Миг между прошлым и будущим

Эрик прислушался. В коридоре раздался хлопок входной двери, вслед за ним звяканье дверной цепочки и щелчок засова. Мягкий шелест дорогой тафты не оставлял сомнений — это была Кристина. Он встал и сверился с каминными часами: полночь. Ровно полночь. Его жена превращается в Золушку… или всё же в Персефону, которая до последнего оттягивает возвращение к своему личному Аиду? Он вышел встретить её. — Вы припозднились, Кристина. Уже полночь… Вам не кажется, что это чересчур поздно? Она не успела и рта открыть, как он снова сердито бросил: — В такой час приличная дама не может возвращаться домой одна! Что о Вас могли подумать? Что парижская примадонна, как гулящая женщина… Эрик разошёлся, но вовремя заметил пустой и измождённый взгляд глаз жены. Его голос неожиданно смягчился, и он подошёл к супруге, касаясь её рук. — Простите, Кристина… У вас усталый вид. Как прошёл бал? Молодая примадонна лишь устало махнула рукой. Она застенчиво улыбнулась, будто ей снова было восемнадцать. Балы в Опере Гарнье стали новой идеей фикс для Моншармена и Ришара. Теперь, как минимум дважды в год, дирекция давала Рождественский и Пасхальный бал, вспоминая старые добрые венецианские карнавалы как дань наступающему посту. Как любое мероприятие, проводимое под эгидой Дворца Гарнье, балы были непомерно пышными: все артисты и служащие Оперы знали, что за месяц до бала у них урежут жалованье, а то и вовсе начнут выгонять с мест в целях экономии средств. Кристина, как и многие другие певицы, лишалась доброй половины своих гонораров и лишь чудом удерживала Эрика от войны «с этими праздными транжирами». Однако, в отличие от всех остальных участников бального действа, она не ждала его, пытаясь отыскать в неизбежном плюсы. Её раздражали бальные романы, сплетни и кокетство, которыми тут же «обрастала» каждая мало-мальски симпатичная хористка, раздражала суета и спешка. Её выводил из себя вечный поиск подходящего платья, в котором она не смотрелась бы нищей и на которое ей не пришлось бы потратить треть их небольшого состояния. Однако не пойти на бал она не могла — дирекция предпочитала заключать контракты именно за фуршетным столом между двумя котильонами. Это было унизительно. Кристина от всей души ненавидела эту неопределённость. Ей было уже двадцать шесть, и в стенах Оперы она провела едва ли не половину своей жизни, однако с её мнением по-прежнему не особо считались. Каждый контракт для новой постановки ей приходилось… нет, не выпрашивать, но насильно убеждать директоров, что она, как никто другой, способна его осилить. Вот и теперь, после восьми успешных сезонов, ей пришлось пустить в ход всё своё обаяние и все имевшиеся в её распоряжении аргументы, чтобы доказать, что она может петь в «Волшебной флейте». — Я не знаю, Эрик. Дадут ли мне Памину или всё же Царицу ночи… этого они мне не сказали. Лишь пообещали задействовать в постановке. Даже не знаю, какого Зибеля я спою осенью. Этот грустный смешок вывел Эрика из себя. Он сверкнул глазами и метнулся в гостиную, яростно гремя там мебелью и расхаживая взад и вперёд по комнате. Он бродил, как лев в тесной клетке, и девушка знала, что он в ярости от её неудачи. В то же время она знала, что всё сделала верно — Эрик не простил бы ей, если бы она стала унижаться перед ними и вымаливать свою партию. Кристина устало прислонилась к дверному косяку, сбросила с плеч манто и стянула перчатки. Усталость накатила на неё с новыми силами. Как сквозь сон, она представила долгий путь до постели, и ей стало дурно. Эрик злится на неё, будто ей шестнадцать, отчитывает её, как ребёнка, что она припозднилась, но она потратила это время в спорах с дирекцией, а не в танцах с парижскими буржуа! Она борется за их семью, пока он бушует в гостиной, а в ответ получает пустоту! Даже от собственного мужа… Кристине пришло в голову старое двустишие, и она тихо напела первую строчку:  — При счастье все дружатся с нами… И правда. При горе тех друзей, что были рядом во времена славы, не отыскать. Кажется, это был чей-то романс… Как раз о певице, потерявшей после славы всё и оставшейся на улице без голоса, дома, денег, семьи… Слепой… Нет, Кристина определённо драматизировала, но ей стало больно от похожести этой судьбы на её собственную. Она поморщилась и направилась в свою комнату. Эрик затих в гостиной, и она была рада, что не встретит его сейчас. Однако девушка быстро пожалела, что не позвала его. Расшнуровав лиф и сняв верхнее пышное платье, она осталась в плотно зашнурованном нижнем корсете и нижних юбках. Глядя на себя в зеркало, она почти что упала на банкетку перед туалетным столом и впилась пальцами в тяжёлую от дум голову. Она устала от пышной причёски, которую неудачно собрали на добрую сотню шпилек, и каждая впивалась в кожу. Устала от сжатых корсетом рёбер, да и спина от подушки начинала болезненно саднить. Вдобавок, она совершенно обессилела. По щекам покатились ледяные слёзы. В этот миг она почувствовала прикосновение прохладных пальцев к коже шеи. Кто-то присел на банкетку рядом с ней и мягко коснулся её талии, натуго затянутой в корсет. — Кристина так устала… А Эрик снова накинулся на Вас с упрёками. У неё не было сил принимать его извинения, и она лишь кивнула. Нежный поцелуй у основания шеи заставил уголки её губ дрогнуть в слабом подобии улыбки. — Ничего не делайте… — прошептал его голос у неё над ухом, — Вы слишком измождены, и Вам необходим сон… Потерпите немного, душа моя… Она прислушалась к своим ощущениям. Его ловкие пальцы быстро распускали шнуровку на её корсете. Через пару минут она облегчённо вздохнула, потягиваясь и касаясь уставшей поясницы. Прохладное прикосновение чуть мозолистых пальцев, массировавших её плечи и лопатки, словно стирало усталость и расслабляло напряжённые мышцы. Эрик отшвырнул полностью расстёгнутый корсет в сторону и вгляделся в отражение их лиц: они оба были расстроены. Он неотрывно смотрел на жену, пока одну за другой не вытащил все шпильки из её причёски. Кристина почувствовала лёгкий запах сандала, исходивший от его кожи, когда он распустил её золотистые локоны. Она немного откинулась назад, облокачиваясь на грудь мужчины и прислоняя голову. Почему у них так? Вроде бы прошло много лет, а каждый раз, навредив друг другу, они по-детски наивно пытаются залечить нанесённые друг другу раны. Самое главное — у них выходит. Эрик по-прежнему ласково массировал её плечи, молча глядя в лицо жены. Ни споров, ни расспросов, ни каких-то замечаний, которыми они обычно обменивались. Этот выход в свет дался Кристине слишком дорого, и она с грустью догадывалась, что скоро Призрак начнёт очередную боевую кампанию против дирекции. — Чем Вы занимались в моё отсутствие, Эрик? Что-то читали? — Писал кое-какие заметки, разбирал счета, ничего интересного. Думаю, если до следующего сезона Вы в Опере не нужны, мы смогли бы выехать за город… разумеется, если Кристина этого захочет и у неё не будет других дел в Париже. Кристина, услышав об этом, неожиданно широко улыбнулась. Это успокоило Эрика, и он тоже неловко улыбнулся. — Это восхитительная идея. Я так соскучилась по тому дому… Вы скучаете по тому, как пахнут пионы под нашим окном? — Кристина забыла, что Эрик плохо различает запахи. Но он скучал по тому, как Кристина улыбается по утрам, когда в раскрытое окно вместе с ветром влетает этот запах. Девушка улыбнулась и сжала замершую на её предплечье ладонь мужа. Она прикрыла глаза, собираясь с мыслями, но еле слышный бой часов в гостиной вернул её в реальность. Была уже половина первого ночи. — Вам необходимо скорее лечь в постель. Ваши синяки под глазами пугают меня посильнее Ваших смен настроения. Эрик, — и Кристина склонила голову к плечу, настоятельно подталкивая мужчину к постели, — я сейчас вернусь. Дайте мне пару минут. Она поднялась на ноги, оказавшись почти что прижатой к мужу. Тот обеспокоенно смотрел на неё, и Кристина ласково его обняла. Эрик был чутким и заботливым супругом, мудрым и внимательным учителем, ей нравилась его непосредственность и детская наивность, когда речь шла об отношениях между ними. Она влюбилась в то, каким он мог быть сильным, когда речь шла о защите его семьи, и в то, что в душе он оставался тем же чистосердечным, не способным на обман ребёнком. Её удивляла его нежность и забота. То, как он вёл себя, стремясь загладить вину, действовало безотказно. Сейчас она уже не помнила, что злилась на него. Эрик осмотрел жену. Она была вся в белом: отглаженные нижние юбки с множеством сборок чуть выпирали сзади, и он догадался, что Кристина морщилась от тяжести подушечки, которая крепилась к пояснице. Рукав её сорочки слетел с плеча, и он поправил его, с мягкой улыбкой вспоминая чуть великоватую ей блузу костюма Аминты. В чуть золотистом приглушённом свете свечей плотная бязь казалась молочной, и кожа Кристины казалась чуть розоватым шёлком. Её тонкие руки, приобнявшие его за плечи, были тёплыми, а от кожи доносился почти выветрившийся аромат духов и сладостей, принесённый с бала. — Что-то не так? Эрик, Вы вдруг замолчали… — начала было Кристина, обеспокоенная затянувшейся паузой, но Эрик только покачал головой. Он долго смотрел ей в глаза, прежде чем поцеловать, и у Кристины закружилась голова от бурлящей в нём страсти и нежности. Ещё долю мгновения она не решалась открыть глаза, пробуя собственные ощущения на вкус и пытаясь привести в порядок неистово бьющееся сердце. Наконец, она открыла глаза и оторвалась от мужа, направляясь в ванную и слыша краем уха его неторопливые шаги и шелест отгибаемого одеяла. Прикрывая за собой дверь, Кристина потрогала пальцами широкую улыбку на своих губах. В зеркале она видела горящие глаза и пылающие от румянца щёки. Что он делал с ней? Эрик играл ей, как марионеткой, и она покорилась этой игре. Кукла влюбилась в своего кукловода. Она безумно полюбила его. Восемь лет? Кажется, их и не было вовсе.