Зак

Мул, безмятежно дремавший в кустах, был разбужен без жалости и сострадания. Первым, что он почуял, был запах свежей мертвечины – и скотиняка вбрыкнул, явственно намереваясь удрать. Но хмурые поутру его хозяева взглядами дали понять, что попытка бегства будет воспринята за приглашение к завтраку: Арас красноречиво поправил лук на плече, а Сурья с хрустом размяла затекшие плечи. Мул фыркнул, потряс хвостом и всем видом своим выразил рвение и готовность к работе. Водрузив на широкое седло мешки, шакалы двинулись шагом: им хотелось пройтись, да и передвигаться так было быстрее. Потому, скорым шагом пустились они по пронзающей Старый Лес дороге. Эльф держался бодро, размашистым шагом меряя бессчётные мили пути. Полуденный свет был так ярок, что юноша щурил глаза, не забывая поглядывать вправо – там, на полкорпуса впереди, шла Сурья. Неутомимые ноги шакала несли её так, будто сами были дорогой, и лишь ненадолго расставались с песком, чтобы вновь слиться с ним на пару мгновений позднее. Лицо женщины, из которого ветер выдул всё мягкое, мытое и уютное, было обращено вперёд и немного ввысь, а светлый взгляд пронзал волнящийся от жары воздух, ежесекундно скользя то по жухлым устам, то по выжженной солнцем траве. Старый лес, крайние сосны которого желтели от сухости ветра, обрывался степью, что после переходила в пустыню. Эти края звались Сухоспесью, и не было зверя, что смог был терпеть их вечный иссушающий зной. Сама дорога, что вилась средь рассыпанных в буруны холмов, то и дело сливалась с песком, и лишь по следу предшествующих путников шакалы не сбивались с пути. Зоркий глаз эльфа выхватывал из песчаной желти то обломок телеги, то чей-то иссушенный труп, то дугу оглобли. Сурья же, доверив поиск дороги спутнику, напряжённо о чём-то думала – Арас видел глубокие, мучительные морщины на её лбу. Светило клонилось к земле, шакалы знали: оно пропадёт мгновенно, погружая во мглу бескрайнюю Сухоспесь. Длинные тени змеились от чахлых, изжаренных солнцем кустов, и эльфу чудилось, что с наступлением сумерек их связь с предметом иссякнет, они отделятся от стеблей травы и уползут, пока рассвет не вернёт их на свои места. Сурья, оглядевшись, сказала спутнику остановить мула. Её слова вызвали в последнем видимое облегчение: животное волновалось, углубляясь всё больше в безводную степь, и колкий воздух её терзал мулу лёгкие. Невдалеке от дороги высился столб, скривлённый ветром на сторону. Столб указывал почти ровно назад, туда, откуда пришли шакалы. Степной суховей изрубцевал его серый металл, оставив в нём шрамы и дыры. Сурья отвела мула за ближайший бархан и, напоив скотиняку спиртным, усыпила его до зари. Она подозвала к себе спутника, и вместе они укрыли мула песком, оставив на воздухе лишь его широкие ноздри. - Алкоголь разгонит его кровь и не даст замёрзнуть в холодном песке. Нам с тобой это тоже поможет, но засыпать, в отличие от него, мы не должны. Арас недоумённо воззрился на спутницу: - Что же нам предстоит? Сурья, хмыкнув, ответила: - Провести ночь, наблюдая за нежитью. Шакалы укрылись в соседнем со столбом бархане. Из-под него торчал обломок стены, добрую половину которой слизал неумолимый ветер степи. В стене на уровне земли было небольшое оконце – там-то и залегли Арас и Сурья. Коротая предзакатное время, юноша спросил: - Почему эту землю называют Сухоспесью? Шакалка, раздобренная вивернским элем, начала рассказ. - Во времена, коих не помните даже вы, эльфы, пришёл в эти земли могучий Бог. Говорят, то был сам Первый Зверь, творец всего сущего. Он столь устал, создавая миры, что прилёг отдохнуть на одной из юных планет, и тотчас на месте Его ложа взвились небывалые цветы и деревья. Цветы были размером с те дубы, на одном из которых мы ночевали, а деревья пронзали высь, и ветви их дышали тем, что после было названо облаками, тем, чем мы дышим сейчас. Первый Зверь устроился на зелёном ковре и уснул, а созданное им светило кружило над планетой, не давая цветам увянуть, а деревьям – иссохнуть. Шло время, пробежали над миром века – что века божеству! Он так же спал, а вокруг зарождались народы. И явились люди. Эльфы, великий бессмертный народ, взяли их под опеку, учили мудрости уважения к миру. Однако нашлись гордецы, что сочли уважение недостойным и безосновательным. Они были выращены в небывалой любви, и потому полагали, что весь мир создан только для них, и ничто не может остановить их желания. Ни с кем не считаясь, пришли гордецы в этот лес, и, узрев благодать, что царила вокруг Божества, они решили использовать её как подспорье и строить гигантский город – тщеславный символ величия. Конечно, вскоре их общество разделилось на угнетателей и угнетённых, чьим рабским трудом воздвигались высокие стены. В лесу подле Первого Зверя, вышедшие из его снов, жили особые, необычайные звери. Они оберегали Творца, заботились о том, чтобы ничто не прерывало его покой. Они не пустили людей в центр леса. Возглавлял зверей Гриф, мудрый и сильный душой. Он умел ценить мир и учил этому первых из рода эльфов. Дети его высоко поднимались на могучих крыльях, и дружески состязались в том, кто воспарит ближе к верхушкам деревьев и окинет взором больше других. Однажды один из них, Госка, вылетел за пределы Священного Леса из любопытства: он хотел увидеть людей, о которых так часто говорили его братья, взлетавшие выше него. Сам он едва ли отчётливо видел их, а потому не мог различить их корысть и невежество. О, как жестоко Госка поплатился за это! Увидев огромную птицу, люди взялись за пращи. Они сбили грифа, и, хотят тот умолял их оставить ему жизнь, жестоко убили его. Из переливчатых перьев они сделали своему предводителю корону, а мясо несчастного Госки изжарили на чадящем огне. Долго бы длился их пир, не заметь они чёрную стаю на горизонте. Всполошившись, люди вновь принялись искать камни для пращ, но один из них, самый слабый и хитрый, сказал: - Я знаю, как быть с этими глупыми птицами. Доверьтесь мне и принесите птичьего мяса. Дети мудрого Грифа приземлились и заговорили с людьми. Поприветствовав их, они спросили: - Ах, вы не видели здесь такого же, как мы, грифа? Наш возлюбленный брат Госка пропал, и, сколь мы не кличем его, он не взлетает навстречу! Человек же, задумав недоброе, отвечал: - Мы не видели вашего брата. Мы трапезничали, и, раз вы здесь, присоединяйтесь. Подкрепитесь и улетайте вновь искать потерянного родича. Грифы не желали оскорбить людей, отвергнув их пищу, и согласились. Стоило им попробовать мяса, их разум помутился: оно было настолько вкусным, что они тотчас съели всё без остатка. Чадящий дым людских костров придал мясу свойство подчинять себе мысли зверей, взнуздывая их уздечками ненасытного чревоугодия. И, пусть грифы не были голодны, они попросили ещё. Хитрец же ответил: - Вы и так опустошили наши запасы. Служите нам, и мы будем кормить вас этим вкуснейшим мясом. Так грифы подчинились людям, а их безутешный отец много раз взывал к их благоразумию, но не получал ответа. Дети его перестали взлетать высоко, их крылья скукожились, и сами они стали меньше. Часто, в борьбе за еду, они убивали друг друга, а люди жарили мясо и скармливали убийцам. Хитрец заметил, что разум грифов скудеет, а речь день ото дня всё тупее и хуже. Потому, пользуясь дарованной правителем привилегией, он забирал мясо и носил его самому старому, умному грифу. Тот гриф был немощен, а потому голодал. Хитрец, искушая его желанным мясом, выпытывал тайну лежбища Зверя. Дело в том, что неприступный Священный Лес манил людей своими богатствами и неиспитой чашей целины. О накидке из шкуры Зверя мечтала сама Лаланди – женщина правителя и первая красавица людского рода. Множество храбрецов силилось проникнуть в Лес, но возвращалось ни с чем: бурные дебри путали их и выводили из чащи измотанными рассудком и телом. Старый гриф, угнетаемый голодом, раскрыл людям тайное место Великого Сна. Он рассказал им о всех задачках, коими будет Лес и его жители останавливать их. С помощью этих знаний люди смогли дойти до Поляны Священного Сна, где лежал Зверь, и всякий раз, когда их правитель поднимал меч над его головой, одно чудо-животное бросалось наперерез. - Почему же звери не убили злодеев? – Взволнованно воскликнул Арас. Шакалка цыкнула на него, но ответила: - Они не могли убивать. Именно это отличало их от остальных смертных существ. В их силах было только сберечь жизнь Творца ценой своей собственной. Когда семисот семидесятый пот сошёл с людских лиц, а старый Гриф рухнул, пронзённый злым клинком, его жалостный, страдающий крик сотряс деревья и стебли цветов. Трава шелохнулась, хоть не было ветра – весь мир приветствовал наступающее Великое. Пробудился Зверь. И первый шаг его после сна был сделан по крови собратьев. Не в силах расстаться с теми, кто верно сторожил его сон и отдал за него жизнь, Зверь опустил голову к залитой кровью земле, и она вдруг очистилась – плоть и кровь обитателей Леса свилась потоком и, устремившись к Богу, сокрылась в нём. Ошеломлённые таким зрелищем, люди в безмолвии наблюдали. А Зверь, распрямившись, окинул взглядом то место, где он заснул тысячелетия назад. Взор его простёрся глубоко вдаль, охватив и людские постройки, и эльфийские поселения, и простые леса, проросшие из разнесённых ветром семян этого, Священного леса. Так он стоял, простой и величественный, не роняя ни звука, ни вздоха. Людской предводитель, увидев, как убиенные им звери слились и исчезли в плоти главного духа, своим жестоким и злобным сердцем подумал: «Должно быть, это идолище впитало их ненависть, и теперь начнет мстить мне. Значит, я должен убить его первым!». Ах, человек не подозревал в других того, чего не имел сам: спокойствия, величия, всепрощения. Он также не понимал, что одной мыслью своей Зверю под силу стереть как его существование, так и весь его род, так и целый мир, который был создан для отдыха и теперь утратил надобность. Людской предводитель бросился на Первого Зверя с клинком, тот обернулся к нему – и человек замер живой статуей. Встретившись взглядом с Творцом Вселенных, он узрел ту неизмерную суть бытия, тяжесть которой за мгновение наполнила его разум и опустошила его, не выдержав рамок чрезмерно тесного вместилища. Люди, увидев полые глаза предводителя, в ужасе бежали прочь, ломясь сквозь траву, утопая в лужах, исступлённо карабкаясь через корни цветов. А Зверь повернулся и пошёл, шаги его ложились на воздух, а лицо было спокойно и тронуто той едва заметной поначалу тоской, что зовётся вселенской. Он начал свой путь, путь, на обочинах которого расцветали сотни новых миров с тысячами цивилизаций и мириадами жизней, и пути этому отведено было длиться долго, столь долго, что даже другие боги не могли бы осмыслить его глубину. Люди, осмелев через пару сотен столетий, - коротка их память, поверь, - вырубили лес и на Поляне Священного Сна решили строить огромную башню, ловящую ветры. Среди них нашлись безумцы, что веровали, будто Бог простит им прегрешения предков, будто бы искуплённые каждодневными жертвами, столь усердно приносимыми ему. Было ли это предлогом для переворота и передела власти, слепым ли фанатизмом осознавших ошибку овец – неизвестно, да и не важно. Эта башня стала символом вознесения человека, но, стоило ей коснуться купола неба, что десятками веков раньше надышали деревья, народ постигли небывалые бедствия, и все жители Нового Города померли или бежали к сородичам, оставленным под эльфийской опекой. А башню сушил и ломал ветер, которому негде более было смирить свой бунтующий бег – все деревья Священного Леса пали прахом и пылью, оставив Город людей на растерзание суховею. Тот выдул их камни из стен и песок из камней, затопив некогда богатейшую землю сыпучим суглинком. Здесь отцвел ковыль, засохли кусты терновника, и лишь шпиль погребённой в барханах башни указывает ровно на север, туда, куда смотрел Зверь, уходя в Междомирье. А землю эту назвали Сухоспесью из-за деяний рода людского, погубившего её. Сурья осушила флягу с водой из лесного озера, залубянила охрипшее горло маслянистым орехом и глубоко вдохнула мгновенно похолодевший после заката воздух. Стемнело, и непроглядная синь вылилась с неба на землю, покрывая барханы вязкой, махровой смолой. Арас молчал, поражённый рассказом шакалки, и живая осока глаз его трепетно никла перед печальной судьбой этих мест. Время в безмолвии исказилось и текло несоразмерно мыслям и биению сердца. Эльф думал, что прождал час, прежде чем заговорить: - Если между людьми и Старым лесом лежала Поляна Священного Сна, а шпиль башни указывает на север, значит, люди пришли с юга… - …и принесли с собой юг, - закончила за него Сурья. Женщина знаком дала эльфу понять, что разговоры теперь неуместны, и молча протянула ему свою флягу. Блондин аккуратно глотнул, и терпкий, медовый эль согрел его горло. Так они лежали, буравя взглядами непролазь темноты, то не думая ни о чём, то забываясь сумбурными, скользкими мыслями. Холодало, и шакалы прижались друг к другу боками, гоняя тепло меж своих тел. Им нельзя было выдать себя ни звуком, ни блеском искры, и потому губы Сурьи тосковали без трубки, а сама она изводила себя непривычным без табака ожиданием. Эльф не курил, и, хоть не раз подумывал этим заняться, всё же не пожалел, что не начал. К тому же, наблюдать за шакалкой ему нравилось больше: его занимало то, как она выпускает пару колец дыма подряд, а после пронзает их тончайшей струйкой; как старая трубка лежит в её жёсткой, до нелепого крупной ладони; как сжимаются её крупные ноздри, задерживая пряный дым внутри. А сплошная, непрерывная темень, проглотившая их, не давала шакалам ни знака, ни звука – они будто выпали из бытия, и лишь собственное их дыхание подтверждало их жизни. Арас подумал, что, вероятно, сойдёт с ума до рассвета – ночь в Сухоспеси начисто стёрла всё вокруг них. Он обернулся, надеясь своим острым взором найти лицо спутницы, но, к вящему своему ужасу, не смог. Мысли его замерли, парализованные первобытным страхом перед бездной отрицания сущего. Последним усилием разума эльф зачем-то понял судьбы тех иссушенных трупов, что валялись по обочинам песчаной дороги: они так же уснули и не проснулись, как, видимо, предстоит и ему. Эльф закрыл глаза и не почувствовал разницы – всё та же пустота заполнила его взор. Никогда ещё ему не было так страшно, как сейчас.