Into the Lion's Den

Конрад фон Линторфф был расстроен своим духовным наставником. Он прекрасно понимал важность тайны исповеди и не нуждался в подробной лекции на эту тему, устроенной ему патером Бруно после обеда. Герцог всего лишь поинтересовался, что обсуждалось в течение 73 минут, на протяжении которых мальчик находился со священником в библиотеке, а в ответ получил пространную отповедь лишь потому, что хотел, чтобы всё было правильно. Мог бы просто отказаться отвечать и дело с концом, но нет, патер поступил в лучших традициях Фридриха и отчитал Конрада по полной. «Клянусь, их учат этому искусству в иезуитских школах. Пора заканчивать, ещё немного и дозрею до убийства», — думал Линторфф. — Патер Бруно, боюсь, я неправильно выразил свою мысль. Я не просил нарушить тайну исповеди. Я просто беспокоюсь о Гунтраме, о том периоде времени, когда он жил в Санкт-Петербурге. До меня доходило немало тревожных вестей о тех днях, что он провёл подле Репина. Вам прекрасно известно, кем тот является. Я хотел узнать Ваше впечатление о мальчике и попросить совета, как сделать его жизнь лучше. Ведь он один из нас. — Сын мой, Гунтрам — нежная душа, покорная Матери церкви. Он провёл свою юность, помогая нуждающимся под покровительством священника. Можете быть уверены, что он будет следовать велениям церкви. — Это то, что меня по-настоящему беспокоит. Как дитя, каким он несомненно был в свои восемнадцать лет, могло стать любимой игрушкой такого человека? — Он верил лжи этого мужчины и был очень озадачен и смущён проявленным к нему вниманием. Гунтрам любил его, но нынче наваждение спало. Он желает вернуться к своей прежней жизни в Аргентине и оставить позади весь этот кошмар. Юноша заплатил за свою ошибку очень высокую цену, но винит в случившемся не других людей, а себя самого. Его история очень печальна, сын мой. — Я забрал парня из России, потому что боялся, что он снова попробует совершить страшный грех. У него, увы, навсегда останутся шрамы на запястьях. — Сейчас юноша раскаивается, осознав, что проявил слабость и трусость. Отныне он постарается стать сильнее, благодаря вере в Христа, и не повторит своей попытки. — Какое впечатление сложилось у Вас о Гунтраме? Может его раскаяние и смирение быть поддельным? — спросил очень тихо Конрад. — Нет, мой герцог. У юноши мятущаяся и полная страданий душа. Он был счастлив лишь тогда, когда помогал другим; он не из тех, кто использует людей или лжёт. Это можно видеть по его глазам. Он действительно нуждается в Вашей помощи и поддержке, чтобы оставаться как можно дальше от того человека, и будет очень благодарен Вам за второй шанс начать жить своей собственной жизнью, как он изначально и хотел, много работая и помогая братьям. Он имеет настоящую социальную ответственность, закреплённую учением церкви, — ответил священник, быстро добавив последнюю фразу, так как негативное отношение герцога к социализму было всем известно. — Я понял, отец. Я хочу вернуть его к обучению, думаю, он пожелает продолжить свою карьеру художника. Как Вы считаете? — Искусство приближает нас к Богу — не вижу препятствий или опасностей на этом пути. Но ему лучше держаться подальше от некоторых соблазнов, в которые его могут вовлекать другие, так называемые художники. Гунтрам очень уязвим сейчас и легко подпадает под чужое влияние. Я бы хотел привлечь его к помощи мне дважды в неделю, если Вы не возражаете, герцог, на складах фонда Линторффа. У нас множество пожертвований, но крайне мало людей, которые могли бы помочь разобрать и отсортировать вещи. Ему будет полезно снова начать общаться с людьми, добрыми христианами. Большинство волонтёров — это добрые женщины, поэтому он может не бояться. Сидеть, сложа руки, не лучшее занятие для молодого человека. — Думаю, это отличная идея, пока ему позволяет состояние здоровья. — Я попрошу Фридриху организовать это. Изначально идея принадлежит ему. «И почему я не удивлён?» — А что насчет рисования? Должен он вернуться вновь к изучению искусства в университет? — Разве что в отдалённом будущем, мой сын. Мальчику нужно возродить в душе доверие к человечеству, особенно к мужчинам. Возможно, несколько уроков рисования с небольшим количеством народа вокруг. — Сделаем всё, как Вы сказали, патер, — попытался Конрад завершить беседу, но священник не сдвинулся с места. — Конрад, сын мой, во всё этом также есть урок и для Вас, — интонации священника были предельно серьёзными. — Я знаю, кто он и откуда к нам пришёл. Чтобы ни натворила его семья против Вас и Ордена, он лично не сделал ничего плохого. У паренька по-настоящему добрая душа; Господь наградил его огромным терпением и оптимистичным взглядом на людей. Он искренне верит во внутреннюю доброту людей и возможность спасения для всех нас, даже для тех, кто жестоко обидел его в прошлом. Не пропустите тот шанс, что даровал Вам Господь, чтобы искупить часть своих грехов, — завершил разговор патер Бруно, пристально глядя на герцога. А затем добавил: — Фридрих также согласен с моей точкой зрения. Помощь этому агнцу Божию может искупить многие прегрешения и несправедливости, допущенные за период Вашего правления. Вы приняли юношу в качестве своего подопечного и теперь являетесь его защитником. Возможно, он поможет заполнить внутреннюю пустоту, когда Вы научитесь отпускать прочь обиды. Любить — это также означает прощать. «Эти двое сговорились, без сомнения», — подумал Конрад, но промолчал, чтобы показать, что размышляет над сказанными словами. — Благодарю Вас, патер Бруно. Я сделаю всё возможное в интересах Гунтрама, и верю, Вы укажете ему новый путь. — Конечно, сын мой, — пообещал пожилой мужчина, догадываясь, что вновь герцог пытается его обмануть. «Если бы я не знал его с 12 лет, мог бы и поверить. Всё тот же характер, но нынешнему Линторффу будет непросто избавиться от этого мальчика». * * * Дневник Гунтрама. Было странно и непривычно снова идти на мессу и исповедь. Думал, что уже никогда больше не доведётся после того, как Константин забрал меня в Россию. И как же здорово вернуться назад. Патер Бруно был очень добр ко мне и выслушал, не осуждая. Я ожидал, что он будет меня порицать за отношения с Константином, но, казалось, его не заботит моя гомосексуальность. Он гораздо больше внимания уделил той ночи, когда я пытался покончить с собой. Для меня стало огромным облегчение излить кому-то всё, что накопилось в душе и тяжким грузом лежало на сердце. Я рассказал о своей жизни в Аргентине, чем занимался вместе с отцом Патрисио, какими были мои занятия прежде чем я встретил Константина и о том, как сильно он меня привлёк. Я также рассказал, что не был тогда уверен в том, что люблю его, но принял предложение, потому что не мог позволить ему просто исчезнуть из моей жизни. Я наслаждался дружбой Репина, и он был первым человеком, которого на самом деле интересовал я сам и который разговаривал со мной как со взрослым и равным. А затем я добавил: — Не уверен, что любил его, хотя раньше думал именно так, падре. Он по-прежнему вызывает у меня величайшее уважение и почтение, даже после всей той лжи о том, кем он является на самом деле. Я ему признателен и готов сделать для него что угодно, чтобы отплатить за поддержку и любовь. Это делает меня проституткой? — Разве ты пытался воспользоваться любовью этого человека? — Нет, никогда! Он всегда давал мне множество вещей и возможностей и почти заставлял принимать их, вот почему я хотел отдать ему хоть что-то взамен, сделав счастливым. Мои картины, моё тело, моя компания — всё, что имел. После нападения, Константин был просто чудесен со мной, хотя я и сказал, что больше его не люблю. Он неплохой человек, это любой подтвердит. — Гунтрам, ты поступал неверно, но это не делает тебя продажным. Лучше всего говорить правду с самого начала и быть честным с другим человеком. — Я так и делал, но он продолжал приходить ко мне и я стал наслаждаться его близостью. — Вожделение никогда не было хорошим советчиком, сын мой. Раскаиваешься ли ты в своих деяниях? — Я сожалею, что это длилось так долго. Я не могу сейчас кричать, что был молоденькой девицей, обманом затащенной в постель, так как всё было по взаимному согласию. Если бы я мог повернуть время вспять, то не поступил так же. Я сожалею о той боли, что причинил его жене и детям. Никогда не хотел отвернуть их друг от друга или пойти против священного таинства брака. Я сожалею, что пытался оборвать собственную жизнь, хотя она не принадлежит мне. Я хотел избавиться от воспоминаний о нападении и его доме. Я чувствовал себя там как узник. — То, что случилось с тобой, было очень травмирующим опытом и ты пытался найти способ жить с этим. Пути нашего Господа неисповедимы, и мы можем только молиться, верить и вверять себя его воле. Прими новую возможность постараться следовать его закону. Ты должен научиться проживать свою жизнь с радостью в служении своим братьям. Он прав, я не могу провести остаток своих дней в страхе из-за той ночи. Она не может стать главным событием в моём жизненном опыте. Священник сказал, что мой талант — это дар Божий и моя обязанность развивать его в служении ему. Не думаю, что я талантлив, но падре прав в одном — я должен постараться ради других. Я был счастлив после нашего разговора. Не настолько, чтобы начать смеяться и петь, нет, это было больше похоже, как будто я увидел, что даже если тебя окружает сплошное болото, солнце по-прежнему тебе светит и мир прекрасен, независимо от твоих личных обстоятельств. Или на момент, когда видишь, как сияют светом глаза бедного ребёнка, которому ты помог. Патер остался на обед вместе с Фердинандом фон Кляйстом и его женой — очень высокой блондинкой, которая меня подчёркнуто не замечала. Я предположил, что она знает, кто я — официальный любовник босса мафии. На ступеньку выше уличной шлюхи, но на ступень ниже, чем уборщица. Я не осуждал её за подобное отношение. Леди никогда не должна садиться за один стол с такими как я. С другой стороны, Линторфф был достаточно любезен, чтобы поинтересоваться, хорошо ли я себя чувствую в такую прохладную погоду и не была ли церковная служба на немецком языке слишком трудна для меня. Я заметил, что ему прислуживал только Фридрих, для остальных старались другие два дворецких. И снова я получил «особую еду», что огорчало. Эти немцы перебарщивают. Я знаю, что должен соблюдать диету, но немного соуса или вина меня не убьют! Хотя бы раз в неделю можно. После еды Фердинанд (он попросил-приказал мне так его называть) и его жена поехали домой, а я остался с Линторффом. Один на один. Я не знал, что делать, и, когда я собрался пойти в свою комнату, он вдруг произнёс: — Переоденься, я покажу тебе лес. Сейчас достаточно тепло для прогулки. Пойти куда-то с ним вдвоём отнюдь не было моей заветной мечтой, но спорить — дурная идея., поэтому просто кивнул. На моей кровати был разложен повседневный наряд: серые шерстяные брюки, голубая рубашка, майка, ветровка Барбур и удобная обувь для прогулок. Я моментально переоделся, так как Линторфф не похож на того, кто будет долго ждать. Так и есть, он уже стоял, одетый в подобный моему жакет, в шарфе и перчатках у подножия лестницы. В Швейцарии довольно-таки холодно: несмотря на то, что уже март, повсюду ещё лежит снег. — Застегни куртку, на улице очень холодно, температура в тени деревьев ниже на 2-3 градуса. У нас даже есть ручей, протекающий через лес. — Вокруг нас какой-то парк, Конрад? — спросил я, недоумевая, зачем он так тепло оделся, чтобы посмотреть пару деревьев. — Нет, это место принадлежит мне и закрыто для посещений. Я люблю покой и не желаю вокруг видеть толпы людей. Лес, окружающий резиденцию, занимает примерно 60 акров. Тебе не стоит ходить туда ночью, так как в это время охрана выпускает сторожевых псов. Но в течение дня ты можешь приходить сюда с Антоновым и рисовать всё, что пожелаешь. Если не захочешь, оставайся в саду или в беседке. — Я понял, — ответил я. Он ещё более сумасшедший, чем Константин в вопросах безопасности. Собаки и вооружённая охрана? Дерьмо! Я могу забыть о том, чтобы выбраться отсюда собственным ходом. Моё первое впечатление об этом месте, как о мавзолее, оказалось ошибочным, оно скорее похоже на чёртову крепость или тюрьму. — Антонов приступит к своим обязанностям в понедельник. Он тебе понравится. Алексей будет жить в красной комнате, расположенной рядом с твоей. Он русский и хорошо говорит на английском. Бывший сотрудник КГБ, — тут я завис. Я знаю таких парней; многие из них работали на Константина: они очень эффективны, холодны и смертоносны. — С ним легко и он также любит искусство. Алексей может отвезти тебя в Музей, если захочешь. Кроме того, у него неплохая медицинская подготовка, хоть и надеюсь, что ему не придётся задействовать свои навыки в отношении тебя. Линторфф пошёл к главному входу, и я последовал за ним, застёгивая куртку. Фридрих был уже там и открыл нам дверь, подарив мне едва заметную улыбку. Мы пересекли двор и тут я застыл как идиот перед деревом, усыпанным белыми цветами, не зная, что это такое. Ещё несколько стояли поодаль. — Это вишня, два других — яблочные деревья, а последнее из них — дуб. Посадить их было отличной мыслью. Они сглаживают впечатление о доме, как о крепости, — сказал герцог, направляясь к выходу из сада, который я видел из библиотеки. Думаю, это Английский сад, но не уверен. Должно быть тут очень здорово летом и плющ, пущенный по стенам, тоже выглядит очень красиво. Он шёл прочь от замка по маленькой тропинке, идущей вдоль помещений, которые ранее были конюшнями, а теперь переоборудованы в гараж, мимо пруда с утками. — Он предназначался изначально для мытья лошадей, но сейчас полностью оккупирован пернатыми. Они прилетают и свободно улетают, когда захотят. Вода поступает из лесного ручья, о котором я тебе рассказывал. Я люблю тут читать в летнее время, но это случается очень редко, так как постоянно не хватает свободного времени. — Я так понимаю, что Вы руководите многими компаниями? — Один частный банк, два хедж фонда, несколько страховых компаний и промышленных предприятий в Европе. Я стараюсь бывать в Цюрихе как можно чаще, но в моей ситуации без поездок не обойтись. Ты выглядишь не так, как говорил патер Бруно, — заметил он, выходя, и я почти побежал следом. Высокий рост позволяет ему быть заметно быстрее меня. — Я почувствовал себя намного лучше после беседы с ним. Он очень понимающий и участливый человек. — Рад это слышать. Тебе стоит доверять нам, Гунтрам. — Могу я поговорить с Константином сегодня? — После того, как мы немного прогуляемся. Ты не должен находиться целый день в помещении. — Согласен. — Расскажи мне о твоей жизни с ним. Как вы встретились? — Я ничего не знаю о делах Репина, — прервал я Линторффа, — и не хочу знать. — Я далёк от мысли вызнать что-то у тебя, — рассмеялся Конрад от всего сердца и добавил: — Я лишь хочу завязать разговор. Тебе не стоит так нервничать в присутствии других людей. Не каждый хочет навредить тебе, Гунтрам. Хорошо, давай сменим тему. Почему ты изучал социальную работу в Аргентине? Он поймал меня врасплох. Брось, Гунтрам, он просто играет «хорошего копа», ничего больше. — Я думал, что это способ помогать людям, но я не святой, поэтому начал также изучать экономику и был более заинтересован в том, чтобы закончить этот курс. Я собирался помогать бедным людям в местах их плотного проживания, на общественных кухнях или заботиться о детях. — Ты никогда не планировал стать художником? — Никогда. Я любил рисовать, но порой излишне увлекался. Я забывал про весь остальной мир, — задумавшись, чуть не врезался в него, потому что Линторфф остановился без предупреждения. Я хотел уже извиниться, когда он шикнул на меня, а его рука что-то быстро схватила с поваленного ствола дерева, покрытого мхом. — Смотри, это одна из первых в этом году. Лето должно быть будет жарким. — он раскрыл свои огромные ладони, чтобы показать мне коричневато-зелёно-серую жабу. Она была не больше восьми сантиметров и спокойно сидела в его руках. — Дай мне свою руку, ты можешь подержать её, а потом положим обратно на дерево. Это жаба обыкновенная. Они выходят из зимней спячки в конце февраля и возвращаются на родной пруд. Очень бережно он заставил жабу прыгнуть в мои раскрытые ладони, чтобы я мог получше её разглядеть. Она была очень симпатичная и я долго разглядывал забавное земноводное, пытаясь запомнить каждую деталь, которую потом смогу зарисовать. Я положил её обратно в мох, и она упрыгала прочь. — Ты любишь его? — Что? — переспросил я, растерявшись. Я находился в моей собственной нирване, а он только что грубо вырвал меня из этого сладкого состояния. — Репин. Ты любишь его? — Я не лучший залог, если это то, что Вы хотите знать, сэр. — Конрад. И я не нуждаюсь в гаранте, чтобы убедить Репина расплатиться. Это простой вопрос. — Это не Ваше дело, — он продолжал смотреть на меня, и я знал, что должен ответить ему или окажусь лицом к лицу с его гневом. — Константин был очень увлечён мной. Он любит меня и делает всё, что в его силах. — Это не то, о чём я спросил. Ты любишь его? — Мы были вместе два года! — По-прежнему не слышу ответа, который жду. Да или нет, Гунтрам. — Я любил его, да. Он мой лучший друг. — Я не ложусь в постель с моим лучшим другом. Я лучше застрелюсь, чем поцелую Фердинанда. — Я люблю его, если Вы это хотите услышать. — Ты лжёшь не очень убедительно. Ты ещё очень юн и должен подучиться. Почему он любит тебя? Должна быть причина. Репин всегда менял любовников, как рубашки. Я очень удивлён, что ты продержался так долго. Два года — настоящий рекорд, Особенно если мы понимаем, что последние полгода ты был не в состоянии разделять его страсть. — Константину нравится моя живопись и моя компания. Мне тоже, — я страстно желал, чтобы герцог прекратил свой допрос. — Ты напоминаешь мне кое-кого из моего прошлого. Внешне, потому что по характеру ты не совсем такой же, — сказал он вдруг, и я просто уставился на него в изумлении. — Он был намного старше, чем ты, когда мы встретились. Старше 27 лет. Мы были любовниками почти семь лет. Я чуть не умер от шока. Линторфф — гей? Не может быть, Михаил рассказывал мне, что он всегда был окружён девушками. Я лишился дара речи. — Я хотел бы завоевать твою дружбу, Гунтрам, — сказал Конрад тихо и я не знал, что ему ответить и что думать. — Это невозможно, Конрад. Ты мой враг! — Нет. Я хочу присматривать за тобой, в точности, как обещал твоему отцу. Он был хорошим человеком. Ты сильно побледнел. Полагаю, нам стоит вернуться в дом. Доктор сказал, тебе нужно как можно больше отдыхать. — Я хорошо себя чувствую, — ответил я, возможно суше, чем это было необходимо. Я уже устал от того, что все считают меня чуть ли не калекой. — Где ты учился? — он снова переключился на более нейтральную тему. — Частная школа-пансион недалеко от Буэнос-Айреса, школа Святого Петра для мальчиков. — Ты изучал историю искусств в университете? — Да, я отучился там один год и перешёл на второй курс. Я также брал уроки живописи у частного учителя в Лондоне, но не очень успешно. Я не так талантлив, вопреки тому, что говорят люди. — Почему же ты изучал историю искусства, когда более логичным выбором стало бы поступить в Святого Мартина или что-нибудь вроде того? — Константин думал, что так будет лучше, потому что у меня достаточно консервативный подход к вещам. Я без конца сцеплялся с другими студентами в студии. Им не нравилось то, что я рисую, а я считал, что они напрасно тратят хорошие холсты и тюбики краски на свои «эксперименты». Я не мог этого понять. Зачем искажать природу, когда она так прекрасна и совершенна? — Ты не искажаешь природу, ты даёшь ей новую интерпретацию. Я видел портрет жены Обломова и даже несмотря на то, что ты передал её черты очень точно, заметно, что ты видишь намного больше, чем просто внешность. Другая картина, с обнажённой женщиной, расчесывающей волосы, по-настоящему прекрасна, завораживает своей нарочитой простотой и в то же время деликатностью. Я до сих пор не понимаю, в чём там дело. — Я выбросил её в мусорную корзину, но Константин спас рисунок. — Зачем? — Мне он не понравился. Мне не нравится большая часть картин, которые я пишу, и я сам не понимаю, почему продолжаю заниматься живописью. — Это случилось после вашего тесного «знакомства» с Ольгой Фёдоровной? — Возможно, я не знаю. Михаил считает мои картины, поэтому я не мог их уничтожать, он просто забирал их и уносил прочь. Так ему велел Константин, но это неправильно. — Мы должны найти тебе учителя, так ты не потеряешь практику, кроме того, юность, не обременённая занятием, склонна к попаданию в неприятности. — Это не самый лучший способ потратить деньги и время. — Хорошо, я заберу у тебя карандаши, — сказал он серьёзно, и я тут же ощутил страх, как будто мог потерять часть самого себя. А герцог рассмеялся: — Точно, попрошу Монику найти кого-то. Она мой личный секретарь… мы также пересчитаем листы бумаги и тебе придётся прекратить уничтожать что-либо. Могу ли я быть спокоен в отношении целостности моей коллекции в доме? Ты выглядел очень заинтересованным Мадонной в алтаре. — Нет, я уничтожаю только свои вещи, — прошептал я. — Её сделал Рименшнайдер. Забавно, что она тебе понравилась, возможно, в генах заложено больше, чем мы думаем. — Я не понимаю. — Рименшнайдер работал в основном в Вюрцбурге, в земле Франкен. Гутенберги Заксен оттуда родом, они преимущественно занимались виноделием и сельским хозяйством. У них до сих пор там резиденция. Твоя бабушка была одной из них, и ты во многом на неё похож. Эта семья дважды породнилась с Грифонами с тех пор, как Орден был основан, и ещё несколько раз в прошлом. Даже по моей линии. Возможно, во всём виноваты гены, — он ухмыльнулся, но не зло. А я не знал, что сказать, потому что разговор опять повернулся самым странным и непредсказуемым образом. — Я почти ничего не знаю о своей семье. Я виделся только с отцом и то нечасто, так как он постоянно путешествовал, приезжая ко мне раз в месяц. — Думаю, у меня есть общее с ним фото. Не уверен. Он был главой правового департамента в Париже и Женеве. Отличный юрист. Думаю, те, кто его заменили до сих пор копируют его стиль работы. Он говорил мне, что ты станешь художником, как твоя мать, но я не верил — тебе в то время было 6 или 7 лет. Оказывается, Жером более прозорлив, нежели я полагал. — Могу я получить это фото, если Вы его найдёте? Мой семейный фотоальбом всё ещё в России. — Конечно. Возможно оно найдётся в сейфе с моими личными бумагами. Я поищу после кофе. — Спасибо. Благодарение Господу, он решил оставить меня в покое до конца прогулки. Я наслаждался лесом, затерявшись среди деревьев, любуясь бликами света, проникавшими сквозь ветки. Деревья были поистине прекрасны; блестела между корней вода и мы слышали пение птиц. Я был так увлечён, что пропустил момент, когда Линторфф снова принялся меня внимательно изучать, словно оценивая и понимая, каким идиотом я на самом деле был. Ничего общего с тебе парнями, с которым он обычно имеет дело, вроде Репина, Обломова или Мальченко. Я покраснел и зашагал быстрее, когда почувствовал его пронзительный взгляд на себе. Если он правда гей, а не бисексуал, у него не должно возникать проблем с тем, чтобы заполучить кого-либо к себе в постель. Он выглядит по-настоящему великолепно для своего возраста. Мужчина примерно тех же лет, что и Константин, возможно, немного старше. Его глаза — это нечто и эта опасно-властная аура, окружающая его, делает герцога весьма сексуальным. Дерьмо! Гунтрам, о чём ты вообще думаешь? Этот человек убил всю твою семью, а ты находишь его сексуальным? Ты ещё более сумасшедший, чем я думал раньше. — Обычно воскресенье — это день, свободный от стрессов. Я не работаю и остаюсь дома, читаю или смотрю фильм. Я хотел стать историком, но семейный бизнес требовал внимания и пришлось изучать управление здесь в Цюрихе, а потом получать степень в Лондонской школе экономики, когда я уже управлял банком в свои 28. Мне пришлось переехать на 2 года в Лондонский дом, так я мог и работать, и учиться. Пришлось постараться сохранить в тайне мою личность, потому что большинство учителей мечтали устроиться к нам на работу. — Должно быть было непросто, — улыбнулся я несмело. — Зато я мог пойти на лекции Эрика Хобсуона, хоть он и марксист. Он был очень увлекателен порой. Почти как Тойнби. — Я только читал книгу о буржуазной революции в университете. — У него их много. Можешь взять в библиотеке и почитать. Мне также очень нравится история искусств, но должен признать, что если я покупаю что-то из современного искусства, то это только инвестиция и потому что мой советник сводит меня с ума по нескольку недель, уговаривая это купить. Я дошёл до импрессионистов, но всё, что было после — это уже слишком, на мой вкус. Я отказываюсь платить несколько миллионов за изображение банки Кока-колы или иллюстрацию к комиксам. — Они являются символами нашей культуры. Возможно, именно современная культура Вам не нравится. — Верно. Я вынужден жить в наше время, хотя предпочёл бы раннее Средневековье, — признался Линторфф, глядя на меня внимательнее, чем прежде. — Кажется, ты унаследовал отцовский ум. Немногие понимают меня так хорошо всего после одного разговора. Мы вернулись в замок, и он засел в своей библиотеке с книгой, полностью погрузившись в неё, в то время как я нашёл коробку с графитовыми карандашами и блокнот для набросков, оставленные там. Спустя некоторое время он вышел из комнаты, но вскоре вернулся. — Вот, нашёл, — герцог показал мне старую фотографию с моим отцом, Фердинандом фон Кляйстом, Линторффом и ещё одним мужчиной, похожим на меня как две капли воды, если бы мне было лет 35. Мой отец выглядел очень серьёзным и официальным. Фото было сделано в месте, выглядевшем как элегантный ресторан. — Нас сфотографировали в Париже, в отеле Ритц. Мы там отмечали юбилей банка. Вот это твой дядя, Роже Арманд де Лиль. Ты его знаешь? — Нет, никогда в жизни не видел. Только на фото, которое было у отца. На нём они были изображены совсем детьми. Он никогда обо мне не заботился. — Ты не знаешь, где он сейчас? — спросил Конрад, внимательно на меня глядя. — Нет. Мой юрист пытался с ним связаться через французское посольство в Буэнос Айресе, но они никогда не отвечали на его звонки. Он попытался обратиться в полицию, но и тут потерпел неудачу. Я ничего не знаю о дяде. Он был женат? — Думаю да. — Значит, у меня есть и тётя. — Не рассчитывай не неё. Почему она должна интересоваться тобой, если даже её муж не беспокоится о твоей судьбе? — Да, Вы правы, — пришлось согласиться, чувствуя себя отвратительно. На секунду я позволил себе вообразить, что у меня тоже может быть семья. Идиот! — Сходство и правда очень заметно. — Простите? — Ты и твой дядя. Вы выглядите как близнецы, но ты немного ниже ростом, волосы светлее, да и характер отличается от его. — Не знаю. Отец всегда говорил, что я похож на мать. — Нет, строение фигуры точно от него. Волосы и цвет глаз — нет, — возразил герцог, крепко ухватив меня за подбородок, чтобы ещё раз внимательно рассмотреть. — Ты очень напоминаешь мне одного человека, которого я знал много лет назад. * * * Утром в понедельник, Антонов — огромный русский, который должен «заботиться обо мне» отвёз меня в клинику вместе с Фридрихом. Последний поговорил с доктором Люциусом ван Хорном по-немецки. Терапевт осмотрел меня и взял несколько анализов. Вряд ли Линторфф обрадуется, когда получит счёт за все эти тесты, что мы провели. Он даже заказал МРТ! После того, как я прошёл все испытания, что они мне уготовали утром и днём, в 17-30 я получил полную картину от доктора, который поведал, что моё состояние оказалось хуже, чем предполагалось и чем писали русские врачи, что было преступлением не давать мне антидепрессанты, когда настолько очевидно, что я в них по-настоящему нуждаюсь. Теперь я должен быть хорошим мальчиком и жить беззаботно, без стрессов. Я бы не отказался от пояснений, как мне выполнить эту рекомендацию, если я живу в доме врага, в качестве залога за часть карманных денег, которую он одолжил гангстеру; мне предписано придерживаться диеты (скажи «нет» соли, жиру, специям, алкоголю, кофеину). Удивлюсь, если вообще получу что-нибудь кроме варёной куриной грудки…но в куриной коже тоже ведь много жира! Не мёрзнуть, так как это сильный стресс для пациента-сердечника. Мне также прописали заниматься тем, что мне по душе — читать лёгкие романчики или рисовать. Не носить тяжести — поднимать не более 2 кг; принимать все выписанные лекарства. Доктор сообщил, что я нахожусь буквально в одном шаге от следующего сердечного приступа и от необходимости вживления кардиостимулятора. — Ваше тело склонно к задерживанию жидкости, а кровяное давление слишком высокое, поэтому вам следует быть аккуратным с количеством выпиваемой жидкости до того момента, как состояние немного стабилизируется. Я получил четыре вида чёртовых пилюль трёх разных цветов: белого, жёлтого и насыщенно красного. Вечером я обедал с Линторффом и он проинформировал меня, что уже поговорил с моим садистом-доктором и теперь я должен оставаться дома целую неделю, пока не почувствую себя лучше. Я пытался склонить его позволить мне переговорить с Константином, но получил твёрдый отказ: — В следующую субботу, в зависимости от твоего поведения.