Into the Lion's Den

Впервые за долгие годы выпитая чашка кофе не сняла нервозность. Фридрих чувствовал, что что-то не так с тех самых пор, как Конрад вернулся с римских каникул. Во-первых, само понятие каникул было чем-то абсолютно неуместным в жизни Грифона. Он никогда не переставал работать. Только однажды в 1996 году случился вынужденный перерыв, потому что герцог слёг с тяжелейшей пневмонией, но тем не менее он продолжал руководить прямо из постели. И тут на голубом глазу он решает взять Гунтрама и отправиться на неделю в Рим, прикрывшись поводом, что мальчику нужно немного солнца после перенесённой болезни. Во-вторых, Конрад пребывал в отличном настроении, выглядел лет на десять моложе и вёл себя как подросток за обедом, посмеиваясь над Фердинандом фон Кляйстом, который по его милости провёл две недели в Китае вместе со сводившим его с ума Михаилом Дэлером. Гунтрам лишь молча улыбался всё время, впрочем, как всегда. Он привёз с собой две полных папки зарисовок, так как усердно работал. В-третьих, юноша не стал жаловаться и возмущаться, когда ему сообщили, что завтра состоится визит к врачу. Факт — он был счастлив от этой новости. В-четвёртых, Моника ван дер Лейден звонила два дня назад, спеша порадовать новостью, что «Наконец-то герцог принял верное решение и дал отставку этой вульгарной женщине. Я никогда не была так счастлива в жизни как тогда, когда звонила агенту по недвижимости, чтобы подготовить документы на квартиру на Виа Кондотти, где же ещё?». Конечно, отступные слишком грандиозны, учитывая то, что дамочка итак получила ряд дорогостоящих подарков за прошедшие годы, а также по 10 000 содержания ежемесячно. Нет, Конрад видимо сотворил что-то и просто хотел заставить её заткнуться или он нашёл кого-то получше. В-пятых, Остерманну поручено связаться со страховой компаний, с тем чтобы разместить три картины на выставке в Ватикане, а ведь Конрад в этом так долго отказывал. В-шестых, герцог взял отдых на остаток дня, тогда как обычно бежал в офис в ту же минуту, как только его нога оказывалась на цюрихской земле. Но нет, в этот раз после обеда он отправил Фердинанда восвояси и решил пойти на прогулку в лес вместе с Гунтрамом. В-седьмых, Гунтрам пребывал в прекрасном состоянии духа, почти сиял — ничего общего с запуганным, больным ребёнком, каким он появился в замке в прошлом феврале. «Я всё ещё могу сложить два и два, Конрад. Ты решил приударить за ребёнком. Только через мой труп, мальчик!» Пожилой дворецкий достал свой мобильный телефон и быстро набрал номер по памяти. — Добрый день, мистер Павичевич. Это Фридрих. — … — Я надеюсь, она готова. Герцог вернулся вместе с Гунтрамом. — … — Он хорошо себя чувствует. Завтра отвезу его к доктору, просто проверить, но и так невооружённым глазом видно, что его здоровье в полном порядке. Он много работал в Риме. — … — Не могли бы привезти её сегодня вечером? Это было бы отлично. Он будет очень счастлив. Спасибо. «С девяти до тринадцати лет Конрад каждую ночь пытался протащить контрабандой в свою постель пса, ротвейлера, и ни разу не достиг успеха. Сейчас, в сорок шесть он пытается затащить в постель молодого человека. Забудь об этом, мальчик мой, я не позволю тебе повеселиться с этим ребёнком. Он заслуживает гораздо больше, чем стать твоей шлюхой. Он не такой как его дядя!». * * * Прогулка с Конрадом стала подлинным наслаждением для Гунтрама. Высокие деревья и тишина, нарушаемая только редким пением птиц и шумом ветра, гуляющего меж ветвей, успокаивала нервы, и он позволил Конраду держать себя за руку на протяжении всей прогулки. После состоявшегося ночью разговора, они проводили совместно почти всё время, разговаривая, читая или целуясь, когда рядом никого не было. Конрад дважды приходил к нему в постель, чтобы просто обнять и вместе спать, и исчезал рано утром. Конрад возобновил прогулку и обнял своего котёнка, чтобы поцеловать — от этого желания он буквально умирал со времён памятного завтрака в Риме. — Давай сделаем что-нибудь, пожалуйста, — прошептал Гунтрам Линторффу на ухо. — Нет, котёнок. Завтра, после того, как мы поговорим с доктором. Я не могу тобой рисковать. Как только он даст разрешение, ты сразу же переедешь в мои комнаты и останешься там. — Ты уверен? — Почему нет? Мне достаточно лет для того, чтобы осознавать, чего я хочу, а ты делаешь меня безумно счастливым, как никто прежде. — Не думаю, что делать это так явно — хорошая идея. Если ты придёшь в мою комнату, никто не узнает, а мы также можем быть счастливы. — Я не буду скрывать свои отношения с тобой, Гунтрам. Разве ты недостаточно любишь меня, чтобы прятаться от других? — Нет! Я тебя люблю! Я сделаю для тебя всё, что угодно, но подумай о своём положении. Что если Константин узнает? Что если он навредит тебе? — Он не сможет навредить мне или тебе. Я буду защищать тебя даже ценой собственной жизни. Ты выбранный мной компаньон, мой спутник жизни, моя любовь. Я уже объявил своё решение Совету и большинством голосов оно было одобрено. — Когда? Кто? Зачем ты это сделал? — пробормотал Гунтрам, не в силах поверить, что его сексуальная жизнь обсуждалась за общим столом ещё даже до того, как он сам понял, что любит Конрада. — Потому что хочу быть честным и открытым перед всеми. Горан, Михаил, Густав Лёвенштайн, Младич, Альбер и Валленберг поддержали тебя. Шведу ты по душе с тех самых пор, как находился под присмотром его внука, Хендрика Хольгерсона. Сам Хендрик тоже тебе симпатизирует и говорит, что ты «не доставляешь проблем». Фердинанд не был согласен, но смирился с моим решением. — Когда ты всё это успел? — спросил шокированный Гунтрам. Вся его личная жизнь обсуждалась как простая сделка! — На Пасху, когда они все здесь собрались. Я очень уверен в своих чувствах к тебе, Гунтрам, и надеюсь на то же с твоей стороны. — Конрад, это будет главный промах в нашей жизни, — вздохнул Гунтрам, но поцеловал нежно своего любимого. — Пойдём домой, моя любовь, — произнёс Конрад, когда они завершили поцелуй. — Я голоден и возможно Жан-Жак сможет разобрать твой почерк. — Не беспокойся, он заставил меня прочесть рецепт ему вслух, — засмеялся Гунтрам. «Он как большой ребёнок, которой нуждается в объятиях и безоговорочной любви. Он восхитителен». * * * Увидев у главного входа гладкие бока чёрного Мерседеса, Конрад забеспокоился. «Почему Горан тут, если мы договорились встретиться завтра?». Герцог ускорил шаг, пересекая двор, и вошёл в главный вход, дверь которого перед ним предупредительно распахнул дворецкий. Он мог слышать, как Гунтрам идёт вслед за ним. Фридрих ожидал в фойе и лишь сказал: — Мистер Павичевич в гостиной вместе с сукой. — Я же велел Монике избавиться от неё! Это невероятно! — пролаял Линторфф на немецком в то время как Гунтрам уставился огромными глазами на всегда столь сдержанного дворецкого, произнесшего вдруг ругательство. — Это сюприз для Гунтрама, ваше Светлость, ему понравится, — ответил Фридрих также по-немецки. — И? — Мистер Павичевич лично доставил её. Она очень деликатна, сэр, — произнёс Фридрих тогда как Конрад кипел от ненависти так сильно, как с ним не случалось с десятилетнего возраста. «Я убью Горана!» — подумал Конрад и направился прямиком в гостиную, чтобы ликвидировать стихийное бедствие, которое серб осмелился принести в его дом. «Точно, как я думал. Что ж, мальчик, ты получишь серьёзного соперника», — ухмыльнулся Фридрих и поймал Гунтрама прежде, чем тот покинул комнату. — Можешь зайти внутрь, Гунтрам. Там есть кое-что для тебя. Очень милое. Вы двое будете очень любить друг друга, — сказал он с доброй улыбкой. * * * Узнаваемый силуэт мопса, сидящего на бельгийском ковре, стал настоящим шоком для Конрада. — Красная ленточка — это не моя идея. Заводчики надели, — буркнул Горан с дивана, когда герцог вошёл в комнату. — Она её не отдаёт. Думаю, украшение пришлось ей по душе. — Что это животное здесь делает? — Вы сами просили, герцог. В марте. И вот она тут. Фридрих велел мне доставить сегодня. «Сделай из неё колбасу!» — хотел было произнести Конрад, но вопль счастья, изданный Гунтрамом при виде собаки, заставил его умолкнуть и изменить своё мнение, так как юноша бросился к собаке и встал около неё на колени. — Она тебе нравится? — воскликнул герцог, тогда как щенок принялся похрюкивать и приседать, как они обычно делают, начиная игру. — Это очень хорошая собака. Это девочка? — спросил Гунтрам, почёсывая псине за ушком, как нравится всем собакам. — Да, ей восемь месяцев. Она полностью обучена жить в доме, — сказал Горан и тихо добавил: — Его Светлость ещё в марте велел привезти для вас собаку, но щенка надо было обучить, прежде чем вручать Вам. Мистер Эльзассер уже приготовил для неё место. — Конрад, ты действительно отдашь её мне? — спросил Гунтрам, безмерно счастливый, почёсывая пузико собаке, также выглядевшей вполне счастливой в его компании. — Если она тебе нравится… — только и смог ответить Конрад, признавший своё поражение под торжествующим взглядом Фридриха. — Нравится? Я уже люблю её! Огромное спасибо! — сказал Гунтрам, поднимая щенка. — Нет-нет, Гунтрам, не поднимай собаку. Она слишком тяжелая для тебя. Почти шесть килограмм. Помни, что сказал врач, — вмешался Горан. — Спасибо большое, Горан, что принесли её, — юноша незамедлительно опустил животное на пол, принявшись прыгать вокруг неё, как большой мячик. — Могу я сегодня с ней погулять? — Да, иди вместе с Алексеем. Он должен быть где-то неподалёку, разрешил Горан. — Возвращайся через полчаса, мы будем пить чай, — проворчал Конрад, расстроенный тем, что его Наставник и военачальник сговорились против него. Действительно, он давал такое указание, но не повторял его больше, а Фридрих не терпит собак в доме. И что же — вот одна из них сидит на ковре! — Какая у неё кличка? — спросил Гунтрам. — Нужно посмотреть в документах, — ответил Горан. — Как называется эта порода на немецком языке? — Это мопс, я не знаю, как перевести на английский. — Могу я называть её Мопси? — Если она станет отзываться, думаю, можешь, — произнёс Конрад расстроенно, так как видимо собака тут останется надолго. — Выведи её на прогулку. Я должен поговорить с Гораном и Фридрихом. Конрад дождался, когда котёнок и мопс выйдут прежде чем начать убивать этих двоих. — Я даже не догадывался, что ты промышляешь тренировкой собак, Горан. — Её дрессировали в Берне. У щенка титулованные родители, взявшие немало призовых мест. Это прекрасный представитель своей породы и Гунтраму она очень понравилась, — отозвался серб, невозмутимый, как всегда. — Что-то я не помню, когда просил тебя о чём-то подобном. — В марте Вы сообщили, что доктор рекомендовал Гунтраму найти способ снимать стресс, который противопоказан для его здоровья. Я поинтересовался, как насчёт собаки, а Вы ответили мне: «Было бы неплохо завести домашнего питомца. Маленького, но не размером с блоху». Это выглядело как приказ. Я выбрал мопса, девочку, так как они не метят территорию, как кобели… то есть я имел в виду, самцы, мой герцог. — Собака может ночевать в спальне Гунтрама. Я купил для неё специальную лежанку, — сообщил Фридрих. — Ему полезно завести кого-то, за кем надо присматривать и с кем можно играть. — Ему уже почти двадцать два, а не десять! — Животные имеют невероятный терапевтический эффект. Разве его Светлость не хочет для Гунтрама самого лучшего? Ему нужно почаще расслабляться, — парировал Фридрих. — Действительно, Гунтрам выглядит намного лучше после недели отдыха в Риме, — согласился с дворецким Горан. Конраду было обидно осозновать, что мужчины сговорились против него. «Учись проигрывать, Конрад. Это самый важный урок. Ты победишь в другой раз», — так всегда говорил его отец. «Да, пожалуй, я получу намного больше, оставив эту собаку здесь, нежели если выставлю её вон. Как раз увижу, способен ли котёнок присмотреть хотя бы за домашним питомцем, прежде чем доверю ему детей». — Останешься на чай, Горан? — Хотелось бы, сэр. Мы должны обсудить вопросы по Венгрии. — Тогда после ужина, когда Гунтрам отправится спать. Он рассказал мне, что произошло в Лондоне и я намереваюсь расплатиться за каждую секунду, которую он пережил. — С огромным удовольствием, мой Грифон. Антонов также хочет принять участие. — Пусть приходит вместе с тобой. У него есть свой интерес в этом деле. Пусть Хольгерсен присмотрит за Гунтрамом последнюю неделю июля. Я возьму его с собой в Силт в августе, а затем уеду на две недели, чтобы решить несколько вопросов. Думаю, всё разрешится к маю. * * * Дневник Гунтрама де Лиля 21 июля. Я так счастлив с Конрадом. Он очень нежен со мной и сводит с ума своими поцелуями. Если узнать его получше, то он невероятно весёлый, умный и просто чудесный. Должен ли я ещё упомянуть, что он волшебно целуется? Невероятно. Если он будет продолжать в том же духе, я первый разложу его на столе и запрыгну сверху. Сегодня он подарил мне собаку, Мопси, теперь она будет моим компаньоном. Она вся бежевого цвета и только ушки чёрные. Горан был так мил, что привёз её, а Фридрих позволил ей спать в корзине в моей комнате, чтобы ей не было тоскливо и одиноко. А ещё она храпит и это невероятно забавно! А вот Конраду не показалось смешным обнаружить собаку в моей комнате. Он выглядел по-настоящему сердитым, когда Мопси принялась лаять как сумасшедшая, когда он хотел меня поцеловать на ночь. «Как только доктор разрешит, ты переберёшься в мою кровать, а это животное отправится на кухню или в гостевую команту! — велел он, а я засмеялся от осознания того, что он ревнует к бедной собачке. Он сообщил, что мы отправляемся на десять дней на Силт. Это остров на севере Германии. * * * 22 июля. Как и обещал, Конрад сопровождал меня к доктору. Не в тот день, когда у меня брали все необходимые анализы, а в дату очной консультации. Ван Хорн сообщил, что мне намного лучше и сократил число принимаемых мной таблеток до трёх, но я всё ещё должен быть осторожен. Так как я чувствовал себя лучше, то решил задать важный вопрос. — Как Вы полагаете, я уже могу… делать Это? — Делать что? — ох уж эта проклятая немецкая дотошность! ЭТО! — Эту вещь, — можете поверить, что он смотрел на меня в полном недоумении? Он же не настолько стар, чтобы игнорировать столь важную составляющую жизни. К счастью, Конрад что-то быстро пояснил на немецком языке. — Ох, эту вещь называют сексом, молодой человек. Что же, раз вы спрашиваете, полагаю, Вы уже находитесь на пути к выздоровлению. Да, дважды в неделю и не чаще раза за ночь секс возможен, но необходимо как минимум три дня перерыва для отдыха и восстановления. Оргазм очень сильно увеличивает нагрузку на сердце, а это серьёзное испытание для Вашего сердца. Попробуйте, но Вам придётся остановиться, если почувствуете себя плохо. Спасибо огромное! Два раза в неделю? Три дня для отдыха? Я же не чёртова дрессированная обезьяна! Я был чертовски зол, когда покидал его кабинет. А Конрад едва мог скрыть своё веселье: — Если бы взглядом можно было бы убивать, Гунтрам, ты бы это только что сделал! Бедный доктор! Он всего лишь хочет как лучше для тебя! — Ты его слышал? Дважды в неделю. Это всё равно что ничего. Это как показать конфеты, а затем положить их на самую высокую полку, так что не достать! — Я смогу изменить своё расписание так, чтобы проводить в разъездах те три дня, что ты будешь «отдыхать», котёнок. Завтра же ты переселяешься ко мне. Самое смешное, что он сообщил Фридриху самым серьёзным тоном, что желает завтра же перенести всю мою одежду в его спальню, а все мои принадлежности для рисования разместить в маленькой спальне, расположенной рядом с его личным кабинетом. Он также подумывает о переделке кабинета, чтобы я тоже мог использовать его как студию. Бедный дворецкий смотрел на Конрада, полностью шокированный и я уж было решил, что у него случится инфаркт прямо сейчас. — Что-то непонятно, Фридрих? Я выбрал Гунтрама своим Консортом. * * * 24 июля. Вчера был один из самых счастливых дней в моей жизни. Утром 23-го числа Фридрих и Дитер перенесли всю мою одежду и бумаги в комнаты Конрада. Думаю, я никогда не был так смущён, как в том момент, когда сперва Дитер, а затем Аннет и наконец Катерина помогали раскладывать мои вещи под бдительным оком Фридриха, который выглядел и расстроенным и немного сердитым. Прислуга ничего мне не говорила, но я несколько раз ловил их на пристальном разглядывании моей скромной персоны. Алексей только подмигивал, с трудом сдерживая своё веселье. Я обедал с ним и Фридрихом, выглядевшим ещё более мрачным чем утром. Клянусь, меньше всего я желал доставить ему неприятности! Это была не моя идея действовать столь открыто! Затем я отправился на прогулку с Мопси и Алексеем в лес. Он почти открыто смеялся мне в лицо! — Брось, Гунтрам, не смотри на меня так печально! Я очень рад, что герцог наконец-то на что-то решился в отношении тебя. Жан-Жак полагает, что вы оба просто созданы друг для друга…а я могу подтвердить, что парень, который уезжал отсюда в Рим, не тот, что вернулся оттуда. Да он насмехается надо мной. — Это не твоё дело! Русские всегда обсуждают, что их начальство делает в спальне? Или это что-то из периода работы в КГБ? Он улыбается со знанием дела. Конрад вернулся с работы в семь вечера и мы остались в библиотеке, сидя вместе, но ближе чем обычно. В восемь очень серьёзный Фридрих пригласил нас к столу с таким видом, как будто кто-то умер. — Сегодня должен быть суп из чёрных трюфелей, — рыкнул Корад, когда Фридрих налил суп ему в тарелку. — Шеф-повар изменил планы днём, сэр. Также изменены десерт и основное блюдо. Художники так экспрессивны. Второе было также великолепно… я получил красное мясо, а ведь сегодня даже не воскресенье! Дессерт был необычным — яблочное мороженое с большим количеством корицы и засахаренных грецких орехов, с шоколадом и клубникой, но это было превосходно. — Что это? — снова возмутился Конрад. Он был так мил на протяжении всего ужина и изменился меньше чем за секунду, как только увидел десерт! Он ненавидит, когда что-то меняется вокруг помимо его воли. — Жан-Жак раньше такого не готовил! — Возможно, раньше нам не требовалось данное блюдо дома, — ответил Фридрих и испарился из комнаты, пока Конрад что-то ворчал по-немецки, поедая мороженое. Я был по-настоящему взволнован, когда Конрад обыденно сообщил, что пора в постель. Чёрт! Я опасался повести себя как идиот или сделать что-то, что ему не понравится или не будет достаточно, чтобы его удовлеворить! Я был на пороге нового сердечного приступа, но молча принял его слова. Пора идти, Гунтрам! Когда мы поднялись наверх и проходили мимо моих старых комнат, он поцеловал меня, обняв на несколько секунд. — Ты уверен, Гунтрам? С сегодняшнего дня ты перестанешь быть ребёнком и станешь молодым человеком. Вместе со мной ты получишь всех моих врагов, которые будут прикладывать массу усилий, чтобы подорвать мою любовь к тебе, поэтому между нами не должно быть ни капли лжи, — сказал мне Конрад очень серьёзно, — Ты уверен, что хочешь провести остаток своей жизни со мной? Сделав это однажды, пути назад для нас не будет, моя любовь. — Да, я люблю тебя. Конрад взял меня за руку, и мы продолжили подниматься в полной тишине, только сердце стучало как молот. Мы вошли в его личную гостиную и мне было жутковато находиться там. Я имею в виду, что был тут всего пару часов назад, но сейчас это место показалось мне торжественным и внушительным. Он велел мне переодеться в пижаму, пока доделает кое-что в кабинете. Я переоделся в ванной комнате, нервничая всё больше и больше. Думаю, я переживал даже больше чем в мой первый раз с Константином. Я выдавил почти половину тюбика зубной пасты, еле открыв его дрожащими руками! Наконец я набрался смелости, чтобы выйти наружу (да, я настоящий трусишка!), Конрад уже был в своей спальне, одетый в пижаму и стоял около стола рядом с кроватью. Там же находился поднос с одним бокалом и бутылкой красного вина. Я был полностью согласен с тем, что сейчас не время вспоминать наставления доктора! Мне нужно выпить! Немедленно! Но я ничего не произнёс вслух, так сильно нервничал. Конрад подошёл ко мне и положил руки на талию, поцеловав нежно и мягко, как брат, не как любовник. — Гунтрам, ты должен знать, что моя любовь к тебе настоящая и я буду уважать и чтить тебя каждый день нашей жизни. Я не могу жениться на тебе, как бы мне того хотелось, но хочу вручить тебе это кольцо, как символ моей верности тебе. Это оригинальное-кольцо печатка моей семьи, ему много веков. Всегда консорты Грифонов носили именно его, — сказал герцог мне, преподнося кольцо, выглядевшее очень древним. — Это Сассанидская камея, вырезанная из сердолика, но дизайн шумерский. Тут изображён грифон с древом жизни. Кольцо — подарок Папы римского нашей семье за помощь Тевтонскому ордену в 13 веке. Этот орден финансировал всё то, что мы сегодня знаем, как Ватикан. Ты должен всегда его носить, как символ своего статуса и знак моей любви к тебе. Ты должен будешь отдать его старшему сыну, когда он женится, потому что он станет следующим Грифоном, — Конрад взял мою правую руку и поцеловал ладонь прежде чем надеть тяжёлое кольцо на палец. Я потерял дар речи. Герцог разлил вино по бокалам. Я удивился, так как он всегда пробовал прежде чем наливать. Это была привычка, доведённая до автоматизма. — Это винажное вино времён войны. Урожай 1938 года Шато Муто Ротшильд. Мой отец купил эти бутылки, когда я был ещё ребёнком, для моей свадьбы и рождения детей. Я выпил первую бутылку, когда был назначен Верховным магистром. Надежда, что разопью и остальные, воскресла, когда я встретил тебя, — он протянул мне бокал и я молча принял его. — Клянусь любить, защищать и беречь тебя до последнего вздоха, Гунтрам. — Клянусь любить, уважать и поддерживать тебя до конца моих дней, Конрад, — сказал я по наитию, понимая, что говорю верно и это именно те слова, что я действительно имею в виду. Он забрал бокал из моих ладоней, поднёс к моим губам, и я отпил немного вина, а потом проделал то же в отношении него, потерявшись в глазах любимого и так было пока мы не опустошили бокал. Звон стекла, соприкоснувшегося с деревянной поверхностью стола, оказался слишком резким и вырвал меня из оцепенения. Конрад поцеловал меня еще раз, на этот раз уже не сдерживая страсть. Мне пришлось держаться за его шею, чтобы не упасть. Возможно, виновато вино, а может компания, но этот поцелуй был лучшим в моей жизни. Его руки обвили мою талию, и мы продолжали целоваться, пробуя друг друга на вкус. Его большие ладони ласкали мою спину, и я почувствовал, что мой халат упал на пол. Каким-то образом я оказался сидящим на краю кровати, озадаченно глядя на Конрада, пока он избавлялся от собственного одеяния. Он снял пижамную куртку и, клянусь, своей фигурой посрамил самого Давида работы Микеланджело! Я замер словно кролик перед волком, когда он сел рядом со мной и возобновил поцелуи, ставшие более отрывистыми, почти лихорадочными. Я чувствовал, что он находится сверху, и мне нравилось тепло его тела. Ощущения буквально сводили меня с ума. Я закрыл глаза в блаженстве, а Конрад стал расстёгивать мою одежду. — Пожалуйста, выключи свет, — взмолился я. — Но почему? Ты такой красивый. Я хочу посмотреть на тебя. — Я весь в шрамах. Не хочу, чтобы ты их видел, — пришлось признаться. — Это не очень красиво. Герцог отодвинулся и улыбнулся с бесконечной грустью: — У меня также есть шрамы от боевых действий. Это не повод для стыда. Ты прекрасен для меня в любом виде. Мы любим друг друга. — С того дня у меня никого не было, и я не знаю, как буду реагировать. — Если ты хочешь остановиться, просто скажи мне, и мы остановимся. Я хочу заняться с тобой любовью, а не только сексом. Я хочу, чтобы то, что мы собираемся сделать сегодня, что-то значило для нас с тобой. Я позволил Конраду раздеть меня, он продолжал целовать моё тело так же волшебно, как и раньше, оделив вниманием каждый из шрамов, заставляя меня содрогаться от удовольствия. Он несколько раз легонько меня куснул, но мне было все равно, потому что это было здорово. — Не останавливайся, Конрад. Мне нужно почувствовать тебя внутри меня, — прохрипел я сдавленно, и он кивнул. Применив любрикант по назначению, он проник в меня со всей возможностью деликатностью, позволяя мне привыкнуть к его размеру. Каждый из его толчков возносил меня на небеса, голова кружилась от удовольствия. Я помню, что положил свои ноги Конраду, когда почувствовал, что он полностью внутри меня. Я наслаждался покачиваниями его таза — он неспешно двигался, почти поднимая меня с матраса, медленно увеличивая скорость после того, как почувствовал, что я отвечаю на его ласки. Меня очень тронуло то, что все это время он целовал меня и проверял, в порядке ли я. Мы достигли кульминации вместе, и впервые мне не хотел бежать в душ, но лишь чувствовать его внутри меня как можно дольше. — Я хотел бы, чтобы ты был моим первым, — прошептал я, полностью обессиленный, но счастливый, как ребенок. — Я хочу быть твоим последним, Гунтрам, — чуть не задушил меня Конрад, стиснув в объятиях сильнее. — Как может быть иначе после всего, что было? И это правда. Он не злоупотреблял гимнастикой и не пробовал странные позы, и это было лучшее, что я когда-либо имел. Я не хочу никого другого после него! Теперь я понимаю, почему оргазм называют «маленькой смертью.» — Гунтрам, мне почти сорок шесть. Живя с тобой не знаю, дотяну ли до шестидесяти, — усмехнулся он. — Это было невероятно, моя любовь, — добавил Конрад, бережно целуя меня и лаская мои волосы. Наверное, я невольно застонал, потому что он рассмеялся и сказал: — Какой счастливый котенок, — очевидно гордясь собой. — Эти орехи были не так уж бесполезны. Шеф-повар получит утром повышение зарплаты. — Я не понимаю. — Я боялся, что он добавит Виагру в мою еду! Ты разве не понял, что за меню сегодня было? Красное мясо, клубника, грецкие орехи, маракуйя в салате и так далее. — О нет. Думаешь, они знают, чем мы занимаемся? — У моих работников очень яркое воображение, котёнок, и раз уж ты в моей постели, то явно не для того, чтобы сыграть партейку в шахматы. — Я озадаченно взглянул на него. — Лучше уж играть честно и открыто с самого начала. Они должны тебя уважать, поэтому прятаться в подвале, чтобы повозиться, плохая идея. Будут они шокированы или нет, но спустя пару дней, или неделю все о нас позабудут. — Фридриху всё происходещее явно не по нраву. Я не хочу причинять ему неприятности. — Тобой он доволен. Это я вызвал его недовольство. Забудь. Сегодня утром он сообщил, что если хотя бы один волос упадёт с твоей головы, или если я посмею вести себя с тобой не как джентельмент, он серьёзно отравит мою дальнейшее существование. Ты теперь мой супруг и равен мне. Я не знал, что сказать. — Как ты думаешь, почему он позволил поселить собаку в твоей комнате? Чтобы она кусала меня, если я посмею проникнуть туда ночью! — Конрад засмеялся, и я тоже. — Твой мопс сразу меня невзлюбил. Каждый раз, как только я оказываюсь рядом с тобой, она скалит на меня зубы. — Она ревнует, — усмехнулся я, — но ты намного симпатичнее и интереснее в постели чем она. — Сюда она точно не придёт. Только кухня или другая комната и это окончательно, Гунтрам. — Бедняжка Мопси. А что насчёт, когда тебя не будет дома? — В кухне, Гунтрам. Я не делю свою постель и тебя. Мы вместе приняли душ, и я определённо хотел бы продолжения, но услышал лишь: «Я не желаю неприятностей с твоим доктором». Я позволил вытереть себя большим полотенцем и не знаю почему, я взял его одеколон и стал его нюхать. Он был очень похож на аромат, который использовал мой отец. — Тебе он нравится? — Да, напоминает мне одеколон моего отца, — ответил я, а Конрад застыл. — Я не твой отец. — Я знаю! Это всего лишь аромат. Кто его сделал? Похоже, что там присутствует яблоко. — Один парфюмер в Милане, — ответил он, брызнул немного мне на шею и прижался к этому местечку носом, глубоко втягивая воздух и одновременно обнимая меня. Член Конрада снова ожил и тесно прижимался ко мне, а я вновь превратился в желе и упёрся обеими руками о раковину, чтобы не рухнуть на месте. Он ухватил меня за бёдра, его голова была уткнута в моё плечо, и дикая скачка началась. Это была непростая поездка, но мне она понравилась даже больше, чем когда он был безмерно нежен. Я чуть не упал в конце — ноги подкашивались, но оно того стоило. Конрад обеспокоился и отнёс меня в постель, поправляя пижаму, игнорируя мои протесты, что я в порядке (что не было правдой). — Мне позвонить Антонову? — Я не готов к тройничку. К тому же, думаю, он все ещё ест яблочное мороженое с шеф-поваром, — пошутил я. — Это не смешно! Я не могу потерять тебя сейчас! — Я в порядке, Конрад. Мне всего лишь нужно перевести дыхание. Просто подержи меня некоторое время, — я порядком запыхался до этого и почувствовал себя лучше, когда мое сердце замедлилось. Конрад оправился и присоединился ко мне в кровати, обвивая меня руками и целуя множество раз, с неподдельным беспокойством. — Я не должен был брать тебя дважды. — Завтра еще разок. — Не в этой жизни. Три дня отдыха, котенок. Я полечу в Шанхай, если потребуется. — На вечеринку! — притворно возмутился я. — Я банкир, Гунтрам. Вечеринки — часть моей работы, — я рассмеялся, почувствовав себя намного лучше. Конрад баюкал меня в своих объятиях пока я не уснул. * * * Как обычно, Фридрих постучал в дверь спальни Линторффа в шесть утра. «Ты ничего не говорил насчёт сегодня, так что прочь из кроватки, мальчик», но не вошёл в комнату, так как мужчина спал вместе с Гунтрамом. Дворецкий уже накрыл завтрак с кофе и утренними тостами. — Хольгерсен ожидает Вас, сэр. Должен ли я его отпустить? — спросил Фридрих через дверь — Входи, — отозвался Конрад. Фридрих замер статуей в дверном проёме, когда увидел, как его воспитанник любовно укутывает в одеяло спящего Гунтрама, уже одетый для тренировки. — Дай ему поспать подольше, ему это нужно. Боюсь, вчерашняя нагрузка была для него чрезмерной, — произнёс герцог высокомерно и поцеловал юношу в лоб. Также дворецкий отметил пустую бутылку вина на столе и один бокал там же. Гунтрам заворочался в кровати и Фридрих заметил хорошо знакомое кольцо с красным камнем. Конрад выпихнул его из комнаты и закрыл дверь. — Удивлён, Фридрих? Я говорил тебе, что он мой Консорт, а не одна из шлюх. Я горжусь своим выбором, он дар Божий. — Конрад, я никогда не имел ничего против Гунтрама. Если бы это был кто-то другой, я бы стукнул тебя по башке за то, что не выбрал его. Я только боюсь, что мальчик узнает о своём прошлом и расстроится из-за него. Его здоровье очень хрупкое! — Он мой дар от Бога, и я предприму всё, от меня зависящее, чтобы сохранить его. Я прошёл немало испытаний, устроенных Господом, и это моя награда. Я не позволю чему-либо или кому-либо встать между нами. Это понятно? Он по-настоящему любит меня таким, какой я есть. — Конрад, но мальчик очень болен. Как ты переживёшь, если случится худшее? Я беспокоюсь об этом. — Ему становится лучше, доктор подтвердил, — ответил Конрад с комом в горле, — Я буду очень бережно с ним обращаться, так как не хочу потерять. Эти месяцы с ним стали для меня подлинным блаженством. Если Господь решит забрать его у меня, я проведу остаток своих дней, вспоминая совместно проведённое время, дарованное нам двоим. Я решил принять этот риск. Даже если мы будем вместе всего лишь месяц, то моя жизнь не окажется прожитой зря.