Into the Lion's Den

Дневник Гунтрама де Лиля. 12 августа 2003 года (продолжение). 3 августа доктора наконец решили отпустить меня на волю. Я не помнил ничего о прошедших двух неделях. Совсем ничего. Ни огней, ни голосов, ни медсестёр и докторов вокруг, как это обычно описывается в романах. Я просто спал и спал, чтобы однажды проснуться со всеми этими трубками, воткнутыми со всех сторон в моё тело, чувствуя себя абсолютно отвратительно, как будто моя жизнь скатилась на самое дно и ниже падать уже некуда. Меня перевели в отделение интенсивной терапии, где медсёстры охотно поведали — то, что я выжил, настоящее чудо. Я пережил два сердечных приступа, потерял селезёнку и часть печени. Доктора не были уверены, что моя левая рука сможет обрести прежнюю подвижность, хотя кости срастались хорошо. А ещё я буду до конца своих дней горстями есть таблетки, потому что моё сердце сильно не в порядке. Кроме того, необходимо избегать стрессов любого свойства и забыть о физических нагрузках, так как оно может просто не выдержать. В больнице я познакомился с милой женщиной-психологом, которая очень долго рассказывала о моей новой жизни в качестве пациента-сердечника. Она была так любезна, что озвучила перечень разрешённых вещей — я могу просто жить, например. Мы никогда не говорили с ней о том, что произошло в тот злополучный день, чему я был несказанно рад. Я страстно желал, чтобы воспоминания ушли прочь и радостно проглатывал каждую таблетку снотворного, что мне давали в больнице. Доктора отпустили меня на волю вчера, а до этого я почти всё время пребывал в лекарственно-наркотической пелене, ошеломлённый и счастливый. Большую часть дня я спал и почти не разговаривал, так как это забирало у меня слишком много энергии. Константин был рядом всё это время, и я не могу злиться на него, даже если должен. Он спал на неудобной кушетке и не покидал меня ни на одну секунду. Думаю, Обломов сильно утомился постоянно приносить ему сэндвичи и кофе. Михаил приходил несколько раз, но не оставался надолго, только разговаривал о чём-то с «боссом» по-русски. Теперь я понял до конца значение этого обращения. Оно не было кличкой или прозвищем. Это было обозначение его официального ранга. Если ты имеешь дела с такими людьми, как Линторфф и он помогает тебе в плане финансов, кое-что из их грязных делишек и обучаев приходится соблюдать. Ни его, ни Константина нельзя признать невинными овечками. — То, что сказала твоя жена, это правда? — Да, мой ангел. Я не хотел, чтобы ты был посвящён в эту часть моей жизни. Я слишком люблю тебя, чтобы ранить. — Как ты мог лгать мне? Я ведь любил тебя. — Мне не хотелось обманывать тебя так долго, но одна лишь мысль, что ты можешь покинуть меня в ту же минуту, как только узнаешь правду, приводила меня в ужас. — Я разрушил семью, Константин. Я лишил твоих детей отца. Насколько же низко я пал? Я собираюсь вернуться домой и надеюсь, что больше никогда тебя не увижу. — Нет, я не позволю тебе уехать. Ты принадлежишь мне, и ты сейчас слишком болен, чтобы путешествовать в одиночку. Я присмотрю за тобой, пока тебе не станет лучше. Всё снова станет хорошо. Моя жена заплатит за то, что она натворила. — Заплатит за то, что пыталась защитить своих детей? Это ты должен молить её о прощении. Я даже не подозревал, что ты женат! А ты изменял жене всё это время! Это так ты хранишь клятвы, данные перед Господом? — Гунтрам, это был гражданский брак. Бог не участвовал в этом мероприятии. Она всегда знала о моей склонности к людям одного со мной пола. Мы поженились потому что ей безумно нравились мои деньги, а я нуждался в связях её отца в Политбюро в Москве. Больше ничто нас не объединяло. Мы завели детей только из-за потребности в наследниках. Российское общество не так благосклонно относится к гомосексуализму, как в Европе. — Ты бандит! — Да, не все мои доходы получены легальным путём, Гунтрам, но это нормально для России. Я пытаюсь сделать мой бизнес полностью легетимным. — Ты наживаешься на горе других людей! Продаёшь наркотики детям, оружие убийцам, а людей маньякам-извращенцам. Как ты можешь жить с этим? — Я не делал многое из того, что ты мне сейчас приписываешь. Это скорее род занятий некоторых моих деловых партнёров. Я занимаюсь в основном транспортным, нефтяным и энергетическим бизнесом. За прошедшие годы я отошёл от других дел и хочу окончательно оставить любую незаконную деятельность в прошлом. Я очень хочу, чтобы ты поехал со мной и детьми в Санкт-Петербург. Они примут тебя. — Ты сошёл с ума? Они должны быть со своей матерью! — Ольга не сможет к ним приблизиться ещё очень долго. Это моё решение, и оно окончательное! Она посмела прикоснуться к самому важному для меня. — Ты не можешь так поступить! — Тебе нельзя сильно нервничать. Отдохни немного, мой ангел, а я о тебе позабочусь. Клянусь, что больше никто не сможет снова забрать тебя у меня. Он вышел из комнаты и тут же появился Михаил, чтобы убедить меня лечь отдохнуть, но этого не требовалось — я настолько устал от тяжёлого разговора, что был полностью опустошён. Я пытался найти аргументы, чтобы Константин позволил мне вернуться обратно в Аргентину, но все они отскакивали от него, как горох от гранитной стены. Или в Петербург с ним и детьми, или в Лондон. Но я не могу вернуться назад в то же место. На самом деле не могу. Я был очень счастлив там, но сейчас одна лишь мысль о возвращении заставляет меня задыхаться, словно загнанная лошадь и ощущать, как тисками сдавливает грудь. Врачи считают, что это симптомы стенокардии — одной из составляющих гипертрофического миокарда. Сейчас я нахожусь в номере отеля в Лондоне — очень элегантном и дорогом, но чувствую себя отвратительно, потому что знаю, что за него заплачено деньгами, которые могли быть получены от преступных группировок из африканских стран, или от продажи наркотиков глупым подросткам, или от бедных женщин, замученных в борделях ради пары лишних долларов. Сегодня меня познакомили с моим личным физиотерапевтом — Юрием Андроповичем. Он будет заниматься со мной в Санкт-Петербурге и станет следить за моим восстановлением. Доктор повторил в точности речи врачей из госпиталя, сообщив, что я пока не могу вернуться на учёбу по ряду причин. Мне необходимо отдыхать как можно больше, пить каждый день шесть видов таблеток и стараться полностью расслабиться. Он был недоволен, что мы летим в Россию, так как перелёт не пойдёт мне на пользу, но в итоге одобрил переезд — всё же это частный самолёт, да и он будет со мной рядом. Я не хочу в Петербург. Я хочу вернуться в Буэнос Айрес. *** Михаил чувствовал себя очень уставшим. Не из-за мальчика, который мог почти не двигаться, всё ещё ощущая боли после операции, измученный за время пребывания в больнице и очень разочарованный тем, что его сказочный принц оказался коварным змеем. «Пришло время повзрослеть, Гунтрам, пора стать чуточку мудрее, дитя». Нет, он устал от постоянного наблюдения, которое Репин велел установить за мальчиком. Ещё больше охраны вокруг, чем прежде, ещё больше давления, докладов обо всех делах и занятиях парнишки и запрет на покидание комнат. Гунтрам почти ни на что не реагировал и это очень сильно беспокоило. Юноша действовал как автомат: выполнял все команды, только повозмущался немного, когда Репин поведал ему о своих планах забрать Гунтрама в Россию, и чуть не довёл себя до третьего сердечного приступа, когда попал в холл отеля, заполненный бизнесменами, прибывшими на конференцию. Пришлось быстро-быстро вести его в номер. Гунтрам почти ничего не ел, молча смотрел телевизор или читал книгу и только иногда подолгу писал что-то в своём дневнике. Только было Михаил понадеялся, что написанное мальчиком позволит им больше узнать о том, что же произошло в подвале, но парень завёл новый порядок и стал уничтожать все исписанные страницы, спуская их в унитаз. Михаил принёс ему карандаши и бумагу — те, что Гунтрам любил больше всего, но юноша даже не взглянул на них; он просто сидел возле окна, глядя на улицу, и ничего не делал. Репин приехал на обед, но парень отказался спуститься. К великому удивлению Михаила его работодатель позволил данному проступку остаться безнаказанным. Мальчик долго возился с едой и забыл принять таблетки на ночь. Репин его отругал, но не смог даже переключить на себя внимание Гунтрама. В десять, Репин отослал Массаева прочь, решив провести ночь наедине с парнем. * * * — Пойдем, мой ангел, уже очень поздно и ты должно быть сильно устал, — шепнул Константин, не желая его напугать, так как в последнее время Гунтрам стал очень сильно реагировать на любое слово или фразу, сказанные чуть громче, чем обычно, на шум или резкий жест. Эта шлюха, его жена, сделала гораздо больше чем просто причинила физический ущерб; теперь его ангел сторонился Константина из-за её коварной лжи. Юноша толком не ел, почти не разговаривал и не выказывал интереса ни к чему из того, что раньше заставляло его глаза сиять и смотреть на окружающий мир с восхищением и благоговением. Теперь нет; его горе было почти осязаемо. Гунтрам застыл в нерешительности около кровати. Константин планирует остаться? Скорее всего так и есть, ведь он снял пиджак и галстук. Сердце парня пустилось в галоп и он присел на краешек кровати, пережидая приступ головокружения. — Тебе помочь раздеться, дорогой? — спросил Репин участливо, снимая свою собственную рубашку. — Нет, я в порядке, — ответил Гунтрам так тихо, что мужчина пришлось напрячь слух, чтобы его расслышать. — Я попрошу Михаила помочь мне с пуговицами. — Разве не лучше, если это сделаю я, мой милый? — спросил Константин расстроенно. «Он последует за тобой как щенок по всему миру, убивая каждого, кто будет мешать. Как он поступил с твоим дружком, у которого были проблемы с наркотиками. Константин проверяет все твои письма и разговоры и ненавидел его». Слова Ольги отпечатались в мозгу казалось навечно, и Гунтрам понял, что впредь он будет предельно аккуратен, потому что любое небрежно брошенное слово может заставить монстра проявить себя. Юноша сглотнул комок в горле прежде чем ответить: — Боюсь, что доктор запретил мне заниматься сексом ещё несколько месяцев. Моё сердце может не выдержать. — Дорогой, я знаю это и никогда не сделаю ничего, что может тебе навредить, — отозвался Константин и шагнул вперёд, ухватив Гунтрама за талию и привлекая к себе. Он почувствовал небольшое разочарование из-за нервного, сбивчивого дыхания своего любимого мальчика, — Я лишь хочу спать рядом с тобой и обнимать тебя так, как ты это любишь. Можешь ли ты себе вообразить, насколько ужасным испытанием для меня стало наблюдать тебя, изо дня в день недвижимо лежащим в кровати?! Я не мог тебе ничем помочь, только навещать и смотреть-смотреть и то не дольше часа в день! И я не знал, вернёшься ли ты назад ко мне. Гунтрам, позволь мне просто помочь. — Прости, я не думал, что для тебя это тоже было непросто, — виновато пробормотал Гунтрам, позволив мужчине начать снимать с него одежду, что тот проделывал с чрезвычайной осторожностью, стараясь не задеть гипс на левой руке и бандаж, охватывающий торс. Синяки уже прошли, но Константин понимал, что шрамы останутся скорее всего навсегда. — Тебе больно? — Нет, я чувствую себя вполне сносно. Хочу уже отказаться от обезболивающих. — Не очень хорошая идея — болевые ощущения увеличат нагрузку на твой организм; ты должен принимать таблетку сразу, как только почувствуешь в этом потребность, молодая ткань свежих рубцов очень чувствительна. — Как скажешь, — ответил Гунтам покорно, так как мужчина закончил расстегивать пижамную куртку. Затем он сбежал в ванную, чтобы успокоиться. — Ты не возражаешь, если я займу правую сторону кровати, Константин? Доктор сказал, я не должен спать на той стороне, где сердце, да и гипс мешается. — Конечно! — ответил мужчина, меняя место. Как только Гунтрам улёгся, Константин обвил свои руки вокруг него и убедился в том, что его любимый тщательно укрыт. — Моя любовь, жду не дождусь, когда ты уже приедешь в Россию. — Позволь мне вернуться домой. — Домой? Твой дом рядом со мной, Гунтрам, — произнес Репин суровым тоном, заставив мальчик вздрогнуть. — Думаю, устроить небольшое путешествие. Мы можем остановиться на несколько дней в Париже, возможно, там тебе станет немного лучше. Надеюсь, ты снова начнёшь рисовать. Тебе всегда нравился этот город. — Не знаю, смогу ли когда-нибудь снова рисовать, — признался Гунтрам. — Она сказала, что ты любишь меня только за моё искусство и возможно это к лучшему. — Твоё искусство — это то, что даёт тебе силы жить! Никогда не забывай об этом! — выкрикнул Константин, спрыгнув с кровати, тогда как Гунтрам остался сидеть, в ужасе сжавшись в комочек и прильнув спиной к изголовью кровати. — Я буду рисовать, если ты так хочешь, пожалуйста, не расстраивайся, — пробормотал он, опасаясь, что мужчина может выместить свой гнев на ком-нибудь из-за его глупости. Разве он не убил бедного французского банкира за то, что тот ухаживал за Гунтрамом на одной вечеринке и пытался поцеловать его в камере хранения? — Нет-нет, мой дорогой, пожалуйста, не нервничай. Ты всё не так понял, — произнёс Константин очень мягко и прижался к нему так тесно, что его тело окутало Гунтрама в подобие нежных оков— Ты не можешь сейчас бросить живопись. Твоя выставка имела невероятный успех! Проданы все экспонаты, а я, увы, не успел ничего купить. Мы были всё время в госпитале. А вот Обломов сходил на вернисаж. Твой менеджер, Робертсон, был очень рад его видеть. Иван рассказал мне, что зал переполняли представители высшего общества Лондона и большинство были весьма впечатлены твоими картинами. Твой учитель также был там и был наповал сражён твоей серией с изображениями обнажённых женщин. «Великолепно, просто великолепно», — вот что он сказал. Он также поведал Ивану, что не понимает, почему ты в классе ведёшь себя как имбецил, но при этом способен создавать настолько великолепные вещи, когда находишься в одиночестве. Я видел многие твои работы в студии, прежде чем они были упакованы, и они невероятно прекрасны! Как тебе удаётся создать благодать, изображая парочку панков, сидящих на заплёванной лавочке и пьющих пиво, купленное на социальное пособие? Это остаётся за пределами моего понимания. Картины с детьми и бедняками были просто нарасхват — все раскупили в первый же вечер. — Правда? — Ты должен поговорить с этим человеком завтра. Я тоже хочу посмотреть. Мы можем сесть на самолёт и уже завтра в полдень будем в Париже, моя любовь. — Константин, я не хочу видеть людей! — Только твой менеджер. Мужчина прислал тебе две корзины с фруктами, пока ты был в больнице. Не спрашивай меня, куда они делись — мои люди были голодны и много нервничали, — рассмеялся он, обрадованный, что Гунтрам проявил интерес хоть к чему-то. — Надо радоваться уже тому, что хотя бы открытка со словами ободрения избежала участи быть съеденной. Кроме того, у него есть для тебя чек: почти 56 000 фунтов стерлингов от продажи картин. — Пусть оставит деньги себе, Константин, мне они не нужны. — Почему? ТЫ их честно заработал! — снова возмутился мужчина, но в этот раз Гунтрам не отреагировал. — Хорошо, не бери их. Тебе они не нужны, но ты мог бы отправить их священнику в Аргентину. Или ты хочешь, чтобы далеко не бедный владелец галереи потратил твой заработок на шампанское для его избалованных богатых покупателей? — Нет конечно. Ты прав. Падре сможет потратить их с большей пользой чем я. — Точно. Кроме того, тебе ничего не нужно, пока у тебя есть я, а уж я позабочусь о тебе так, как посчитаю нужным, моя любовь. Ты будешь счастлив со мной снова. * * * — Гунтрам, немедленно выходи из машины. Ты не можешь провести там весь день, — почти рявкнул Константин, который уже больше пяти минут ждал пока мальчик выйдет из автомобиля, стоявшего посреди оживлённой улицы. Гунтрам наконец-то покинул длиннющий Ролл-Ройс, но сделал один шаг назад, когда увидел множество людей, прогуливающихся по улице. Его дыхание участилось, и он прислонился к крыше машины в поисках опоры и поддержки, выглядя по-настоящему испуганным. — А сейчас мы пойдём и встретимся с твоим менеджером. Это всего лишь старина Робертсон. Ему почти 80, — Константин продолжал бушевать. — Я не хочу. — Гунтрам, двигайся. Или ты хочешь бросить всё и рисовать только для меня? — Нет, — прошептал Гунтрам и пошёл вперёд, смело открыв дверь, но тут же чуть не убежал прочь, куда глаза глядят, когда телохранитель нагнал его, чтобы помочь открыть дверь. «Надо объяснить моим людям. Никаких резких движений и никто не должен подходить из-за спины», — отметил для себя Константин и бережно придержал мальчика за локоть. Внутри галереи Гунтрам оглянулся вокруг, увидел хорошо знакомое открытое белое пространство, ощутил всеми фибрами души царящую в помещении благословенную тишину и всё это стало бальзамом для его измученных нервов. Девушка на рецепции узнала его и приветствовала, сразу же начав энергично расспрашивать об аварии. Всё что Гунтрам смог выдавить из себя в ответ — была нервная улыбка. — Гунтрам, почему бы тебе не устроить для меня небольшую экскурсию, пока юная леди сходит за мистером Робертсоном? — произнёс Репин, спасая любимого от навязчивого внимания. Они вдвоём обошли две комнаты, на стенах которых разместились 25 картин и рисунков юноши. Почти два года работы, проделанной человеком, которым он больше не являлся. Гунтраму они казались совершенно чужими; неужели он когда-то думал, что люди такие? Добрые, светлые и хорошие? Нет! Они охочие до денег, продажные и тёмные душой, очень тёмные. — Этот рисунок углём, изображающий руки, был очень популярен у публики, — дал знать о своём появлении Робертсон. — Я получил сразу несколько предложений в отношении него, но он был продан почти мгновенно. Мой коллега из Германии купил. Он хочет выставить эту работу у себя в Берлине. Ты получил четыре хороших критических отзыва и один нейтральный. Ты не можешь это всё оставить, мой дорогой мальчик. — завершил свою тираду пожилой мужчина и бережно пожал правую руку юноши, заставив Гунтрама вздрогнуть от прикосновения. — Это была очень неудачная автомобильная авария. Я надеюсь они поймают этого ублюдка. — Спасибо Вам за ваши сообщения, мистер Робертсон. — Не стоит упоминания! Мы все очень переживали за тебя. Миссис Смитерс дважды приходила сюда, чтобы узнать новости о твоём состоянии. Это случилось сразу после того, как ты ушёл с работы, не так ли? — Да. Гунтрам всё ещё не до конца оправился от происшествия, Мистер Робертсон, — предупредил мужчину Репин. — Может он посмотреть гостевую книгу? — Конечно же. Она почти закончилась, — ответил владелец галереи, взяв с бокового столика небольшую книжицу, затянутую в дорогую кожу. — О нет, только не снова! — произнёс он, когда заметил молодую женщину, фотографирующую картины, написанные пастелью. — Без вспышки! Простите меня, я должен вразумить неразумных. Они не могут прочитать простую надпить и не способны распознать даже простейшее изображение перечёркнутой вспышки. Мадам! Русский взял юношу за руку и отправился дальше любоваться картинами, Но Гунтрам ничего не говорил, не считая пары односложных ответов на вопросы. Тут у мужчины зазвонил телефон, и он вышел из комнаты, ответив в трубку что-то по-русски. Внимание юноши привлекла женщина средних лет, очень просто одетая и разглядывающая серию изображений детей из трущоб. Казалось, она находится в полном восторге, и он начал переживать оттого, что его картины разглядывают столь пристально. «Наверное, она — школьный учитель, ничего больше», — попытался успокоить самого себя Гунтрам: «Она всего лишь смотрит на твои работы, она ничего тебе не сделает». — Разве это не прекрасно? — спросила женщина у Гунтрама, почти повергнув его в панику этим простым вопросом. — Вы выглядите несколько расстроенным. — Я в порядке. — Мне очень нравится. Коллега по офису рассказала мне об этой выставке. Она посетила её в обед. К сожалению, у этой экспозиции нет каталога. Я не могу насмотреться на картины. Вы знаете что-нибудь о художнике? — Нет, — просипел Гунтрам. — Здесь только краткий лифлет с некоторыми из картин, в нём говорится о том, что он родом из Аргентины. — продолжила женщина свой монолог, разглядывая маленький буклет. — Вот, эта! Вы видели этих прелестных маленьких детей? Они выглядят как настоящие «дети трущоб», а печенья, которые они грызут точь-в-точь такие же, какие ела я, когда была маленькой девочкой! Я из Аргентины родом, а Вы? — Я француз. — Это нынче большая редкость встретить кого-то из моей страны здесь, особенно после 2001 года. Люди нас не любят. Вы бывали в Аргентине? — Да, — ответил Гунтрам, ощущая, как его накрывает приступом панической атаки. Его мозг работал в полную силу над задачей — не может ли эта женщина быть подослана? Ольга Фёдоровна тоже выглядела как элегантная леди, а потом превратилась в кровавого монстра. — Правда? А когда и где? — Много лет назад. Прошу меня простить, — скомкано ответил Гунтрам, изо всех сил прижимая книжечку к себе в попытке снизить напряжение, и повернул обратно к телохранителю, который стоял у двери. — Эй, не уносите книгу. Я тоже хочу написать пару слов! — услышал он крик из-за спины и увидел, что он идёт к нему, протянув руку. Гунтрам стремительно сделал шаг назад и швырнул книгу на стол, стараясь не приближаться к женщине, а затем чуть ли не бегом вернулся к Константину. — Сумасшедший, — пробормотала изумлённая женщина, беря книжицу со столика. * * * Дневник Гунтрама де Лиля. 20 августа2003 года. Вот уже неделю я нахожусь в Париже. Константин провёл со мной первые четыре дня, Но потом ему пришлось уехать по делам бизнеса, и я искренне не желаю знать, в чём они заключаются. Думаю, он сейчас в Цюрихе, навещает главу Ордена. Они там все перегрызлись как цепные псы, потому что Морозов напал на одного из членов Ордена и заставил Линторффа потерять немало денег в нескольких странах Центральной Европы. По словам Михаила Петровича, он хотел, чтобы Константина устранили. Борис Мальченко рассказал мне, что Линторфф предложил двухмесячное перемирие после нападения на меня, и первый месяц уже почти вышел. Теперь они хотят снова попытаться договориться, прежде чем начнут убивать друг друга. Константин и Морозов потеряли контроль над газовым бизнесом в Грузии, так как Линторфф вынудил всех их заказчиков отказаться от контрактов и у них не было достаточно времени для того, чтобы найти новых покупателей. Компания по имени Газром была также потеряна и это стало серьёзным ударом для Репина, так как он рассчитывал на неё, чтобы уравнять неважнецкое положение дел, сложившееся в Москве. Надеюсь, они уладят все свои проблемы. Я не хочу, чтобы Константин пострадал, чем бы он не занимался. Я больше не люблю его, но не хочу, чтобы с ним что-нибудь случилось. Он предал меня, когда лгал, но всегда был мне хорошим другом. Все эти нападки, связанные с Федерико, не могут быть правдой. Зачем ему делать это? Ведь он знает, что я люблю только его и никогда не уйду к кому-то другому. О той женщине нет новостей и каждый раз, как я спрашиваю, получаю в ответ «это тебя не должно касаться. Мистер Репин решит её судьбу. Она жива». Михаил взял меня в Лувр, но я не смог войти внутрь — слишком много людей было вокруг и меня охватила паника. Не могу находиться в окружении незнакомых людей. Это безумие, я знаю, но я просто-напросто не могу заставить себя войти внутрь помещения, полного людей. Мне физически становится дурно, учащается сердцебиение и всё такое. Ему пришлось вывести меня на улицу. Мы попробовали в другой день попасть в Музей д`Орсо, но результат был тот же. Огромный холл, заполненный туристами, заставил меня ощутить сильное головокружение и одышку. Вчера мне наконец улыбнулась удача в садах Тюильри; полагаю, что открытое пространство и большие расстояния между людьми позволили мне чувствовать себя легче, но ненамного. Михаилу потребовалось немало терпения со мной, потому что он был тихим всё время и просто сел неподалёку от меня с книгой на русском языке. А мои принадлежности для рисования, упакованные в рюкзак, он положил мне на колени. Я открыл рюкзак и уставился на блокнот для зарисовок и смотрел долгое время, сомневаясь и опасаясь. Моя левая рука всё ещё бесполезна — закована в гипс, но правая-то не болит. Думаю, я мог бы нарисовать что-то, но только не людей. Я сфокусировал своё внимание на парочке воробьёв и галок, что искали еду. Как же я скучаю по белкам из Гайд Парка. Несколько человек обратили на меня внимание и подошли очень близко, чтобы посмотреть на мою работу, и я тут же запаниковал. К счастью, Михаил поинтересовался у них, что им нужно с таким зверским выражением на лице, которое я никогда прежде у него не видел, оно было по-настоящему ужасающим. Люди поспешно удалились. — Спасибо. — Не за что. Это моя работа, — усмехнулся он. — Было непросто быть русским, работая при этом во французском посольстве в качестве военного атташе. Ни одной из сторон я не нравился. Рад знать, что ещё не утратил хватку. Эти птицы хороши. — Ничего, чтобы могло сравниться с прежними работами. Чушь, — ответил я, переворачивая лист бумаги лицевой стороной вниз. После этого я почувствовал себя лучше. — Гунтрам, птицы правда вышли неплохо. — Нет. Ты у нас теперь художественный критик? — Что же, по крайней мере, ты реагируешь хоть на что-то, — вздохнул Михаил, глядя на меня искоса, — Не принимай близко к сердцу. — Вы не думаете, что у меня достаточно навыков, чтобы оценить, что хорошо, а что кусок дерьма? — Следи за своим языком! — Конечно. Я же хороший Гунтрам, покладистый мальчик, которому повезло, что его трахает бандит. Я всегда должен быть милым и послушным, — взорвался я. Быстрее, чем я смог отстраниться, Массаев сжал моё правое запястье в болевом захвате. Буквально на мгновение, достаточное для того, чтобы ощутить боль, но не оставить следа. — Будь милым, Гунтрам. Мы все хотим, чтобы ты поправился, но не потерпим от тебя неуважительное поведение. То, через что тебе пришлось пройти, было ужасно и незаслуженно, но отреагировать на это — дело босса. Ты можешь ничего не делать и продолжать быть нашей примадонной. Ненавижу истеричных мальчишек, а тебе не понравится, когда я недоволен. Соберись-ка и будь хорошим. Если ты хоть раз используешь подобный тон, как сейчас со мной, в разговоре с мистером Репиным, то, что произошло в подвале, покажется тебе дружеской вечеринкой по сравнению с тем, что может устроить он. Не испытывай его терпение, парень. — Я собираюсь уехать домой. — Ты собираешься туда, куда мистер Репин тебе скажет. Ты его любовник и он любит тебя очень сильно. Он сделает всё, что в его силах, для тебя, но ты тоже должен приложить какие-то усилия. Единственная вещь, о которой ты способен думать, это как бы сбежать от него, а ведь он является твоим единственным другом! — Я хочу оставить всё это; я не являюсь частью этого мира. Я разрушил его брак! — Этот брак никогда не существовал, мальчик. Репин уже давно хотел избавиться от жены, намного раньше, чем ты появился в его жизни. — У него есть семья! Ты забыл об этом? Я разрушил её! Я лишь хотел иметь собственную семью, а разрушил жизни четырёх детей! — Ты ничего не разрушил. Они несчастны потому что их мать не заботится о них так, как следует — она заботится только о самой себе, а их отец постоянно в отъезде. Они гораздо больше любят няню, чем родителей. Мария Игнатьевна всегда находится рядом с ними. Босс хочет изменить текущее положение дел, хочет, чтобы его дети находились рядом с тобой. Он предложил тебе постоянное место рядом с собой! Гунтрам, поезжай в Санкт-Петербург и дай ему шанс починить то, что было сломано. — Я больше ему не верю. Он мне лгал. — Потому что любит тебя и не хотел, чтобы ты страдал. Он сожалеет о своей ошибке. Всё это время он был с тобой рядом. Не многие способны на такое ради любовника! Гунтрам, ты уже больше не дитя. Пора вырасти. Никто не совершенен, и мы все ошибаемся. Нужно найти способ справляться с ними. — Я больше не люблю его. Он не тот человек, за которого я его принимал. Он абсолютный незнакомец для меня. Ты тоже; посмотри на себя — ты только что сделал мне больно только потому, что тебе не понравился мой тон! — Нет, я не сделал тебе больно. Я лишь хотел, чтобы ты осознал своё положение. Мы твои друзья, но ты должен вернуться к нам. Противодействие с твоей стороны нас не изменит и только будет причиной твоей боли. Ты не русский и никогда не жил при той системе, когда нужно или быть частью Мафии, или идти подметать улицы. Они сами организуют такой порядок. Мы оба французы и не можем этого понять. Если он не станет это делать, на его место придёт другой. Многие мечтают о положении мистера Репина, начиная с его жены. Она пошла против тебя только потому, что хотела свергнуть мужа, а не из ревности! Её поддерживал кто-то внутри организации, но мы пока не знаем кто. — Она велела мужчине не портить моё лицо, так как оно прекрасно и Константин будет полностью поражён. Это была идея Морозова, — признался я. — Думаю, Юрий предвидел нападение, так как он заставил меня носить маленький мобильный с собой. Он сказал мне включить его, если что-то вдруг пойдёт не так. — Юрий был отравлен ещё утром, вот почему он не мог говорить с тобой. Согласно результатам вскрытия, он умер в 12 часов. — Нет, я говорил с ним. Он был еле жив, но ещё говорил со мной часа в три. Я уверен. Это он напомнил мне про телефон. Понятия не имею, что это было, — произнёс я взволнованно. — Не думай об этом. Я слышал немало странных историй о подобных ситуациях. Поле боя — самое подходящее место, чтобы обрести Бога. Ты уверен насчёт Морозова? — Я уже не знаю. Если Вы говорите, что я общался с трупом… — Время смерти могло быть определено неверно. — Думаю, она именно это сказала Степанову, но я могу ошибаться. Я был в шоке.  — Ты хорошо сделал, что сказал мне. Мистер Репин знает, что с этим делать. Я продолжал думать о том, что он мне сказал. Я не знаю. Возможно, я должен дать Константину ещё один шанс. Я не всегда был справедлив по отношению к нему. О чём я думаю?! Я больше его не люблю. Может быть, никогда не любил, просто был счастлив находиться рядом, не знаю. Он вынуждает меня ехать в Россию, хотя я не хочу. Я должен сказать ему это очень чётко. Мы оба договаривались, что можем расстаться в тот момент, когда один из нас не захочет продолжения. Мы лишь обещали быть честными друг с другом. Никаких драм. *** Единственное, что Константин сейчас хотел — вернуться в Париж. Встреча с Линторффом обещала быть очень неприятной, так как его оппонент решил возложить на Репина ответственность за всё, что случилось. Он хотел невозможной компенсации (карт-бланш по вопросу приватизации в Румынии, 4 миллиарда евро для компенсации своих потерь и голову Морозова на сдачу) или готов был объявить полномасштабную войну. — Я даже отослал твою жену прочь! Я всегда уважал наше соглашение и чем ты мне отплатил? — кричал он, и Константин начал опасаться, что Линторфф может заинтересоваться причинами, почему он хочет убить свою жену. — Конрад, будь благоразумен. Морозов действовал по собственному почину. Он хотел сместить меня, как тебе прекрасно известно. Он пришёл к тебе первому. — Я отклонил его предложение. Я блюду свою честь! — Я не делал ничего с этим! — Морозов, эта гнусная крыса, следует каждой твоей команде. Если ты не обладаешь достаточной властью, вопреки тому, как я думал, возможно будет к лучшему, если ты отойдёшь в сторону. — Я контролирую свою территорию. Молись, чтобы я не пришёл к тебе! — Пожалуйста, джентльмены, нам не нужно спорить, — Фердинанд фон Кляйст попытался успокоить разгорячившихся мужчин. — Проявление темперамента не разрешит разногласия. — Я потерял больше чем 4,8 миллиарда! — кричал разъярённый Линторфф, игнорируя второго человека, долго время бывшего его другом. Он сейчас не хотел мира, он хотел объявить войну, поэтому Фердинанд провалится в своих попытках отсрочить неизбежное. По крайней мере, Михаэль Дэлер лучше понял всю концепцию. Этот русский подонок нагло проверял возможности их защиты, атакуя его ассоциатов — провоцируя восстания и беспорядки в Ордене, а Фердинанд только и мог, что думать о стоимости войны! — Мои компании потеряли 7,8 миллиардов, благодаря тебе, и огромное количество контрактов! — Продай что-нибудь из своих картин, — едко возразил герцог. — Конрад, у нас никогда раньше не было неприятностей. Зачем мне нападать на тебя сейчас? Это же самоубийство! — попытался объяснить Константин Конраду ещё раз, но тот всегда очень плохо относился к любым попыткам оспорить его лидерство. Измена — это то, что просто сводило его с ума и вводило в одно из его убийственных настроений. — Ты обманул моё доверие. Вспомни, кто помог тебе после 1991 года. — Я позволял твоим братьям работать на моей земле. Мы делились опытом друг с другом. Клянусь головами моих детей, что я не давал приказа. Это была реакция Морозова на то, что вы уничтожили его компанию. — И я ещё не закончил. — Конрад, то, что ты требуешь, невозможно сейчас. Я просто не смогу себе это позволить. — Твои предложения? — Голова Морозова, но добытая моим способом, мои глубочайшие извинения тебе, Газром переходит под твоё управление, а также 1,5 миллиарда в компенсацию потерь. — Это ничто. — Я пытаюсь сбалансировать нужды моих собственных компаний и ассоциатов. Я не могу контролировать четыре сотни групп, действующих на территории бывшего СССР без наличности. Мне нужно время, чтобы заплатить 2,2 миллиарда. — Это были 4 миллиарда, Репин. — Тогда идём в войну. — Как пожелаешь. — Надеюсь, ты сможешь удержать моих людей, когда они однажды придут на твои территории, когда я уйду. Это будет Пиррова победа, чего ты добиваешься? — Что же ты предлагаешь? — Ничья. Шесть месяцев, чтобы очистить наши земли от предателей. Затем мы встретимся снова и установим новые правила для нас. Я отдам тебе 2,2 миллиарда в качестве компенсации, но хочу получить полную свободу действий в Центральной Азии и Латинской Америке. — Хорошо, забирай Азию. Но я слишком люблю Бразилию, чтобы покинуть её. — Понял; будем там сосуществовать, как было ранее. — Точно. Центральную Азию забирай — вся твоя. Но держись подальше от Европы, если только не планируешь вложить свои победы в нас. Мы возмущаемся трастом, что ты разместил в Америках по этому вопросу. — Я не могу заставить моих партнёров покупать твои услуги, но будь спокоен, я смогу показать им моё неудовольствие неверно сделанным выбором. Мы должны всегда оставаться с нашими друзьями. — Очень хорошо, что мы достигли понимания. Увидимся в Петербурге в середине февраля, — и Линторфф подтвердил заключение пакта пожатием рук, к облегчению Фердинанда и Обломова. — Буду рад принять тебя в своём доме. — Ещё один нюанс, — услышал Константин чистый баритон и вздрогнул. — Да, Конрад? — Мне просто любопытно кое-что. Почему ты так зол на свою жену? Когда она пришла ко мне, то упоминала о чём-то в Лондоне. Я прогнал её конечно же. — Она разрушила кое-что, что было моё. Это стало последней каплей, переполнившей чашу. — Произведение искусства? — Можно и так сказать. * * * Дневник Гунтрама де Лиля 24 августа, 2003 Константин вернулся вчера вечером со встречи с Грифоном. Он был очень уставший и выглядел побеждённым. Не знаю, что Линторфф мог ему сделать, но это должно быть серьёзно, потому что он провёл всё время в горячих дискуссиях с Обломовым и Борисом Мальченко. Они даже кричали друг на друга — обычно они так не разговаривают, если верить рассказам Михаила. Константин пришёл в кровать очень поздно и всё, что я хотел ему сказать умерло у меня на губах в ту минуту, когда я увидел его больные и печальные глаза. Я смог только придвинуться и дать ему возможность стать ближе. Он долго гладил мои волосы, нежно целовал меня в губы и бормотал: «ты самое лучшее, что со мной случалось». Мы выехали в аэропорт через два часа.