Into the Lion's Den

Дневник Гунтрама де Лиля. 13 декабря 2002 года. Я закончил с подготовкой к экзаменам, уложившись в срок, но находился на последнем издыхании. Честно говоря, я рад, что сократил свои рабочие часы. Тонны заданий от преподавателей в дополнение к объемной презентации, посещение различных мест, чтобы познакомиться с художественными коллекциями — все это, включая жуткий стресс от того, что вынужден заниматься с учителем и совместно с этими придурками, вымотало меня. Будь он хоть трижды знаменит, как Дэвид Херст и являйся одним из членов Лондонского художественного общества, все это неважно с учетом того, что мы просто не ладим. Я не могу рисовать в окружении одногруппников, постоянно заглядывающих мне через плечо. Всемогущий козел посмеялся над самой мыслью о том, что у меня может быть выставка в галерее Роберсона. Отлично, сегодня днем моему терпению настал конец! — Да, у меня будет выставка в середине августа 2003 года у Робертсона. Что здесь странного? — Это будет похлеще чем поздравительные открытки от Холлмарк (Примечание переводчика: Hallmarks — американский бренд, специализирующийся на производстве открыток, сувенирной продукции, мягких игрушек)… Неплохо для предстоящего туристического сезона! — издевательски произнес мистер Сауферн, и все придурки тут же засмеялись надо мной, воодушевленные его словами.  — Я бы хотел сделать что-то для Холлмарка! Тогда мои работы смогут подарить кому-то хотя бы пару приятных минут. — Чарльз, я уже могу начинать блевать? Все эти плюшевые мишки — полный отстой! — сказал Фрэнк, один Супер Умный Идиот. — Уж лучше быть милым, как плюшевый медвежонок, чем снобом, который выпрашивает для себя кусочек стены на выставке и не может скрыть разочарования от отказа, вынужденно изображая из себя Великого революционного художника! — горячо возразил я, и весь класс, включая учителя, уставился на меня с удивлением. Полагаю, они и не подозревали, что душка Гунтрам скрывает такой темперамент. — По крайней мере я художник, а не богатенький мальчик с раскраской! — Я в любой момент могу прекратить участвовать в общих выставках, можешь ли ты сказать тоже самое о себе? Сначала устрой собственную выставку, тогда получишь право критиковать мои работы. Ты ещё не утомился развешивать свои работы среди миллиона подобных на общих стендах? Сколько еще ты собираешься воевать со мной? — Всем известно, что ты получил такую возможность только благодаря своему богатенькому русскому папику, который покупает тебе все, что пожелаешь за счет средств Фонда, которые мог бы потратить с большей пользой на настоящих художников. — С кем я живу вас не касается! Я продал картин за один год больше, чем вы за всю свою жизнь! — Хорошо продаваться недостаточно, чтобы быть художником! Важно творить! — Вы двое, прекратите! Гунтрам, сядь там и попытайся изобразить что-нибудь оригинальное, вместо того, чтобы копировать все, что видишь вокруг. А ты, Фрэнк, будь потише! Так что мне следует как следует поработать, чтобы подготовить по-настоящему хорошие картины к августу. Я больше не задерживаюсь в студии, предпочитаю творить дома. Я намного лучше работаю в одиночестве. Есть только одна проблема. Юрий опасается, что я заляпаю его машину, когда повезу картины к Робертсону. *** Мобильный телефон уже звонил некоторое время прежде чем Гунтрам осознал, что кто-то желает с ним поговорить. Ругая самого себя за рассеянность и быстро смыв краски с рук, он наконец ответил: — Алло? — Привет, Тыковка. Это я. — Фефо? Не верю своим ушам. Вот уж от кого не ожидал звонка! — удивленно ляпнул Гунтрам, неожиданно получив весточку от друга, с которым не разговаривал уже более года. — Сейчас Рождество — пришло время зарыть топор войны. Я часто думал о том, что произошло, и осознал, каким был кретином в отношении тебя. Как думаешь, сможешь меня простить? — Ну конечно, Фефо. Тебе, наверное, было не просто принять то, что теперь я живу с мужчиной. Я должен был сказать тебе раньше, но такое порой случается. — Это точно. Как ты? — Великолепно! Я очень счастлив с Константином. Мы живем вместе, но 28 он уедет в Париж. Я заканчиваю первый год обучения в Университете на факультете Истории искусств. А еще у меня будет собственная выставка в августе, в галерее, где я уже продал несколько своих работ. — Ух ты, я впечатлен, Гунтрам. Ну, а я учусь в Правовой школе и изучаю множество предметов. Сейчас на каникулах до марта. Я также работаю в Сенате у друга моей матери. Очень скучное занятие, что б ты знал. Но я пытаюсь стать более ответственным. — Теперь уже я впечатлен. Ты работаешь и одновременно учишься? — Пока тебя не было рядом, я осознал многое, — произнес Федерико негромко. — Неужели я столь дурно на тебя влиял? Да я же покрывал твои проделки тысячу раз, — неверяще засмеялся Гунтрам. — Возможно ты был слишком заботлив, а теперь мне нужно научиться самому отвечать за свои поступки. Ты был прав — мы были слишком разными, чтобы стать настоящими друзьями. Я был бестолковым придурком и ослом по отношению к единственному человеку, кто по-настоящему обо мне заботился Гунтрам лишился дара речи, шокированный такими речами и изменениями, произошедшими с его другом. — Я так рад за тебя, Фефо. Я беспокоился о тебе. Что ж, следующим шагом должен стать поиск кого-то хорошего, с кем можно будет провести вместе всю жизнь и завести много-много детей, искупив тем самым все наши грехи. — Я постараюсь. Но, боюсь, что уже потерял такого человека по собственной глупости, Тыковка. — Жаль это слышать. — Эй, в Рождество мы не должны унывать, даже если знаем, что вместо Санты подарки по елку кладут наши родители. Я снова в Париже! Мой отец катается на лыжах в Гштаате, но это слишком напрягает. — Федерико Мартиарена Альвеар, что я слышу — ты отказался от поездки в Гштаат? — Сенатор, с которым я работаю, заставил меня посетить множество бедных районов в его провинции, в поисках голосов, конечно, и мне стало так больно за этих бедняг… Нет ничего веселого в том, чтобы иметь семь детей в доме с крышей из картонных коробок. Слушай, тыковка, сможешь приехать ко мне в Париж, или давай я приеду к тебе в Лондон. Очень хочется увидеться и поговорить. — Мне тоже, Фефо. Дай-ка подумать. Константин летит в Париже 28-го. Возможно, он захватит меня с собой, если у него не запланировано деловых встреч. Нужно его спросить. Если не получится, куплю билет на обычный рейс, но тогда уже после Нового года, потому что сейчас практического невозможно достать билет. — Я всегда могу навестить тебя в Лондоне. — Эй, я хочу посетить свою родную страну. Дай мне немного времени, чтобы переговорить с Константином, а завтра я тебе позвоню. — Как скажешь, Тыковка. *** Константин был не просто зол. Ярость — это слово гораздо больше подходило для описания его состояния. И снова его ангел готов по первому требованию бежать к тому, кто рассказал ему слезливую историю. И на этот раз Гунтрам решил продемонстрировать, что может быть упертым, как маленький ослик. Юноша хотел улететь в Париж один, так как Михаил находился в отпуске, отправившись навестить родственников во Францию до января, а Юрий уехал в Россию на Новый год. Так вышло, так как изначально Гунтрам планировал остаться в Лондоне на все каникулы и продолжать готовиться к своей грядущей выставке. И что теперь? Он вдруг решил сбежать и целую неделю провести с этим придурком Альвеаром! Разве они не разбежались окончательно в Италии? И в довершение ко всему прочему, мальчик еще сообщил, что планирует остановиться в хостеле, чтобы не мешать Репину заниматься делами. «В хостеле! Разве Гунтрам не понимает, что в хостеле кто угодно может его обидеть?! — думал Константин. — Нет, этого я не могу допустить, даже если весь мой бизнес полетит к чертям! Боже, как можно быть таким идиотом? Вот что я имею в итоге, влюбившись в невинного голубка… они определенно очень недалекие птицы! Как, впрочем, и ягнята, который годятся только для барбекю!». Репин заставил юношу лететь с ним, невзирая на запланированную на время полета встречу с Морозовым, и остановиться в Вандомском дворце у его кузена Бориса, потому что сам Константин той же ночью летел дальше, в Москву. — Только четыре дня, Гунтрам, тебе нужно работать! — Константин почти кричал и сам себя ненавидел за это. «Любит, как волк любит овец», — гласит старая поговорка и к этому нечего добавить. Он собирался убедиться в том, что его ангел не проведет и минуты наедине с наглым аргентинцем. Борис обещал предоставить сопровождение. Дневник Гунтрама де Лиля. 29 декабря 2002 года Я все еще не понимаю его. Или понимаю, но не желаю принять. Фефо кинул меня уже в … ох, лучше даже не пытаться посчитать в который уже раз я остался в дураках. В Париж я летел вместе с недовольным Константином, который считал, что я напрасно потрачу время, тогда как мог бы поработать с пользой для дела. Он оказался как всегда прав, и надо было его послушать, но я ведь мягкосердечный наивный идиот! В самолете также присутствовали Обломов, Морозов, Стрепович, Бараган и Радицкий — все они горячо спорили по-русски на протяжении двух часов, что длился полет. Морозов — самый агрессивный, он очень громко кричал на Обломова. И только Константин был спокоен и серьезен. Как я понял, он сделал некоторые вложения, которые вступили в противоречие со схожими интересами Линторффа. Они продолжали громко переговариваться в квартире Константина на Вандомской площади. Но тут к ним присоединился еше и Мальченко. Мужчины уселись обедать, но меня не пригласили присоединиться, и я получил возможность выйти на прогулку по городу, без телохранителя. По возвращении Константин отругал меня за то, что ушел один, и чуть не посадил на обратный рейс в Лондон. Только вмешательство Бориса спасло меня от скорой расправы. Я лишь съездил на кладбище Пер-Лашез, чтобы навестить могилы родителей! Что со мной могло случиться дурного? В 6 вечера мы с Фефо должны были встретиться в кафе на Монмартре, но он не появился и даже не позвонил. В 8 я уже весь изнервничался от долгого ожидания и от того, что он не отвечает на мои звонки. Пока ехал на метро домой, окончательно отморозил себе зад. Борис прочитал мне нотацию за то, что не взял такси и отсутствовал так долго и даже пригрозил, что я подхвачу пневмонию от переохлаждения. Я был очень расстроен и чувствовал себя так отвратительно, как будто и правда заболеваю. Пропавший бесследно Фефо? Я правда должен беспокоиться, почему он не пришел? НЕТ КОНЕЧНО! Оказывается, он променял меня на двух пергидрольных блондинок-француженок, но даже не озаботился предупредить! Альвеар позвонил поздно вечером, в половину двенадцатого, проинформировав, что встретил этих двух и что проживает сейчас лучшие мгновения в своей жизни. Что б его! Я отправился спать, чувствуя себя полным идиотом. 3 января 2003 года. Я все еще в Париже и замешан в серьезном происшествии. В настоящем, с участием полиции! Этим утром полицейский пришел в нашу квартиру и попросил меня позвать. Я стоял перед ним, пока он изучал мои документы. К счастью, Борис оказался дома и немедленно взял дело в свои руки. — Документы вроде в порядке, и Таможня подтвердила дату вашего въезда в страну. Вы проживаете в Лондоне? — Все верно. А в чем дело? — Пожалуйста, отвечайте на вопросы, месье. — Он ничего вам не скажет. Мне не нравится ваша манера спрашивать! — возмутился Борис. — Что же, мы можем продолжить в полицейском участке. Уверен, инспектор Лафорель будет рад зафиксировать слова молодого человека. Месье? — В каком участке? Гунтрам приедет туда, но с адвокатом, — ответил Борис, и ни один мускул не дрогнул на его строгом лице, тогда как мои ноги превратились в желе. Я? Меня в полицейский участок? Да я никогда в жизни не бывал ни в одном из них! — Мы сопроводим вас, месье. — Подождите снаружи, — сухо произнес Борис, окончательно разозлив полисмена. — Что они могут хотеть от меня? Я честно оплачивал вход и ничего не трогал в музеях! — прошептал я испуганно. — Именно поэтому мой адвокат поедет вместе с тобой. Полиция любит прикрывать собственную некомпетентность, обвиняя не тех людей. А Лефевр очень хорош в своем деле. Менее чем через полчаса известный юрист Николя Лефевр прибыл в наш дом. Это оказался мужчина лет 60-ти, говоривший по-французски с небольшим акцентом, похожим на бельгийский. Мы доехали до участка на его машине. При входе он велел передать инспектору Лафорелю, чтобы поскорее тащил сюда свой зад и встретил нас. — Месье де Лиль, прибыть вместе с адвокатом — это не самая хорошая идея того, кто не чувствует за собой вины, — полисмен буквально прожигал меня взглядом, но я сохранял спокойствие, как проинструктировал меня в машине адвокат. Я не должен вестись на их провокации, только отвечать на прямо поставленные вопросы. — Инспектор, мой клиент напрасно тратит прекрасное утро, находясь здесь. Не могли бы мы приступить? — Непременно. Когда вы прибыли в Париж? — Утром 28-го числа, часов в 10-11утра, не помню точно. — Номер вашего рейса? — Я его не знаю. Это был частный самолет. Если нужно, я уточню. — Что вы делали потом? — Поехал на кладбище Пер-Лашез, чтобы навестить могилы родителей, затем пообедал в кебаб-закусочной около входа в метро, потом сел в подземку и вернулся в квартиру. В 6-30 я отправился на Монмартр, где должна была состояться встреча с моим другом. Но он не явился. Я вернулся домой в 9 вечера, а в 23-30 он позвонил мне, чтобы сказать, что познакомился с двумя девушками. — Он сообщил вам, что делал с этими девушками? — Читайте Пруста! Как вы думаете, что он мог делать с двумя куртизанками?! — А на следующий день, 29-го? — Рисовал в Лувре, — этот кретин расхохотался мне в лицо, так что пришлось пояснить: — Я художник и изучаю Историю искусств. Скоро у меня выставка, и я решил подсмотреть пару новых идей. — Можете вы это доказать? У вас сохранился билет? — Я не собираю билеты, но Лувр буквально напичкан сотнями камер охранной системы! Так что можете посмотреть на придурка, копирующего крылья Денона! Я не желаю больше отвечать на вопросы, пока вы не поясните, в чем меня обвиняют. — Пожалуйте, месье, какие обвинения! Нет-нет, вы не так поняли. Это лишь обычная беседа между нами. — Мистер де Лиль, мы немедленно покидаем это место, нас не принимают всерьез! — подал голос мой адвокат. — Вы употребляете наркотики, Месье Де Лиль? — продолжил инспектор допрос. — Вы не обязаны отвечать на этот вопрос, — тут же сообщил мне Николя. — Конечно нет! — Вы не откажетесь пройти небольшой тест на наличие в крови наркотических веществ? — Безусловно откажусь. Вы не имеете права! Получите сначала разрешение суда, офицер! -ответил я, потеряв терпение, и поднимаясь со стула, чтобы уйти. — Хорошо, отложим проверку. Мы только хотим, чтобы вы рассказали о вашем друге, наркодилере. — Но я не знаю ни одного наркодилера! — Вы звонили ему несколько раз 28-го и это выглядит так, как будто вы искали с ним встречи. — Я звонил только Федерико Мартиарене Альвеару — своему школьному другу. Мы должны были встретиться с ним в кафе, как я уже говорил, но он не пришел. Он не звонил мне после того вечера. — Самое забавное, он признался, что вы любовник русского бандита. — Я не понимаю, каким образом личная жизнь моего клиента касается обсуждаемого вопроса и вашего расследования, инспектор, — сухо произнес Лефевр и снова начал собираться. — Вы становитесь чрезмерно навязчивы с вашими расспросами. Гунтрам, мы уходим, прямо сейчас. — Я могу задержать мальчика и посадить его в камеру на 24 часа и вам это прекрасно известно. — А я могу вернуть вас в те времена, когда вы выписывали штрафы за парковку в неположенном месте, если вы только попробуете это сделать. — Вы сказали Федерико — наркодилер? Но это невозможно! У него достаточно денег, он ни в чем не нуждается! Это все какая-то нелепая ошибка. — Альвеар сообщил, что вы доставили ему полкило кокаина из Лондона. — Что? Ничего подобного! — Вы прибыли на частном самолете. — Но наш багаж проверяли, и французские собаки обнюхивали вещи всех пассажиров и экипажа. Стюардесса была очень рассержена, ведь у нее аллергия на собак. Но эти бестолковые полицейские не хотели ничего слушать и почти взгромоздили проклятого пса ей на голову. Доктору потом пришлось сделать девушке укол кортизола. Проверьте записи в аэропорту! — закричал я. — Не беспокойтесь, проверим. Послушай, сынок, ты выглядишь как милый молодой человек и совсем не похож на наркокурьера. Просто скажи мне то, что я хочу услышать и я окажу тебе всяческую поддержку. — Что вы хотите знать? Я не видел Федерико около года. Он работает в Сенате Аргентины, а я живу в Лондоне. — А этот мужчина, с которым вы проживаете, что вы знаете о его делах? — Гунтрам, ты не должен больше отвечать на вопросы. — Он важный бизнесмен. Спросите у него самого, — ответил я, завершая беседу. — Не покидайте, пожалуйста, город до окончания расследования, — важно произнес этот идиот, как будто он был крутым киношным полицейским или агентом ЦРУ. Мы покинули участок и уже в машине адвокат громко рассмеялся: — Должно быть это заложено в генах, без сомнения! — Прошу прощения? — Ты же сын Жерома де Лиля? Мы вместе с ним учились в правовой школе Сорбонны в 1968 году. Для меня стало приятным сюрпризом то, что ты теперь мой подопечный. Я занимаюсь преимущественно налоговыми спорами. А твой отец был невероятно талантливым юристом. Ни одного проигранного спора или неудачной сделки! — Но мой отец работал в банке, он не был адвокатом. — Он был главой правового департамента одного женевского банка. Ты так похож на него, только волосы и глаза явно достались тебе от Сесиль. Не хочешь выпить чашечку кофе? — Да, конечно. — Я не мог поверить своей удаче. Впервые мне довелось встретить человека, который дружил с моими родителями. Мы присели за столик в небольшом кафе, куда меня привел Лефевр, неподалеку от полицейского участка. Там было пустынно, если не считать одинокого мужчины, чуть старше шестидесяти, притулившегося в уголке с чашкой кофе и куском яблочного пирога. На секунду мне показалось, что я вижу своего отца. Лефевр занял следующий столик, у окна. — Не хочешь тоже съесть кусочек? — улыбнулся мне юрист. — Твой отец душу готов был продать за яблочный пирог. — Я знаю, он всегда заказывал его в тех кафе, куда мы ходили вместе, в Буэнос-Айресе. Это всегда был теплый пирог с шариком ванильного мороженого и щепоткой корицы сверху. — Я улыбнулся теплому воспоминанию из детства. — Как поживает твой юрист, Мартинес Эстрада? Неплохой вроде человек, хотя с некоторой сумасшедшинкой. Он хорошо к тебе относился? — Откуда вы о нем знаете? — Это я рекомендовал его твоему отцу, искавшему исполнителя своей воли в отношении тебя. Так как он о тебе заботился? — Делал все, что было в его силах. Он даже брал меня в свою семью на каникулы, когда мог. Но его жена не была в восторге от появления третьего сорванца в доме, а дети не желали терпеть конкурента в моем лице. Он сохранил мои деньги и хорошо ими управлял, пока я учился в школе. А как так вышло, что вы работаете на Мистера Мальченко? — Он один из моих клиентов. Я старший партнер в юридической фирме, расположенной в Брюсселе. Специализируюсь на том, чтобы мои клиенты платили поменьше налогов, и твой случай произвел на меня эффект разорвавшейся бомбы, — эти слова заставили меня рассмеяться, а он продолжил: — Я пережил развод, детей нет, три дня в неделю провожу в Париже. Мой кот сбежал на поиски любовных приключений и не известно, когда он вернется. А теперь расскажи немного о себе. Ты живешь в Лондоне? — Да, я изучаю Историю искусств. А еще я художник. — И ты живешь с мужчиной? — я смутился от слов Лефевра и заговорил тише. — Да, его зовут Константин Репин. Я не знаю, почему полиция им заинтересовалась. Он владелец крупной нефтяной и нескольких транспортных компаний. У него есть Фонд для начинающих художников, который выделил мне стипендию для обучения. Мы встретились в Буэнос-Айресе, потому что Константин заинтересовался моими работами, а потом у нас случилась любовь. Я рассказывал все это, все больше сердясь на незнакомца за соседним столиком, который уставился на меня своими серыми (не зелеными) глазами и, не скрываясь, прислушивался к разговору. Что с ним не так? Никогда не видел живых геев? — Ты счастлив? — Да. Константин очень добр и мил со мной. Если бы не он, я до сих пор бы обслуживал столики в кафе и рисовал на полях старых газет. Думаю, я очень сильно его люблю, а он отвечает мне тем же, — прошептал я. — Если тебя устраивает такое положение дел, то никто не имеет права тебя осуждать! Как ты распорядился своим даром рисования? Твой отец рассказывал, что с трудом мог уберечь свои документы и карандаши от малыша Гунтрама. Он предсказывал, что ты станешь художником. — Так и случилось. Только больше не порчу важных бумаг, — рассмеялся я. Лефевр сказал правду — мой бедный папа всегда старался положить свой портфель как можно выше, чтобы я до него не добрался. — Я занимаюсь в студии у очень известного учителя, но это не особо-то помогает. Если бы Константин не ворчал, утверждая, что эти занятия крайне важны для моей будущей карьеры, ведь учитель выставляется даже в галерее Святого Петра, я бы тотчас же их бросил. В любом случае у меня будет выставка в галерее Робертсона в следующем августе. Это очень известное место, а владелец — мой менеджер. Он продает мои работы «весьма успешно, молодой человек, продолжайте работать также хорошо», — я изобразил четкий выговор пожилого англичанина и Лефевр засмеялся. — Ты помнишь отца? — Да и все еще тоскую по нему. Я не понимаю, почему он совершил суицид. Во время своих визитов, он всегда выглядел полным жизни. Думаю, он так и не простил мне смерть матери. — Ты правда так считаешь? Поверь, отец любил тебя всей душой. У твоей матери был серьезный сердечный порок, но они так сильно хотели ребенка, что решились на рискованный шаг и родили тебя. Он рассказывал мне как было дело. Очень жаль, что в конце он так сильно болел. У твоего отца оказался тот же тип рака, что у его матери — пострадал поджелудочная железа, а это очень болезненно. Он перенес немало мучений, чтобы сохранить все деньги, которые только мог для твоего образования. — Я не знал, что папа болел. Никто мне не сказал. — Возможно, Чано, хотел уберечь тебе от лишней боли. — Я узнал о смерти отца лишь спустя неделю. Школьный директор сообщил мне. — Самое главное, что ты счастлив здесь и сейчас. Хотел бы я посмотреть на твои работы. — К сожалению, здесь у меня нет ничего, чтобы показать вам. Большинство картин находятся в Лондоне. Я приехал только на неделю, чтобы встретиться с «другом». Я правда не понимаю его. Фефо звонил мне в Рождество, пригласил сюда, а затем оставил в дураках. А сейчас, заявляет, что я привез ему полкило наркотиков. — В следующий раз выбирай друзей тщательнее. Если тебе когда-нибудь понадобится юридическая помощь или просто захочешь поговорить, пожалуйста, обращайся. Я оставлю тебе свою визитку. Возможно, она тебе пригодится совсем скоро, если ты отправишься навестить могилу родителей. Я поеду с тобой. Интересно, почему этот француз так на меня смотрит? Занимайся своими делами! — Да, я очень скучаю по ним и хочу снова увидеть его и маму. Я видел цветы только на могиле матери. Наверное, у мамы остались какие-нибудь старенькие тетушки, которые иногда приходят на кладбище. Это немного по-детски, но я оставил отцу письмо. Когда я посетил его могилу год назад, впервые приехав в Париж, то так растерялся, что на ум пришли только цветы. Теперь я решил исправиться. Кажется, только в тот момент, когда я прочитал папино имя на могильном камне, наконец осознал, что он умер и больше никогда не вернется. — Мне все же очень хочется увидеть твои картины, Гунтрам. Возможно, ты сможешь показать мне, что есть у тебя дома. Мы должны вернуться прежде чем Мальченко отправиться разыскивать тебя в полицию. — Я еле уберег свою шкуру от полиции, но Константин убьет меня, когда узнает, что Федерико втянул меня в проблемы с наркотиками. — Ты не сделал ничего предосудительного и у полиции на тебя ничего нет. — Но я не могу покинуть страну, — возразил я. — Я поговорю с судьей, и мы решим эту проблему. — Спасибо. Я отплачу вам, подарив свою картину. — Это было бы замечательно, дитя. Более, чем ты можешь себе вообразить, — отозвался Николя задумчиво. Француз за соседним столиком все еще прислушивался к нашей беседе, из-за чего я чувствовал себе очень неуютно, но почему он выглядел так знакомо, как будто мы встречались раньше? Лефевр привез меня домой и долго о чем-то разговаривал с Борисом. Тот не выглядел счастливым, но не стал меня ругать. Все произошедшее совершенно точно не моя вина. Лефевр запретил мне разговаривать с кем-либо из членов семьи Федерико и был очень рад получить в дар несколько моих рисунков. Я отправлю ему нормальную картину, написанную маслом, из Лондона. 6 января. Я смог вернуться в Лондон. С меня сняли все подозрения и теперь я чист перед законом. Константин очень расстроен всей этой неприятной историей, и я его понимаю. Мне нужно чаще прислушиваться к его словам. В будущем буду поступать так, как он советует. Константин очень умный, раз предвидел, что Фефо снова втянет меня в неприятности. Единственная приятная вещь среди всего этого кошмара — то, что мне посчастливилось встретить одного из друзей моего отца.