Into the Lion's Den

Фердинанд проводил меня в библиотеку и велел оставаться там. — Ты в порядке, парень? — спросил он меня, и я, не в силах говорить, просто кивнул в ответ. Серб последовал за нами и мужчины стали о чём-то говорить на немецком. Я смотрел на пламя и распространявшееся от него тепло давало мне хоть и зыбкое, но всё же ощущение защищённости. — Гунтрам, я отвезу тебя сегодня в город, если хочешь, — предложил Горан, — наверное тебе нужно купить немного карандашей для твоих рисунков. — Нет необходимости, мистер Павелик. — Правильно говорить Павичевич, но ты можешь называть меня просто Горан. — Спасибо. — Я понимаю, что ты чувствуешь себя немного потерянным, но поверь, всё что случилось, к лучшему! Ольга Фёдоровна не остановится пока не уничтожит тебя, — сказал Горан. — Тебе будет лучше здесь. Герцог может быть весьма впечатляющим. — Я бы предпочёл находиться дома, — прошептал я в ответ чуть слышно. — Это невозможно. Ты один из нас, маленький брат. Как может такой хороший парень, как ты, иметь хоть что-то общее с Репиным? — Я не знал, кем он является. Я полюбил его до того, как узнал. Хотел уехать домой, но он не позволил, потому что сейчас я очень болен. И даже, когда я хотел оставить этот мир, Михаил успел меня спасти. Я не знал, что нужна тёплая вода, чтобы кровь не сворачивалась, и доктора вернули меня к жизни. — Зачем ты пытался покончить с собой? Твоя жизнь — это невероятно щедрый дар Господа, кроме того, ты обладаешь талантом создавать прекрасные вещи. Обломов также рассказывал мне, что ты любишь помогать людям. Почему ты хотел всё это оставить? — спросил Горан осторожно. — Я не мог оставаться наедине с моими воспоминаниями. — Они скоро потеряют свою остроту и яркость или будут со временем замещены более счастливыми воспоминаниями. Я знаю, что случилось в Лондоне. Репин расправился с теми людьми, что посмели тебя тронуть. Тебе следует продолжать просто жить и забыть всё, если сможешь. Жизнь слишком коротка, чтобы провести её в боли и сожалениях. Думай обо всём происходящем, как о новой возможности. Тебе дан шанс взять новый старт, подальше от Репина, — произнёс Горан, и я правда хотел поверить в его слова. — Новый старт, но уже с твоими людьми, — добавил Фердинанд. — Никто здесь не знает, что произошло или откуда ты прибыл. Герцог представил тебя, как своего подопечного и, поверь мне, никто не посмеет оспаривать его решения. — Константин сказал, что он убил мою семью — Да ладно, ты правда веришь словам преступника? Решение было принято так называемой Старой гвардией в то время пока Конрад находился в больнице, — возразил Фердинанд. — Мы никогда не имели ничего против твоего отца. На самом деле, это именно он обнаружил, что его брат и отец затевают заговор. Сам он всегда считал, что Конрад — это лучший выбор в качестве Грифона и Главы Ордена. — Я не понимаю этого. — Ты думаешь, твой собственный отец мог отдать тебя человеку, который убил его семью? Разве отец не любит своего сына? Он отдал тебе герцогу, и это легко доказать, лишь потому что верил, что тот сможет защитить тебе от Старой гвардии. Ты был совсем ребёнком в 1989. Мы искали тебе повсюду в Европе, но не смогли обнаружить до настоящего времени. Скажи, Репин никогда тебе не говорил, что знает о твоём происхождении? — Нет. — Потому что он понимал — в тот момент, как только мы услышим о тебе, сразу же заберём. Мы бы никогда не оставили тебя в руках бандита! Посмотри, что сотворила его жена с тобой, только чтобы сохранить свои кредитки! — Константин был очень щедр по отношению ко мне, — защищал любимого я. — Но как надолго? — ответил Горан. — То, что он тебя любит сейчас, не означает, что он сохранит интерес в дальнейшем. Линторфф вошёл в комнату и оба мужчины встали. Не понимая зачем, я сделал то же самое. — Джентльмены, — герцог дал понять, что мы можем сесть. — Гунтрам, мой доктор осмотрит тебя после обеда. Он выпишет рецепты и даст свои рекомендации Фридриху. — Мой герцог, могу я взять Гунтрама завтра с собой в Цюрих? — спросил Горан. — Всё зависит от того, что скажет доктор. Если он разрешит, то можешь. Скажи Антонову зайти позже. Фердинанд, ты останешься на обед? — Нет, поеду домой. — Я вернусь в четыре с Антоновым, сэр, — произнёс Горан, и оба мужчины вышли из комнаты, оставив меня наедине с монстром. — Кажется, на обед остались только мы, — он пожал плечами и отправился к большому письменному столу. Я встал, чтобы выйти, но он тут же рявкнул: — Возьми книгу и сядь у огня. Не нужно уходить. Я послушался, так как всё равно не знал, куда идти и что мне дозволено делать в этом доме. — Раздел искусства там, — указал герцог, и я взял внушительный по объему том о резьбе по дереву. Я был очарован мастерством одного резчика, Тиля Рименшнайдера. Он делал великолепные фигуры в стиле Ренессанса, но в середине эпохи Готики. Рименшнайдер не раскрашивал свои работы, как было принято в то время. Я рассматривал иллюстрации долгое время, любуясь деталями — складками драпировки или изящными девичьими силуэтами. — Мадонна в часовне была изготовлена этим мастером. Ты увидишь её завтра, когда патер Бруно будет проводить мессу. Ты католик? — Да, герцог. Я был крещён в католической вере. Я трудился во славу Церкви в трущобах в Буэнос Айресе. Я не мог отправлять богослужения в России, так как был болен. — Ты посетишь церемонию завтра со мной. Патер Бруно будет твоим духовным наставником. Из какого ордена был священник, которому ты помогал? — Никакого ордена, он был простым священником. Отец Патрисио, — ответил я. — Мой учитель религии в школе, который пытался научить нас, остолопов, сопереживанию. — Он достиг в этом успеха? — В отношении меня, полагаю, да. Я старался оказывать поддержку каждый раз, как только появлялась такая возможность. — С другими учениками, мальчик. Я знаю, что в твоём случае его наставления не прошли даром. Массаев рассказал моим людям, что Репин заплатил местному авторитету, чтобы он шуганул тебя прочь из трущоб. Это правда, что ты предпочитаешь грязь лондонской брусчатке? Мне резко стало дурно. Константин правда так поступил? Это объясняет, почему Гучо вдруг изменился. У него никогда прежде не было проблем со мной до того дня. Его дочь любила меня и плакала, когда я ушёл. — Не знаю, я был очень счастлив, — прошептал я. — Возможно, ты сможешь помогать моей кузине Гертруде. Она жена Фердинанда и президент фонда Линторффа. Мы преимущественно финансируем благотворительные проекты Церкви, но также у нас есть несколько собственных проектов. Она всегда жаловалась, что ей не хватает толковых помощников. Мы должны найти тебе занятие. Что-нибудь не очень стрессовое. Очень серьёзный дворецкий вошёл и объявил, что обед подан. Я получил почти больничную еду. Яблочный сок и минеральная вода. Похоже доктор уже поговорил с шеф-поваром. Однако, всё было фантастически вкусно, пусть даже я ел обыкновенную куриную грудку и даже без грамма соли. После главного блюда, поданного Фридрихом, он вышел из маленькой столовой, и Линторфф снова заговорил: — Я не понимаю, почему сначала ты изучал социальную работу, посещал трущобы, а затем перевёлся на Историю искусств. Я думал, тебе нравилось твоё прежнее направление. — Мистер Репин настоял на переходе. Он сказал, что я должен повысить свой уровень мастерства, чтобы рисовать лучше. По его мнению, мне следовало определить границы собственных возможностей и в этом плане академический подход мог стать лучшим базисом. Я взял несколько уроков у частного преподавателя, но не смог поладить с другими учениками. Я рисую слишком классически и выгляжу скучно в эпоху современного искусства. — Я видел портрет детей Репина в его офисе. Действительно, очень красивая работа. Ещё была картина с изображением жены Обломова. Это правда, что ты пишешь в классическом стиле, но у тебя уже заметна собственная манера. — Я просто могу рисовать, не более того. — Мы найдём тебе учителя, не стоит терять практический навык. Возможно, мы сможем записать тебя в Университет на весенний семестр. — Нет необходимости. Я не останусь так надолго, сэр. — Посмотрим. Доктор, мужчина лет шестидесяти, пришёл после обеда, осмотрел меня и проверил мои лекарства. Он подтвердил диагноз — сердечная недостаточность вкупе с гипертрофической кардиомиопатией. Он выписал несколько рецептов и велел Фридриху, дворецкому, отвезти меня в понедельник в Клинику Хиршбаум к доктору Ван Хорну, который определит точную дозировку. Доктор составил диету и сообщил, что стресс для меня полностью противопоказан. Как будто в моём случае можно обойтись без стресса! — Мистер де Лиль, не желаете ли съездить со мной и мистером Павичевичем в Цюрих? — спросил меня Фридрих, когда проводил врача. Линторфф испарился сразу после обеда, отправившись снова в библиотеку. — Если ты слишком устал от перелёта, я могу попросить портного приехать сюда. — Нет, всё в порядке. Я поеду. Нет нужды понапрасну беспокоить человека, — ответил я поспешно, и дворецкий впервые мне улыбнулся. — Как угодно. Мы выезжаем в четыре часа, когда Павичевич вернётся. — Простите мистер… — какая у него фамилия? — Моя фамилия Эльзасер, но можете называть меня Фридрих, сэр. — Я как раз об этом хотел сказать. Никто не называет меня «сэр», подобное обращение заставляет меня нервничать, и я его не использую. Люди зовут меня де Лиль или Гунтрам, мистер Фридрих. — Его Светлость не одобряет фамильярность в своём окружении. Он представил Вас, как своего воспитанника. Соответственно, Вы принадлежите к его семье и Вам должно оказываться соответствующее уважением. Кроме того, если я правильно понял, Вы являетесь виконтом де Мариньяк, единственным наследником Вашего деда. — Мне сложно обращаться к Вам только по имени. Ведь Вы меня старше. Я не хочу быть невежливым. — Вы и не будете. Я могу звать Вам Вашим христианским именем, когда герцога не будет поблизости, но в остальное время буду обращаться к Вам «сэр». Вы находитесь под моей личной опекой с этого момента, так пожелал герцог. Однажды Вы сможете выбрать другого дворецкого, если пожелаете. — Благодарю, но я бы не хотел доставить Вам неприятности. — Никаких проблем, дитя. — Герцог сказал, я могу завтра посетить мессу. Церковь далеко от дома? — Часовня находится через двор, около замка. Я сообщу патеру Бруно, что Вы придёте. Вы хотите исповедаться? — Да. — Служба будет вестись на немецком, сможете следовать ей? — Я ни слова не знаю по-немецки. А падре говорит на английском или французском? — На обоих языках. Я поищу молитвенник, сможете почитать его вечером, — сказал Фридрих отеческим тоном, позволив мне чувствовать себя менее нервозно. — Что касается портного. У меня много одежды в Санкт-Петербурге. Мистеру Репину не составит труда прислать её сюда. — Герцог не желает, чтобы у Вас было хоть что-то от этого человека, Гунтрам. Он не принадлежит к нашему кругу и никогда не станет одним из нас, в отличие от Вас. Это печально, что Вы прожили с ним так долго, но к счастью ситуация исправлена. Я покажу Вашу комнату. Похоже, что дворецкий действительно устанавливает правила в этом доме. Знаменитая голубая комната была расположена на втором этаже башни, тогда как первый этаж был отдан под хозяйственные помещения. Второй этаж был разделён на голубую и красную комнаты, а ещё выше расположились личные апартаменты герцога. Комната оказалась декорирована в бежевых тонах, но шторы были голубыми, как и покрывало на кровати, а также ковёр и обивка на стульях и кушетке, стоявшей под окном. У меня также был письменный стол и ванная комната. По словам Фридриха, это была гостевая комната для членов семьи. Моё расписание он уже составил. Мне следовало быть готовым к 7-30 утра, чтобы позавтракать с его Светлостью в столовой. Затем герцог должен был отправиться в Цюрих на работу, а я получал возможность заниматься, чем мне будет угодно до 7 часов вечера — в это время хозяин дома обычно возвращался со службы, чтобы поужинать со мной и другими гостями, если кто-либо будет приглашён. Я должен хранить молчание обо всём, что могу услышать в разговорах, ведущихся в этих стенах. Множество людей из числа политической и финансовой элиты приезжают сюда почти каждый вечер, когда герцог в городе. На неделе Фридрих поговорит с патером Бруно и найдёт мне занятие (?). Мне было велено отдыхать до 16-30, когда мы планировали выехать из дома. Оказавшись в одиночестве, я расплакался как ребёнок. Никогда не чувствовал себя столь одиноким, нежели теперь, когда я знал о смерти отца. Я присел на кровать, не зная, чем заняться. Сбежать отсюда было нереально: это место настоящая крепость. Я видел, как несколько человек ходили по внешнему периметру дома. Повсюду висели видеокамеры, стёкла в окнах были пуленепробиваемые, а охрана вооружена до зубов. Лучший из них, Горан являлся гордым обладателем Вальтера П99. Константин однажды сказала мне, что Линторфф богат, как сам дьявол и абсолютный параноик, который видит повсюду предательство и заговоры. Его личный доход был в разы больше, чем у Константина, он владел хедж-фондами и банками общей стоимостью в 500 миллиардов, не считая нелегальных операций Ордена, при которых деньги стекались к ним от каждого гангстера в Европе. Эти деньги Орден успешно реинвестировал в промышленность и финансовую сферу. Они даже работали вместе с русскими, пока Морозов не создал проблемы. В мою дверь тихонько постучали, я открыл и обнаружил на пороге Линторффа. Я был удивлён, но отодвинулся в сторону, позволяя мужчине войти. Он осмотрел комнату быстро, но тщательно. — Тебя всё устраивает, Гунтрам? — Да, сэр. Спасибо. — Что бы тебе ни понадобилось, обращайся к Фридриху. Ты точно хочешь поехать в Цюрих? Я только что говорили по телефону с доктором Вагеманом, и он пояснил, что твоё состояние более серьёзно, чем я изначально полагал. Тебе не рекомендованы продолжительные поездки, поэтому следует отдохнуть сегодня и завтра. Я прошу прощения за мою резкость прошлой ночью. — Сэр, я не хотел бы причинять беспокойства более чем это необходимо. Я поеду сейчас, а отдохну завтра, если Вы согласны, — последнюю фразу я добавил, так как, несмотря на всю заботу обо мне, он всё же являлся моим тюремщиком. — Как пожелаешь, Гунтрам. Возможно, будет лучше, если ты поедешь с Гораном и выберешь себе материалы для рисования, тогда сможешь не покидать дом всю следующую неделю. Никто из нас не понимает ничего в карандашах и бумаге. Доктор сказал, что тебе нельзя находиться на холоде, твоё тело пока ещё только приспосабливается в местной погоде. — Я понимаю, сэр. — Зови мне Конрад. Мы собираемся жить бок о бок некоторое время и было бы неплохо достигнуть некоторой степени взаимопонимания между нами. У меня нет дурных замыслов в отношении тебя или твоей семьи и нет предубеждения против тебя лично. Даю слово, что сделаю всё, что от меня зависит, чтобы позволить тебе чувствовать себя как можно более комфортно рядом со мной. Наши с Репиным разногласия не должны коснуться тебя. — Что произойдёт, если Вы не получите свой долг через год? — Ты глубоко заблуждаешься, если полагаешь, что в ту же минуту, как только он не сможет со мной расплатиться, я тебя убью и пошлю труп ему в назидание. Здесь не русская Мафия. Я решу, что он потерял на тебя все права и оставлю тебя рядом с собой. Ты член Ордена и никогда не восставал против меня; вот почему моя обязанность — обеспечить тебе защиту. Чтобы этот преступник тебе ни рассказывал о нас, мы соблюдаем строгий кодекс и вред, причинённый невинному заложнику, в наших глазах является серьёзным преступлением против наших же убеждений. Не все наши братья вовлечены в финансовую деятельность или производство. Некоторые из нас участвуют в правительствах, научных организациях, университетах или представляют искусство, которое играет важную роль в нашем обществе. Мы найдём что-нибудь и для тебя, Гунтрам. — Спасибо, сэр. — Конрад, — поправил он мягко, но всё равно устрашающе. Он нехороший человек, вне зависимости от того, как вежливо себя ведёт. Константин говорит, он порочен. — Павичевич приедет в час с твоим личным телохранителем. Ты должен выполнять все его указания, если хочешь покинуть резиденцию. Это понятно? — Да, сэр… Константин. Конрад, я имел в виду, — старые привычки не спешат гибнуть. Константин поучал меня в точности, как герцог. — Постарайся не путать меня с этим человеком. Отдыхай до четырёх, — велел Линторфф холодно и покинул комнату. Я рухнул на кровать, чувствуя себя измотанным как никогда в жизни. Но без четверти четвёртого я поднялся, умыл лицо, готовый к продолжению фарса. Полный неуверенности, я спустился вниз и остановился у подножия лестницы, не зная, что дальше делать или куда идти. К счастью, Фридрих, одетый в повседневную одежду: темно-коричневый твидовый пиджак и брюки, с присущим ему аристократичное выражение лица, появился из ниоткуда и велел мне идти в библиотеку, где уже находились герцог с Павичевичем и Антоновым. Должно был он сжалился надо мной, заметив насколько потерянным я себя чувствую, так как провёл через длинный коридор, большую гостиную, зал и столовую в библиотеку — комнату с большими окнами, глядящими на заснеженный сад. Линторфф сидел за письменным столом, а другие мужчины стояли перед ним. Один был огромный блондин с милым лицом и заразительной улыбкой. — Иди сюда, Гунтрам. Это Алексей Григорьевич Антонов, он будет о тебе заботиться. Слушайся его во всём. Он получил медицинскую подготовку в Красной Армии, что особенно ценно с учётом твоего текущего состояния здоровья. Алексей будет с тобой постоянно и остановится в комнатах по соседству с твоими. — Как поживаете, мистер Антонов? — сказал я, испуганно сглотнув при мысли, что здоровенный, хорошо тренированный тюремщик будет всё время следить за мной. Нет ни одного шанса, что я смогу улизнуть от него и поговорить с Константином. — Привет, Гунтрам. Рад познакомиться с тобой. — Антонов ненадолго задержится, мне надо с ним поговорить. Сейчас ты можешь идти с Павичевичем и Фридрихом, Гунтрам, — отослали меня прочь. — Спасибо… Конрад, — добавил я поспешно после того, как он яростно взглянул на меня, так как я опять не использовал его имя. Вспыльчивость и отсутствие терпение у Линторффа всем известны. Слухи дошли даже до России. Дворецкий сел рядом со мной в огромную Ауди и повёз меня к портному, но это место было больше похоже на дорогое ателье. Фридрих дал мне в машине небольшую книжку и показал мне вещи, которые рекомендовал выбрать для выхода в свет. Горан и водитель сидели впереди и всё наше путешествие провели в молчании. Несколько раз я ловил на себе его изучающий взгляд в зеркале заднего вида. Магазин располагался в изящном здании рядом с большим озером и железнодорожной станцией. В нём совсем не было витрин и при входе внутрь создавалось ощущение роскошной квартиры. Фридрих и пожилой мужчина зашли вместе со мной в примерочную. Портной только снял с меня мерки, а потом разговаривал с дворецком на немецком. Понятия не имею, о чём они говорили, но через некоторое время Фридрих спросил: — Гунтрам, не желаешь прогуляться немного с Павичевичем? Мистер Арендт должен упаковать твои вещи и это может занять некоторое время. А после заката становится довольно-таки прохладно. — Хорошо, Фридрих. Горан молча сопровождал меня к близлежащему магазину. Очень элегантному и полному безумно дорогих вещей. — Возьми, что тебе необходимо для рисования дома, запасись на неделю-две. Ты будешь оставаться в доме до тех пор, пока мы не организуем твои занятия. — Что я должен взять? — Всё, что любишь. Карандаши, бумагу, мелки или акриловые краски. Я не знаю. — Листов размером А4 и 12-цветных карандашей будет достаточно. Я могу использовать старые газеты, — сказал я, после раздумий, и он зарычал на меня. Да, по-настоящему зарычал. — Мадам, не могли бы вы подобрать хороший набор карандашей более 90 цветов, несколько этюдников разного размера, набор графитовых карандашей, мел. Ты предпочитаешь акварель или акрил? Фридрих вышвырнет тебя из дома, если ты в первую же неделю притащишь масляные краски. — Это слишком… — его убийственный взгляд заставил меня умолкнуть. — Акварель, — прошептал я, сдаваясь. — Добавьте хорошей бумаги и кисти для неё, — завершил Горан заказ под удивлённым взглядом женщины. Она смотрела на все эти вещи и недоумевала… десять разных этюдников? Он планирует расписывать Сикстинскую капеллу? Не глядя на конечную цифру, которая должна была быть очень высокой, потому что карандаши были от Каран д`Аше, из дерева, целых 124 цвета, и акварель тоже, Горан подписал чек и принял от продавщицы три огромных пакета. — Хочешь кофе? Нет, тебе же нельзя. Ну, тогда чай или шоколад, — произнёс он, сильно удивив меня. Не предполагалось, что он будет милым со мной. Я его заложник или гарант, как они называли меня прошлой ночью. — Фридрих будет занят некоторое время. Он позвонит мне, когда закончит. — Я не знаю. — Отлично, пошли в Шпрюнгель. Это на углу и все туристы любят это место. Вишнёвый пирог там хорош. Я послушно последовал за ним. Он заказал мне чай и вишнёвый пирог. — Шоколад, пожалуй, будет слишком. Будешь его пить, когда доктора разрешат. Я молча занялся пирожным, пока он изучал меня. — Ты и правда тихий. Ты был таким всегда или это оттого, что нервничаешь, находясь здесь? — Я мало говорю и мало слушаю. Не хочу знать, что все вы делаете, — ответил я, а он рассмеялся. — Отличная идея для того, кто находился подле Репина. Ты правда не знал, кто он есть? — Когда мы встретились, он представился собственником огромной нефтяной корпорации и нескольких транспортных компаний. Я никогда не спрашивал, чем он занимается, так как неприлично спрашивать людей о деньгах. Константин рассказывал, что владеет фондом помощи художникам и очень любит искусство. Я не привлекал его вначале — не его тип, так как из тех, кто настроен на длительные отношения. Не знаю как, но я влюбился, а когда ты влюблён, то не спрашиваешь много. Ты считаешь, что все люди совершенны и он был таким для меня. Он был всегда очень внимателен ко мне и поддерживал меня далеко не только финансово. Порой я думаю, что сердечный приступ — это адекватная цена за то, чтобы узнать, кем на самом деле он являлся, — прошептал я, удивляясь самому себе — зачем я рассказываю столь личные вещи абсолютно незнакомому человеку. — Ты его больше не любишь? — Это не Ваше дело! — рыкнул я, но он продолжал спокойно смотреть на меня. — Я очень сильно любил, но сейчас уже не так уверен. Я ненавижу его способ заработка. Как он может продавать оружие, если знает, что оно пойдёт в Африку и с его помощью будут убивать женщин и детей? Что за собачье дерьмо? А проституция? Боже, некоторые из них даже детей покупают, как товар для своих гнусных целей! Но вы ничуть не лучше! Только выглядите более законно и респектабельно. Доволен теперь? — сказал я сердито, и он помолчал несколько минут, о чём-то размышляя. — Павел, мой брат, думал также. Он был способным пианистом, но его убили в войне в 1995 году. Он никогда не хотел вступать в Орден, и я уважал его желание, хотя мой дядя Младич оказывал на мальчика невероятно сильное давление. Брат был на 12 лет младше, я заботился о нём с тех пор, как ему исполнилось 13 и когда наш отец погиб во время восстания против герцога в 1989 году. — Я сожалею. Не хотел тебя ранить. — Ты не виноват. Всё прошло. Вы двое похожи, не физически, по-другому. Тем, как мыслите, вашим жизненным опытом и своими поступками. Ты напоминаешь мне его очень сильно. Хорваты пытали его и убили в лесу в качестве мести мне. Он был мёртв, когда я его нашёл, и я молил Господа много раз позволить мне умереть вместо брата. Он был по-настоящему невинным ребёнком и не имел ни малейшего отношения к моей работе. — Это ужасно! — выдохнул я, чувствуя печаль и сожаление в то же время. — Здесь нельзя оставаться на нейтральной позиции, Гунтрам. Ты уже узнал это на собственном примере. Ты был влюблён в Репина, но его жена решила от тебя избавиться, и ты заплатил за его измену и нежелание видеть опасность. Это правда, что мы имеем дело с людьми вроде Репина, но это не является нормой. Мы получаем от них деньги, но главная задача Ордена — поддержка своих участников в их легальном бизнесе. Мы держим их под контролем, а они нас слушаются. Здесь самое безопасное для жизни место по сравнению со всем остальным миром. Среди нас ты в безопасности, в отличие от нахождения рядом с Репиным, хоть ты в это и не веришь. Они бандиты, мы — нет. — Прошу прощения, но я не вижу разницы, — ухмыльнулся я невесело. — Мы живём сообразно нашему кодексу и уважаем друг друга. Ни один из нас не пойдёт против брата, потому что наказание ужасно. То, что тебе пришлось пережить, в рядах нашего братства просто немыслимо. — Константин рассказывал мне, что герцога чуть не свергли, когда Морозов пошёл против него. Он также сказал, что четыре ассоциата были убиты. Всю мою семью также убили. — Казнь как наказание за измену — да, но не садистское изнасилование или принуждение самому выбрать пытку для себя. Мы не причиняем боли — только в крайних случаях, когда это необходимо. По нашему кодексу ваши отношения с Репиным — это частное дело и не подлежат осуждению. Ольга Фёдоровна получила помощь от приспешников Репина, потому что они хотели избавиться от него. Она действовала не в одиночку. Ты — главная их цель, особенно сейчас, тем более что он очень ослаб, после того как герцог атаковал из-за войны, объявленной Морозовым. Они сейчас находятся в тупике, пытаясь восстановиться и торгуясь, чтобы вновь атаковать друг друга, Гунтрам. — Почему вы мне это рассказываете? — отчаянно воскликнул я. — Это совсем не моя игра! — Но ты знаешь об игре. Сейчас ты её часть, нравится тебе это или нет. Ты не можешь выйти из игры, только выбрать сторону и нападать на чужаков. Я хочу помочь тебе и герцог тоже. Мы примем твою сторону и проголосуем, чтобы ввести тебя внутрь, Гунтрам. Поверь нам, у герцога много возможностей и он отличный друг для своих друзей, но тебе нужно сначала завоевать его доверие. Он определил твоё место в нашем кругу. Если бы нет, он бы никогда не сказал «подопечный», представляя тебя, так как наше первое правило — никакой лжи среди своих. — Зачем ему делать это? Он убил мою семью. — Твою семью, но не твоего отца. Он совершил самоубийство, так как был очень болен — рак. Я видел выписку из его истории болезни из госпиталя Святого Сульпиция в Париже. Тот же тип рака, что был у твоей бабушки. Жером спас герцогу жизнь, рассказав Фердинанду фон Кляйсту, где искать заговорщиков. Мы узнали об этом, когда получили доступ к его личным бумагам, спрятанным в камере хранения в Женеве. Твой дядя продал весь Орден нескольким ушлым журналистам и напал на его Светлость. Мой собственный отец погиб в этой междуусобице, пытаясь спасти герцогу жизнь. Это ирония судьбы, что те же люди, что отняли часть моей жизни, теперь возвращают её назад. Пути Господни неисповедимы, Гунтрам. — Мистер Павичевич, мы можем ехать, — прервал нас Фридрих с непроницаемым выражением лица и затем добавил что-то по-немецки. — Я счастлив, что вы разделяете мою точку зрения, мистер Эльзасер, — ответил Горан очень серьёзно и оставил чаевые пятьдесят франков на столе. Вернулись мы в замок уже в обеденное время, и Линторфф велел накрывать в малой столовой. И снова я сидел по его левую руку, пока дворецкий нас обслуживал. — Тебе понравился Цюрих? — спросил он обыденно. — Да, очень красивый город, сэр. Я хотел сказать, Конрад. — Ты немного прогулялся вокруг? На секунду я решил соврать, но потом понял, что это плохая идея. Возможно, другие расскажут ему позже, как было на самом деле. — Нет, Конрад, — он выглядел довольным, что я использовал его имя. — Я выпил кофе с мистером Павичевичем. Он рассказывал о своём покойном брате и о том, что моя семья уничтожила его отца и то, что вы ввели меня в «близкий круг» и не желаете мне лгать. — Я удивлён, что Горан поведал тебе так много. Должно быть это был его самый продолжительный разговор за весь год. Обычно, он говорит не больше пары слов. Видимо, ты ему очень сильно понравился. — Это правда? — Что именно? — Что Вы не можете врать мне? — Да, у меня для этого нет причин. — Мой отец пошёл против своей семьи? — Он был против тех, кто пытался меня свергнуть. Их правила и методы были гораздо хуже, чем мои. Он это прекрасно понимал и навёл Фердинанда на след. Он не сказал ни слова против своей семьи. Мы раскрыли заговор благодаря ему, но технически он ничего нам не сообщал. На самом деле, он отдал тебя мне, чтобы защитить от Ордена, и я принял его предложение, так как не хотел, чтобы кто-либо причинил вред маленькому ребёнку. Когда я сообщил советнику о своём решении, я сказал, что ты будешь моим подопечным; вот почему ты официально являешься часть моей семьи; неприкосновенен, так говорят. Твой отец был кто угодно, но не предатель. — Каким человеком он был? — Не знаю. Никто не знает. Жером никогда особо не распространялся, но работал хорошо, так как был великолепным юристом. Очень дотошным, серьёзным и вдумчивым. Жил почти как монах и мы никак не могли понять, куда он девает деньги, которые зарабатывает в банке. То, как он перевёл их в Аргентину, для нас тайна, которую он унёс в могилу. — Почему он не сказал Вам, где я нахожусь? — Не знаю точно, возможно, недостаточно мне доверял. По всей видимости, он толком меня не знал. Мы никогда не были друзьями. Он также был отщепенцем в собственной семье — твой дед был в ярости, когда его сын отказался жениться на очень богатой женщине из Германии примерно в твоём возрасте. Насколько я знаю, она пошла за ним после смерти твоей матери, но Жером снова отверг её, заявив, что уже был женат. Многие бы не устояли перед таким выгодным предложением, но он должно быть очень сильно любил твою мать, любовь до гроба, как говорят. — Я совсем её не знал. А Вы? — Нет, она была не из нашего круга, и он никогда не представлял её кому-либо из нас. Фердинанд знал твоего отца лучше, чем я. Странно, что ты больше похож на его младшего брата, Роже. Должно быть в тебе проявилась кровь Гуттенбергов Заксенов, тогда как Жером больше был похож на виконта. — Пожалуйста, позвольте мне забрать мой фотоальбом из России. Это единственная вещь, сохранившаяся от моей семьи, но Вы не позволили мне её забрать. — Я попробую получить его от Репина. — Могу я с ним поговорить, пожалуйста? Он должно быть беспокоится обо мне. — Нет. Если я буду удовлетворён твоим поведением, я позволю тебе поговорить с ним, в будущем. — Пожалуйста, герцог, только один звонок, чтобы сказать, что я в порядке. Я даже не смог попрощаться с детьми. — Хорошо, возможно завтра вечером, но я буду при этом присутствовать, — согласился Линторфф. — Спасибо, Конрад, — сказал я мягко, не очень довольный, но что ещё я мог предпринять? После еды он настоял, чтобы я остался в библиотеке — читал или рисовал, так как было слишком рано ложиться спать, а ему надо было ещё закончить с бумагами. Я отправился в свою комнату за блокнотом и карандашами, и нашёл Фридриха, который развешивал одежду в шкафу. В библиотеке Конрад велел мне сесть рядом с ним на длинную кушетку, и я послушался, стараясь сохранить, как можно большую дистанцию между нами. Он оставил меня в покое на час или больше, молча читая документы сначала, а затем пил и глубоко о чём-то размышлял, возможно о путях продолжения его войны с Константином и другими соперниками. Я думаю, он чёртов ублюдок, даже если выглядит неплохо для своего возраста. Ему должно быть не более пятидесяти и у него очень породистые, аристократичные черты лица. Его лицо не полностью симметрично, но очень мужественно, а его льдистые голубые глаза излучают любознательность. Очень высокий, даже выше чем Константин. Возможно, 6 футов и 2 дюйма, и при этом мощное тело. Не удивлюсь, если история, рассказанная мне Михаилом о том, как Линторфф убил мужчину одним ударом кулака по лицу, правда. Вокруг него столько историй и сплетен! Люди Репина рассказывали, что Константин убил женщину на глазах у её мужчины и заставил его съесть сердце несчастной, потому что он предал своих из-за женщины! Возможно, это неправда. Эти бандиты совсем как дети, склонны всё преувеличивать. Михаил также сказал мне однажды, что один из людей Линторффа отказался обезглавить человека по его приказу, сказав «если хочешь, сделай это сам» … и герцог сделал — казнил трёх приговорённых плюс самого неудавшегося палача. Господи! Что за глупости они говорят! Он ублюдок, так как вынудил меня сюда приехать! Но при этом он выглядит как принц, у которого может случиться нервный срыв, если куртка плохо сидит или его итальянские туфли окажутся забрызганы кровью! — Гунтрам, иди ложись. Ты должно быть устал. Завтрак в девять, а служба — в десять. Патер Бруно примет твою исповедь после. — Да, спокойной ночи, Конрад. — Спокойной ночи, выспись хорошенько.