***
Адиль едва держится, чтобы пить не начать. И Басту не убить. Хотя у Васи выбор небольшой, Казашонок это прекрасно знает — много парней раненных, а здоровые все по делам разъехались. Вакуленко мужик хороший — он Адиля с больным Кирюшей на руках никуда не послал бы, если бы была альтернатива. А тут и делов-то на полчаса — обговорить сумму за ганжу и договориться о времени. Жалелов приезжает раньше назначенного срока, за стол садится, кальян на арбузе просит. Официантка испуганная мелко кивает и к кальянщику бежит. И, вроде бы, тут все питерские бандосы, а они все равно пугаются так, как будто впервые их видят. Адиль кальян раскуривает, оглядывая мутным взглядом полумрачный зал, залитым повисшим в воздухе пахучим маревом. Подмечает знакомый бритый затылок, лениво продолжая курить, а потом вспоминает разговор Мирона с Глебом. — Мир, не забыл, что тебе сегодня ко врачу идти? — Не забыл. … — Выдохни. А я к врачу. Казашонок чувствует, как внутри него такая злоба разгорается, что ноги сами несут его к столику, за которым мужчина курит неспешно. Адиль одним движением сигарету из татуированных пальцев выбивает, а следующим же скулу разбивает. — Какая же ты сука, — ширил сквозь зубы Жалелов, оглядывая потирающего лицо мужчину. — А я так надеялся, что ничего не вскроется, — грустно усмехается Мирон. — Ну что? Убьешь? Я и так сдохну скоро, видишь? И кивает на стол. А он окровавленными смятыми салфетками закидан. — Ты какого хуя врешь? — не перестаёт гортанно рычать Адиль. — Тебе Глеба совсем не жалко, да?! — Адиль, ты всегда был толковым парнем, так пойми, пожалуйста, что меня не вылечить. Я не хочу подыхать, катаясь по больницам и лёжа по палатам. Я лучше закончу так, как и жил. — Я бы никогда себе не позволил бы вешать лапшу на уши Кириллу. А ты считаешь себя вправе врать человеку, который тебя искренне любит. Какая же ты свинья… — Прости меня. И постарайся понять. И ничего не говори Глебу. — Чтобы ты продолжал пиздеть дальше? Ага, блять, два раза, — выплевывает Жалелов. — Ты же не хочешь, чтобы у Кирилла случился нервный срыв? Если об этом узнает Глеб — узнает и Ти. А он и так на грани сейчас со всеми этими событиями. Так что не пизди никому об этом, и все останутся счастливы, — холодно сообщает Мирон. Адиль тормозит. Для Кирилла это действительно важно, он каждый вечер Глебу звонил, узнавать, как здоровье Фёдорова. Да и сломать его ещё одна охуенная новость может на раз-два. И ещё, Адиль предполагает, что Мирон может начать угрожать чем-то серьезным. А это ничем хорошим не кончится. Адилю не оставили выбора. Адиль будет молчать ради всеобщего блага, при том, что это будет противоречить самому его естеству. — Ты такой гондон, — сквозь зубы выплёвывает Казашонок. — Убил бы тебя прямо здесь, если бы не уважал так, как уважаю. — Ты поймёшь, Адиль, попозже поймёшь, — только и пожимает плечами Фёдоров, вновь закашливаясь и сплевывая комок крови на последнюю чистую салфетку. — Есть у тебя прикурить? Жалелов молча сигу протягивает, сам же ее Мирону поджигает. И смотрит долго, раздраженно, от осознания, что сделать ничего не может. — Уебок, — только и цедит Скрип сквозь зубы. — Ты бы знал, как я боюсь того момента, когда я умру. И не за себя боюсь. Я-то подохну и все. А вот как будут мои ребята? Как будет Глеб? Как вообще все будет? — Этого ты уже не узнаешь, — пожимает плечами Адиль, выдыхая ком ядовитого дурно пахнущего дыма. — Позаботься о них. Пожалуйста. Обо всех. Возьмёшь на себя дела, будешь среди моих главным. Баста тебя точно отпустит, — искренне просит Мирон. — Это тебе бог мозгов дал, а я тот ещё командир, — фыркает Казашонок. — Знаешь, Мирон, не перекладывай на меня ответственность за свою тупость и упрямость. Ты помрешь, и будет, что будет. Я тут ничего не решу и не изменю. — Просто парней жалко, — поджимает губы Фёдоров, чрезмерно спокойно выдыхая дым. — Раньше жалеть надо было, Мирон. Раньше, — очень сурово обрывает его Адиль, уже совершенно не злясь. И уходит за свой стол к подошедшим заказчикам.***
У Глеба предчувствие плохое. Будто ему придётся взять на себя непосильную ношу какую-то. Глеб давно догнал, что ему жизненно необходимо стать таким же холодным как Адиль, когда тот душит незнакомого человека голыми руками, как Баста, когда своим должникам на живую пальцы отрубает, как Мирон, когда тот Глеба в подворотне нашёл и мразоту ту с битой пристрелил. Поэтому Глеб дёргает затвор, целясь в окно парадной. Мимо идёт мальчик лет тринадцати с собакой на поводке. Но Глеб дал себе кое-какое обещание, хоть и сейчас дыхание на секунду сбивается от волнения. Глеб поправляет глушитель и стреляет. Прицельно, у него всегда было хорошо со стрельбой. Мальчик падает навзничь, собака воет и скулит, поднимая на ноги всю округу. Глеб дал себе обещание: убить первого проходящего мимо, кто бы это не был. Просто, чтобы не осталось жалости к людям. Он бы убил и старушку с котомкой, и мужика с бутылкой Балтики наперевес, и молодую мать с коляской, а вот убил, по воле случая, совсем ещё ребёнка. И у него больше даже руки не дрожат. Зато сзади мгновенно хватают за запястье. Глеб дергается. За ним Серёжа стоит, своими темными серыми глазами смотрит в самую душу. — Зачем? — только и осведомляется он. — Чтобы быть уверенным, что смогу убить, когда надо будет, — коротко отвечает Глеб. Ни одной эмоции, ни жалости, ни печали, ни стыда. Он сделал это, просто сделал, не вникая в глубинную суть. Тут главное не думать, кто мертвого мальчика дома ждёт, что будет с его родными… Просто безликий мертвый мальчик. — Я сам людей валил, Глеб. Но не просто так, — тихо говорит Серёжа. — Отнимать жизнь, пока в этом нет нужды — кощунство. — Это честно, потому что это судьба. Этот мальчик сегодня умер, потому что так было предначертано, не более, — передёргивает плечами Голубин. — Я хочу верить, что смогу защитить своих близких. — Пошли, Глеб. Ты ещё восемь раз переосмыслишь то, что сейчас сделал, — выдыхает ATL. Кирюша на кровати все так же лежит, в испарине, болезненный, синюшный, но мелкого продолжает на руках держать, потому что Лучи начинает недовольно реветь, протягивая маленькие ладошки к Ти. Рома с Олегом вокруг обеспокоенно бегают, пытаясь ненавязчиво переманить мелкого к себе, чтобы Незборецкий хоть немного отдохнул. — Надо Кизару позвонить, чтобы приехал, на него посмотрел, — констатирует Глеб в пустоту, подходя к Кириллу. — Лучи, солнышко, видишь, дяде Кирюше плохо, давай с тобой поиграем, а? И голос у блондина меняется мгновенно, ласковым становится, трепетным. И Лучи, вроде как, не против, хоть и продолжает недоверчиво смотреть чёрными глазами в самую душу. Взгляд у него в точности как у отца — прожигающий. Что будет, когда он вырастет, даже представить страшно. Глеб ребёнка забирает, одновременно кидая Роме телефон и тихо добавляя: — Кизару набери. Рома уходит в другую комнату по телефону говорить, а Серёжа около Ти на колени опускается. — Ну как ты, раненый боец? — по-доброму усмехается ATL. — Жив, и на том спасибо, — вымученно улыбается в ответ Кирилл, не смотря на то, что от боли у него чуть ли глаза не закатываются. — Ты был не двигался, рана тяжелая, кровоточить начнёт — и снова хуже станет, — бросает ATL, почти невесомо поглаживая парня по плечу. Поддержка у него такая. Глеб Лучи сажает в манеж, который Олег с Ромой с утра пораньше привезли, протягивает погремушку и за мелким отрешенно наблюдает, как вдруг резко память возвращается. — Блять, я Адилю позвонить забыл! А я обещал… — Я ему уже позвонил, — тихо сообщает Серёжа. — Все нормально, он скоро будет.***
Мирон возвращается в ночь, ещё долго бродя по двору перед тем, как зайти в квартиру, чтобы выветрился табачный душок. Адиль валяется на полу, приглядывая за Лучи, ЛСП и Англичанин съебались благополучно, Кизару кропотливо перевязывает Кирюшу под лампой, а все остальные надёжно спят. — Что врач говорит? — едва завидев Фёдорова, выдавливает Ти, морщась от боли. — Ничего особенного, — пожимает плечами Мирон. — Кирюш, ты сам как? — Хуево он, — вместо Незборецкого бросает Кизару. — Лихорадит его. Адиль, подойди сюда. Жалелов молча оказывается рядом, заглядывая в закрытые глаза Ти. — Вот этой хуевиной протирать ему рану постоянно. Вообще постоянно. Не отходи от него. У Адиля глаза совершенно нечитаемые, благо, не стеклянные, как обычно бывает у него от алкоголя. Он не пил, он пьяный сегодня никому не нужен. Он готов ради пообещать бросить дуть и пить, просто потому, что это любовь. Просто потому, что Адилю никто, кроме Незборецкого, по большому счету, не интересен. Ну и сын теперь, и то непонятно, как Жалелов к нему относится. И похоже, что вообще детей побаивается. — Я Лучи возьму к себе на пару дней, пока Кирилл в себя приходит, — сообщает ATL, выходя из ванной. — Глеб где? — осведомляется Мирон. — Вырубился, пока с Лучи сидел. Адиль его в комнату отнёс, — отвечает Серёжа, вытирая ладони о широкие штаны. — Мне с тобой поговорить надо, Мирон. Фёдоров понимающе открывает входную дверь, пропуская ATL’a вперёд и выходя за ним на лестничную клетку. И закрывает дверь. — Ты Глеба сломал, — просто сообщает Круппов, прикуривая. Мирон дергается. Он этого боялся. Он знал, что так будет. — Он теперь уверен, что вокруг него враги. Готов любого за близких положить. И двух грохнул. Крида-то ладно, там, может справедливость в нем взыграла. А сегодня из ТТ-шки мальчугана завалил из окна. Сказал, чтобы быть уверенным в том, что за дорого человека сможет любого завалить. Он благодаря тебе голову потерял. Я думал, Адиль с ума сошёл, когда Ти встретил, но у Глеба крыша поехала сильнее, — продолжает вещать Сережа, пуская дым в окно парадной. — Я поговорю с ним. — Бесполезно. Всегда ты таким был, люди тебя любили, а потом сами себя в этой любви просерали. Федоров только устало вздыхает. — Только ты его вытащить сможешь. Хорошо, что ты лечиться согласился, — вдруг улыбается Серёжа. Мирона дёргает немилосердно, а дыхание предательски сбивается. У него есть совсем немного времени, чтобы заставить Глеба отречься от него самого, иначе все пойдёт по пизде.