Зак

Сурья прервалась, чтобы подкинуть остатки хвороста гаснущему пламени. Движения её крупных, морщинистых рук напомнили эльфу о порожистых разливах рек, о том, как волны пляшут от берега к берегу. Арас затаил дыхание: он путешествовал со старой шакалкой не ради золота, но ради этих минут, когда она говорила, а он слушал, и глубокий, хрипловатый голос женщины обретал над бессмертным нераздельную власть. - А дальше? Что было дальше, Сурья? Шакалка повела плечами, чуть сдвинувшись вбок, задевая ногой походный мешок. Она потуже затянула пояс, убрала назад волосы, незаметно размяла кисти рук. По её молчанию Арас понял: стоит насторожиться. Он прислушался, и тончайший слух его уловил далёкие шаги, ещё неосторожные и широкие. Сурья подхватила с земли мешок, перекинула лямку через плечо, накинула поверх него плащ и взглянула на спутника. Встревоженный юноша быстро собрался и приблизился к шакалке. Та, лукаво прищурившись, подвела его к высокому, старому дереву, и знаками указала помочь ей взобраться на нижнюю ветку, отступающую от земли на два человеческих роста. Арас без промедления подставил ей плечи, и, когда женщина вскарабкалась на дерево, с разбега подпрыгнул и уцепился ладонями за крупную, скользкую кору. Когда шакалы покорили половину древесного гиганта, Сурья расстелила в развилке ветвей свой плащ, подложила под спину мешок и удобно устроилась на необычном ложе. Арас расположился рядом с ней, прислонившись к стволу. На поляне под ними догорал незатушенный костерок, как вдруг кусты у северного края зашуршали, и на открытое место выбежал кто-то низкий, плечистый и злобный. Он с досадой обежал поляну, что-то крикнул – и к нему, выскользая из тени леса, подбежало шесть похожих на него человечков. - Марраны, - одними губами произнесла Сурья. Арас вспомнил её рассказы о горном народе, часть которого бродит по свету, промышляя разбоем и грабежом, пиратством и мародёрством. Видимо, этот отряд часто нападал на путников, пересекающих Старый Лес: на многих из них были плащи и накидки с чужого плеча. Полы одежды марранов были испачканы бурым – смесью болотной грязи и людской крови. Арас оглядел те кусты, оттуда выскочили разбойники, и, заметив там тусклый блеск, неслышно снял с плеча лук. Опершись ногами о нижнюю ветку, он прочно устроился. Сурья залюбовалась тем, как вытягивается его юное, бессмертное тело в неподражаемой стойке стрелка, которая свойственна одним только эльфам. Поправив колчан на спине, Арас натянул тетиву, прицелился… Первого выстрела не заметил никто из марранов, даже тот, кому стрела вошла ровно в висок. Лишь сиплый шелест кустов свидетельствовал о тихой, неосознанной смерти. А после лук эльфа распрямился ровно семь раз, положив конец бесчинствам марранов. Сурья набила терпким, пёстрым табаком трубку, чиркнула огнивом – и призрачный огонёк затеплился в её руке, при вдохах шакалки выхватывая из темноты её лицо. Этот секундный, прерывистый свет отражался в радужке эльфа, и, взглянув на него, Сурья поняла: она должна продолжить рассказ. Однако, уступать без боя было не в её правилах - Где мой эль, юноша? Арас, изводимый ожиданием, тотчас достал заветную флягу из сумки и передал её Сурье. Та, сделав маленький глоток, бережно облизала губы и горлышко фляги, закрыла её и спрятала во внутренний карман, поближе к телу. Возможно, подумал эльф, желудок называют шакальим сердцем из-за его превосходящей ценности. Ведь погребённый бураном шакал греет именно его, лишь ради лучшего усвоения пищи, ради сил для нового шага. - Сая остался в замке герцога, и всю обещанную неделю не давал ему отдыха от своей бесконечной любознательности. И, когда обусловленный проигрышем срок истёк, герцог вновь предложил гостю испытание. Условия были те же, за исключением главного: в случае проигрыша Сая принимал обязанности Архивариуса в замке хозяина. Услышав это, Сая сомневался: он не мог остаться с герцогом надолго. Родина ждала его возвращения, ждала результата дипломатической миссии, с которой он был послан. Должность же Архивариуса привязывала его к замку герцога, к его колоссальной библиотеке. Возможно, Сая бы не согласился, не явись он в одну из её комнат. Богатство библиотеки поразило его. Потому, завороженный голосом внезапно пришедшего герцога, он не мог не согласиться на это условие. Герцог взглянул на посла, на горящую во всём его существе тягу к знаниям, и спросил: - Скажи, Сая, когда появляется смерть? Сая задумался. Он умел помнить, но не смел рассуждать. Строгость наставников выела в нём ту пронзительность новой мысли, имя которой – открытие. При том, ни один из учителей не умел бы дать герцогу ответ, который Сая счёл бы достойным. Зная это, посол принялся рассуждать силой своего разума, и не было герцогу отраднее зрелища, чем то, как меж витых рогов прорезались на бледном лбу тонкие морщины мыслящего человека. - Появление смерти есть момент откровения, в котором сжимается целостное осознание жизни. Смерть появляется там, где существование отдельного существа достигло высшей точки – финала, итога всех совершённых деяний. Герцог вслушался в переливы юного голоса, поймал взглядом отблески расправившей крылья мысли. Он склонил голову и тихо промолвил: - Ты вновь не прав, Сая. Смерть и жизнь появляются нераздельно, ведь одно является следствием, логическим завершением другого. Вся жизнь есть стремление к смерти. Сая глубоко задумался, а после понял: он не может поспорить с этим ответом. Он признал поражение, став Архивариусом герцога. Герцог заметил, что день ото дня всё сгущается тень, укрывшая чело юноши. И, сколь ни пытался он ободрить того редкими книгами, Сая хирел и всё больше молчал, замыкаясь в себе. Вскоре сердце герцога не могло выдержать этой пытки – он открыто спросил Архивариуса о причинах его тоски: - Сая, что тебя гложет? Признайся во всём, быть может, я в силах облегчить твою тяжбу. Сая, воздев к герцогу окутанный жгодой взгляд, взмолился: - Я не в силах отринуть ту миссию, что возложена на меня моим народом. Родина ждёт моего ответа, решения, за которым я прибыл. Позвольте мне завершить мой визит, привезти моей стране мир! Герцог вздохнул. Он был горд, что в юноше столь крепок патриотизм, но также понимал: стоит ему отпустить посла, Сая никогда не вернётся к нему: его страна не отпустит столь важную личность. Желание обладать юношей было столь велико, что однажды, когда ночь устелила просторы мира покровом, герцог покинул замок, и, раскрылатившись в угольных небесах, устремился за горизонт. Ветер трепал его вороные власа, голова полнилась жгучими мыслями о предстоящем, а Сая спал далеко позади, и незримым видением облекали его чувства герцога, его стремления и забота… Сурья выдохнула последний дым прогоревшего табака, вытрясла пепел из трубки и замолкла. Пытливый взгляд эльфа встретили её светлые, ясные, как июньский рассвет, глаза. Их сероватая безоблачность отвлекла юношу от всего сущего – так, как она, никто не умел ворожить одним взглядом. Арас вспомнил бескрайние луга севера, заметённые белью снегов, вспомнил небо над ними – сплошной туман, не пускающий ко бренным взорам лики светил. Вот, что такое был взгляд шакалки. Под седыми лучами его эльф замер, забыл даже спросить, что было дальше. Лишь тихие слова Сурьи вернули ему рассудок: - Пора нам заснуть, завтра нужно успеть к перевалу. Арас кивнул, поудобней устроился у ствола, процарапав корою лопатки, укрылся краем плаща и затих. Сурья уснула почти что сразу, а он долго не спал, изумрудами глаз взрезая мрак и храня в голове своей шалые, светлые мысли.