — Да, Господин… — немного переступив с ноги на ногу, Лео снял верхнюю часть своей одежды, нехотя переходя к нижней. Нагой вид собственного тела не смущал парня: он жил с тремя братьями, поэтому стесняться там возможности не было, но вот мысли о том, что с ним будут делать, которые невольно лезли ему в голову, заставляли его зажиматься. Леонардо чувствовал, что его кровь приливает к лицу, но надеялся, что цвет его щёк не изменится — ему не хотелось быть наказанным сейчас. Свифт подошел ближе к нему, рассматривая и изучая свою игрушку. Он улыбнулся, довольно облизнув губы, и провёл рукой ему по груди. Мальчишка дёрнулся — то ли от страха, то ли от адреналина, который обострил все его чувства. Правая рука клептомана медленно легла ему на лопатки, придерживая парня и помогая ему сохранять правильное расстояние, а левая медленно спустилась на поясницу, а затем ниже, слегка поглаживая тело раба. Лео не отрывал глаз от пола, чувствуя, как воспринимаемая им картинка мутнеет, временами и вовсе пропадая, сменяясь на серое расплывчатое пятно. Он дрожал… Панк не мог определиться, нравится ему это или нет, но говорить ничего не спешил. Свифт сделал пару шагов вперёд, усаживая мальчика на край ванной и, наконец, отпуская его. — Посмотри на меня, — потребовал хозяин, и Леонардо послушно поднял взгляд. В его глазах был испуг, лицо все же немного покраснело, тело потряхивало, а пальцы то сжимались в кулаки, то разжимались вновь. — Раздвинь ноги, — проговорил клептоман, подходя ближе. Парень немного развел колени, впиваясь руками в край ванной, на котором он сидел. — Ещё раздвинь. Лео громко сглотнул, стараясь избавиться от комка в горле, и медленно увеличил расстояние между коленями ещё на несколько сантиметров. Оглядев все его тело, Свифт повёл бровью. — Ты девственник? — задал вопрос клептоман, скрестив руки на груди. Если это так, то поведение его покупки вполне объяснимо — далеко не каждому мальчику хотелось бы, чтобы его первый раз был с мужчиной. — Да… Господин, — Леонардо опустил глаза, смущаясь сказанного. Ему казалось, что он разозлил панка, который все больше и больше показывал своё недовольство то в голосе, то в жестах. — Простите… — он и сам не понял, зачем сказал это. Свифт кивнул: — Тебе шестнадцать. Это вполне ожидаемо. Клептоман присел рядом с ним на край ванной, придвинув Леонардо ближе к себе. — Закрой глаза, — Лео не понравилась эта идея, но он все же выполнил то, что сказал ему панк. — Расслабься. Я ничего не буду делать с тобой сейчас, — ладони Свифта касались груди и спины мальчика, — но ты должен привыкнуть к моим рукам на своём теле. Леонардо кивнул и сделал глубокий вдох, когда пальцы клептомана скользнули по его соскам и пояснице. Панк делал все довольно аккуратно, не торопясь, давая возможность прочувствовать и привыкнуть. Он не делал ничего лишнего: не лез между ног, не сжимал чувствительные места на груди, не заставлял его дергаться. Лишь медленно поглаживал, приручая тело. Лео было приятно… Как бы он ни хотел это отрицать, ему было приятно. Свифт прекратил это спустя десять минут, хотя мальчику показалось, что прошло не больше двух. Хозяин встал и протянул ему одежду. — Видишь, — панк улыбнулся, — ничего страшного тут нет. Одевайся и спускайся накрывать на стол. После того, как ты все уберешь… Меня не будет, поэтому ты свободен до обеда. Свифт вышел из комнаты, а затем добавил: — А вот вечером… Лео посидел ещё пару минут в комнате, разбираясь со смешанными чувствами, после того, как его посетил клептоман.