Грехи Нефариуса

Auguror nec me fallit augurium, historias tuas immortales futuras Грязно-белый свет, исходивший от окна рядом с кроватью, раздражающе слепил веки и вгонял в полудрему. Дверь в комнату неприятно поскрипывала, слабо раскачиваясь туда-сюда, и перед закрытыми глазами Исбьорг постепенно рисовалась картина, где какая-то тень, похожая на каргу в невесомом, сотканном из черного дыма плаще наклоняла колыбель из стороны в сторону. Спать хотелось все больше. Утомительный скрип эхом прокатывался по ветхому, дырявому полу. Создавалось впечатление, будто бы еще чуть-чуть — и он обвалится полностью, а следом за ним в пропасть полетит и все остальное, повинуясь закону всемирного тяготения. И тогда кровать действительно дрогнула. На Исбьорг обернулась сгорбленная фигура женщины у колыбели. Она медленно встала и буквально поплыла к спящей, окруженная легкой завесой призрачного тумана. Холод объял тело. Сначала невнятно, а потом резко и обжигающе. Следом Исбьорг различила, как по ее лбу легко, даже трепетно провели на удивление нежными пальцами, смахнули с лица белые волосы, а затем что-то прошептали. Исбьорг продолжала чувствовать, как по коже пробегают волны и как на нее смотрят. Внимательно, словно пытаются найти в ней нечто необычное или ценное — а может, просто желают, чтобы она открыла глаза. И она открывает. Неторопливо, с присущей ей ленью, и почти без интереса осматривает свою спальню. Все та же комната, только без дыр в полу и паутины в углах стен. Исбьорг просыпается. И теперь как никогда раньше ощущает проклятое одиночество. Хотя, пожалуй, это чувство всегда нападало на нее после сеансов с профессором Шлеттгауэром. Почему-то сегодня утром брат вдруг решил вызвать к ней психотерапевта, да и вообще выглядел очень странно — если не сказать безумно. Он опасался смотреть в сторону сестры, топтался за дверью и подслушивал, словно что-то подозревал, а потом, когда профессор Шлеттгауэр закончил разговоры с Исбьорг, Саргон ворвался в комнату и увлек врача за собой, активно задавая ему вопросы о ее состоянии, даже не стараясь говорить тихо. Да она все равно не слушала. После гипноза Исбьорг всегда невольно уходила в себя и начинала заниматься самоанализом, что было ей совершенно не свойственно. И хотя она прекрасно понимала, что в этом виноваты манипуляции с ее психикой, ее несколько раздражали непривычные размышления о жизни и вложенные в голову чужие установки. В конце концов, Исбьорг даже не знала, что именно ей внушал профессор Шлеттгауэр, и все-таки, как ни странно, доверяла ему. Возможно, у него так и не вышло вытащить из нее забытое воспоминание, тем не менее он сумел подкорректировать ее поведение, и она перестала быть безвольной куклой. К тому же за семь лет профессор Шлеттгауэр ни разу не бросил их семью в беде и всегда приходил на помощь вовремя. У нее не было причин в чем-либо подозревать этого человека. И все же… «Гипнозы — та еще мерзость», — заключила Исбьорг, нехотя садясь на кровати. Взгляд машинально уперся в окно, за которым разглядеть что-то представлялось непростым делом, так как пелена дождя плотно скрывала неприветливую улицу. Но даже в таком обыденном для города ливне Исбьорг наблюдала нечто таинственное, притягивающее и неизвестное, а потому не могла оторваться от стекла, за которым вода чуть ли не смывала все на своем пути. До нее доносился зов. Мужской бархатный голос пел ей песню на незнакомом языке, будто бы придуманном, но Исбьорг словно понимала, что до нее хотят донести. Она покачнулась, обессиленно съехала по стенке и упала на подушки. Глаза беспорядочно блуждали по комнате, однако бесполезно — они ничего не нашли. Окружение сливалось в одно пятно, и вскоре Исбьорг вновь смотрела на себя со стороны. Спальня приобретала те же очертания, что и несколько минут назад: старый, дряхлый деревянный пол, стены, покрытые паутиной, и заколоченное сырыми досками окно. Свет еле проникал сквозь щели, в лучах тусклого солнца поблескивала пыль и оседала на единственную из мебели в комнате постель. Исбьорг повела плечами, когда ее взор наткнулся на себя, лежащую в кровати без сознания. Ее состояние не походило на безмятежный сон, на лице застыло хмурое выражение, хотя она давно разучилась показывать какие-либо эмоции. Излишняя бледность кожи настораживала, а неестественная, изломанная поза и вовсе сбивала с толку даже Исбьорг. Песня становилась громче. Прекрасный, завораживающий своей мягкостью голос превращался в утробный, угрожающий рык. Он обрывался, песня начиналась сначала, сочный баритон наливался мощью и опять переходил в жуткий, чудовищный рев. Круг зациклился. Кровь внутри забурлила с неистовой силой и вот-вот обещала взорваться, разнести Исбьорг на ошметки, размазать органы по стенам и сделать из нее мясное пюре, но уже через пару секунд Исбьорг не волновало ничего, кроме этого голоса. Такого знакомого, невероятно свирепого и дьявольски властного. «Исбьорг Лэнгхофф…» — позвали ее. Комната пришла в движение и завертелась перед глазами. Исбьорг тщетно оглядывалась по сторонам, даже попыталась сойти с места и едва не рухнула на колени. А точнее, в ней внезапно зародилось огромное желание пасть ниц и ни за что не встречаться взглядами с тем, кто сейчас явится сюда. Откуда-то она знала, что если будет вести себя с ним на равных, то просто погибнет. «А-а-а, — насмешливо протянул голос. — Все так же игнорируешь меня, да, смертная? Никак не осознаешь свою немощность, продолжаешь искать правду… Смотри не заблудись. Демоны не умеют отпускать грехи, а путь в церковь тебе давно закрыт. Хорошенько подготовься, прежде чем сделать выбор. Осталось немного…» Исбьорг упорно смотрела в пол и аккуратно ползла к телу на кровати, так, чтобы никакая половица под ней вдруг не сломалась и не провалилась. И хотя она чувствовала, что теперь находится в комнате одна, сознание подсказывало перестраховаться. В конце концов, Исбьорг точно не понимала, с кем имеет дело, и догадывалась, что вполне может и не ощущать присутствие такого без сомнения могущественного существа. Тем более тот факт, что она сейчас страдает от побочных эффектов гипноза, начинал действовать на нервы сильнее, чем она ожидала, поэтому Исбьорг просто хотела поскорее избавиться от наваждения и вернуться в свое спокойное, привычное состояние. Однако до тела ей добраться не удалось. Прежде чем она успела доползти до исцарапанной кровати, на которой покоился ее труп, опять назойливо заскрипела дверь, а затем Исбьорг услышала встревоженный голос Саргона, полный боли и тоски. Доски на окне со звоном выплюнули сдерживающие их болты и упали на постель. В следующий момент в спальню ворвался ослепительный свет, где-то рядом разбилось стекло, довольный мужской смех разносился по комнате, Исбьорг ощущала, как растворяется в воздухе, подобно призраку, и ее уносит ветром. В конце концов она материализовалась в другом мире и далеко не сразу поняла, что уже с минуту разглядывает потолок своей спальни в реальности, не во сне. Такая быстрая смена обстановки очень плохо укладывалась в голове, Исбьорг было все сложнее провести границу между бодрствованием и фантазиями, навеянными подправленной после гипноза психикой. И хотя раньше она довольно неплохо справлялась с побочными эффектами от сеансов с психотерапевтом, сейчас мозги работали в замедленном режиме, словно пару часов назад ей ввели какой-то наркотик. И если бы не выкрик брата, заставивший Исбьорг вяло повернуть голову в сторону двери, она бы точно крепко заснула. — Я тогда ничего не понимаю! Я скоро с ума сойду! Исбьорг нашла глазами часы, приподнявшись на локтях, и отметила, что еще оставалось время, чтобы собраться и пойти в университет. И пускай даже она чувствовала себя невероятно паршиво, ощущение, что собственная комната действует на нее ужасно странно, лишний раз убеждало Исбьорг покинуть квартиру хотя бы ненадолго. Иначе существовал риск вконец запутаться в своем воображении и продолжать видеть то, что нарушало покой. Ей было совершенно лень подстраиваться под новые условия жизни, тем более такие извращенные и откровенно больные. Все-таки то, что произошло с Вестой и заставило вспомнить не самые приятные события из прошлого, отразилось на Исбьорг не лучшим образом. А потому она решила вернуть душевное равновесие любой ценой — трудности ее не прельщали. Голоса за дверью немного стихли. Очевидно, профессор Шлеттгауэр смог что-то объяснить Саргону и тем самым поумерить его пыл. Исбьорг не стала медлить, как это обычно происходило. Голова невообразимо сильно кружилась, тело заносило в стороны, но она упрямо направлялась к шкафу. Исбьорг задыхалась в своей проклятой спальне, в мысли упорно лезли кошмары и словно разъедали мозг изнутри. Она. Должна. Выбраться отсюда, черт побери. И не важно, что желудок скручивает так, будто его выжимают после основательной стирки; не важно, что в голове уже завывает до бешенства голодный зверь, а пол поменялся местами с потолком — на сей раз Исбьорг отвратительно переносила последствия гипноза и просто не могла оставаться дома по рекомендациям врача. Ее тянуло прочь, и поскорее. Однако нестабильное состояние не позволяло двигаться так быстро, как хотелось бы. Как только Исбьорг схватила джинсы со свитером, она тут же сползла по стенке. Слабость разлилась по рукам и ногам, пол как никогда сильно притягивал вниз, но она держалась в сознании, напористо цеплялась за реальность, которая, казалось, уплывала все дальше. Исбьорг изможденно ползла к двери, ковер неприятно царапал колени и ладони, и, наверное, лишь благодаря этим ощущениям она до сих пор не рухнула на спину. Голос брата доносился до Исбьорг все отчетливее по мере приближения к цели, а затем разговор Саргона с профессором Шлеттгауэром и вовсе стал прослушиваться настолько хорошо, будто бы она сама присутствовала рядом с ними. Удобно устроившись возле двери, Исбьорг принялась одеваться. В глазах по-прежнему двоилось, но по неизвестной причине тяжелая усталость начала понемногу отступать на задний план. Теперь диалог брата и психотерапевта четко отпечатывался в мозгу. — Она в полном порядке, мистер Лэнгхофф, — заверял профессор Шлеттгауэр своим низким, сипловатым голосом. — Совершенно такая же, с какой я и расстался в последний раз. — В порядке… — глухо повторил Саргон и издал нервный смешок. — Вы очень бледны, мистер Лэнгхофф. Наверняка случилось что-то серьезное, раз вы вызвали меня ранним утром. Исбьорг выпрямилась и прислонилась спиной к холодной стене. По коже разбежались мерзкие мурашки, и она даже почти проснулась, после чего продолжила натягивать джинсы, хотя сидя выходило не особо ловко. — Понимаете, вчера кое-что произошло… — тихо промолвил Саргон, и Исбьорг буквально почувствовала, как он замешкался. — У меня до сих пор дрожь по всему телу... Послышался какой-то невнятный удар, а за ним последовал ответ врача: — Попробуйте успокоиться, мистер Лэнгхофф, и рассказать, что все-таки так обеспокоило вас. — Обеспокоило — мягко сказано! — взорвался брат, а Исбьорг все пыталась справиться с джинсами. — Я целую ночь не спал! Эта неделя выкосила мне все нервы, я путаю реальность с кошмаром! Доктор, моя сестра!.. Исбьорг на секунду приостановилась, желая узнать причину вызова психотерапевта, но почти в тот же момент интерес погас, потому что к ней постепенно возвращалось такое родное равнодушие. А значит, последствия гипноза оставляли ее. — Она… — споткнулся Саргон и выдал наконец так тяжело, будто не хотел признавать: — Сумасшедшая… «Тоже мне, новость», — подумала Исбьорг, застегивая пуговицу на штанах. — Мистер Лэнгхофф, я ведь уже говорил вам, что у вашей сестры апатия, — невозмутимо напомнил профессор Шлеттгауэр. — Ее организм защищается от внешнего воздействия. — Слишком уж долгая апатия… — скептически выдавил Саргон. — Наверное, за столько времени вы и правда забыли все, о чем я предупреждал. Психика человека — штука очень интересная и весьма запутанная. То состояние, в котором пребывает мисс Лэнгхофф, давно стало привычным для нее. Это ее норма. Да, у нее есть аппетит, она не запускает свой внешний вид — хоть и выглядит несколько небрежно, — и даже в университет ходит. Но, мистер Лэнгхофф, вам придется смириться с тем, что ваша прежняя сестра, возможно, никогда не вернется. События семилетней давности сломили ее, сделали из нее инвалида. То, что у нее стала зарождаться хоть какая-то мотивация, — чудо. За дверью воцарилось молчание. Пока Саргон размышлял над своими словами, Исбьорг уже успела одеться и теперь просто сидела, выжидая, когда же разговоры закончатся и она сможет пойти в университет. — Значит, вы говорите, что она привыкла к такому состоянию и вызывает его искусственно? — изумился брат, когда смысл все-таки дошел до него. — В какой-то мере, — подтвердил профессор. — Неосознанно, конечно же. Но и давить на нее я вам не рекомендую. Исбьорг аккуратно поднялась на ноги, опираясь руками о стену. Голова по-прежнему кружилась — к счастью, уже не так сильно, чтобы это могло серьезно волновать и мешать делать шаги. — Я не знаю, как мне быть, — она услышала, как обреченно выдохнул Саргон. — Я окружал ее заботой, теплом… — Негативные эмоции порой способны вытащить из апатии куда эффективнее. «Их еще надо вызвать», — отозвалась про себя Исбьорг, собирая университетскую сумку и ища глазами фотоаппарат. — Мне что же, начать ее третировать? — Разумеется, нет. Просто мое наблюдение, — успокоил его профессор Шлеттгауэр. — Но мы отвлеклись. Вы, кажется, хотели рассказать, почему вдруг начали считать свою сестру сумасшедшей. — Во-первых, подозрения врачей в больнице. А во-вторых, всю неделю, что она провела дома, вела себя странно! А точнее — вообще никак. Она словно вернулась в прошлое, когда на нас только-только навалилась куча всего. Сидела сиднем в комнате, отказывалась есть и пить, вообще на меня не реагировала. А вчера… Саргон затих, а Исбьорг чуть не выронила фотоаппарат из рук по неосторожности. — Вчера я застукал ее с кинжалом в руках! — вскричал он, и Исбьорг обернулась на дверь, словно за спиной сейчас кто-то внезапно возник. — С кинжалом! — Каким еще кинжалом? — спросил профессор Шлеттгауэр таким тоном, будто сомневался в том, что его собеседник здоров. — Я не знаю! Я даже не знаю, где она его взяла! Я тогда особенно не всматривался, но сейчас у меня такое чувство, словно я помню, как он выглядел, до мельчайших деталей! Очень дорогой, с камнями… — Мистер Лэнгхофф, вы утверждаете, что никогда его раньше не видели, — прервал Саргона врач. — Нет. — И что, кинжал и впрямь был украшен камнями? — Да, красными. Возможно, рубинами или гранатами. Я не разбираюсь. И снова тишина. Разговор сильно затягивался. Исбьорг понемногу стала ощущать, как ее утомляет это ожидание. Спальня все еще казалась враждебным местом, средоточием самых негативных эмоций, которые Исбьорг давно выбросила из жизни и не собиралась вновь с ними связываться. А чем дольше она находилась здесь, тем больше мозг отказывался нормально работать и окунался в дрему. Исбьорг уже начинала видеть, как комната опять превращается старый, обветшалый сарай. К счастью, внезапно возникший голос профессора Шлеттгауэра отвлек ее и прервал процесс погружения в сон. — Кинжал, украшенный рубинами, — эхом повторил он за Саргоном, и Исбьорг открыла глаза. — Ага. Возможно, очень древний. — Иными словами — находка для музея? — уточнил врач. — Да, наверное. — Мистер Лэнгхофф, вы говорили, что неделя выдалась для вас весьма и весьма изматывающей? — Безумно. И когда я зашел в ее комнату, я… — вновь споткнулся Саргон, но в этот раз собрался с мыслями гораздо быстрее. — Исбьорг словно была одержима. В ее глазах горел такой злой огонь... от нее даже тень исходила какая-то не такая… А дальше… — Мне все ясно, — провозгласил профессор Шлеттгауэр. — Вам совершенно незачем так переживать из-за дурных снов. — Да я же говорю, я не спал всю ночь! — с чувством возразил Саргон. — Не спали или вам просто кажется? Вы жутко перенервничали и, судя по вашим словам, даже начали путать реальность с воображением. Еще бы! Сестра вновь лежит в больнице с кататонией, а после выхода из нее начинает вести себя как семь лет назад, тем самым возвращая вас в то тяжелое время, которое вы хотели бы забыть навсегда. Вы извели себя, мучились целую неделю, неизвестно что успели напридумывать, и в конце концов мозг начал поддаваться самовнушению. И позвольте, мистер Лэнгхофф, самовнушение в некоторых случаях — невероятно опасная вещь. Неудивительно, что вы увидели вполне реалистичный кошмар. Будь это правдой, вряд ли мы бы сейчас с вами так мило беседовали, а вы наверняка помнили бы, чем закончился ваш визит к сестре. Но если боитесь — проверьте ее комнату на всякий случай. Я очень сомневаюсь, что вы найдете тот самый кинжал, да еще и такой дороговизны. Откуда ему взяться у обычной девочки? Такую штуку запросто не спрячешь. Вы увидите, что ваши опасения абсолютно напрасны. — Может быть… может, вы и правы… — неуверенно согласился Саргон. — Когда я заглянул к ней в комнату сегодня утром, спальня была чистой, как и всегда. Хотя вчера вечером… Ну, или в моем кошмаре, она превратилась в нечто. Да, наверное, я и правда увидел плохой сон. Черт, я уже ни в чем не уверен… — Отдохните, мистер Лэнгхофф. Возьмите отгул, приведите мысли в порядок. Если хотите, я могу выписать вам лекарства. — Да, было бы неплохо. А с Исбьорг что делать? После гипноза ей наверняка не стоит уходить из дома. Исбьорг флегматично вздохнула и села на кровать. Уж она как никто другой знала, что после сеансов с психотерапевтом лучше находиться под чьим-то присмотром пару дней, но сегодня, когда она твердо решила уйти и не возвращаться как минимум до вечера, эти запреты только все портили. Она ни за что не позволит себе оставаться здесь и дальше угнетать свою и так нездоровую психику, и что бы там ни сказал психотерапевт, она все равно отправится в университет. И с вердиктом Исбьорг не ошиблась. — Как я уже говорил, с мисс Лэнгхофф все хорошо, — ответил профессор Шлеттгауэр. — Не нужно запирать ее в четырех стенах, но я бы прописал ей трехдневный отдых дома. Сами понимаете, прошло два года, она совсем отвыкла от гипнозов, а сейчас ей придется особенно туго. «То-то я заметила», — съязвила Исбьорг и вплотную подошла к двери, потому что разговор вдруг окончательно затих, и теперь по коридору разносились лишь звуки удаляющихся шагов. Но одна проблема оставалась: брат в жизни не выпустит ее из поля зрения. Необходимо было срочно придумать, что помогло бы обвести его вокруг пальца. Времени, тем не менее, категорически не хватало. Исбьорг понимала лишь одно: если Саргон увидит, что она собралась уходить, можно не рассчитывать выйти из собственной комнаты — не то что на улицу. А поскольку брат довольно часто навещал ее, наверняка он явится в спальню с минуты на минуту, дабы поинтересоваться ее самочувствием. Именно поэтому Исбьорг не придумала ничего лучше, кроме как юркнуть в постель и натянуть на себя одеяло до самых ушей. Вскоре ее предположения подтвердились, и в комнату действительно заглянула светлая голова Саргона. Заметив, что сестра не спит и внимательно изучает его взглядом, он уже полностью нарисовался в проходе и неуверенно прошел к кровати. От Исбьорг не укрылось, как он старательно отводил глаза в сторону, а за много лет совместной жизни это было, пожалуй, впервые. — Ис… — нерешительно обратился к сестре Саргон и невольно состроил извиняющееся выражение лица. — Мне очень не хочется тебя оставлять, но ты же не будешь против, если я прогуляюсь до аптеки? Похоже, теперь помощь профессора Шлеттгауэра нужна не только тебе. Он невесело усмехнулся своим словам, но эта ухмылка почти сразу же исчезла, а в темно-голубых глазах полыхнул огонь глубокой тоски. За неделю брат очень изменился: стал беспокойным, часто озирался по сторонам, бродил ночами по всей квартире, бормотал под нос какую-то ерунду, ронял посуду на кухне, потому что безостановочно дрожали руки. Саргон прекратил следить за собой, его пепельно-белые волосы торчали в разные стороны, словно он давно не расчесывался; клетчатая рубашка, всегда заправленная в джинсы, теперь топорщилась и кое-где вылезла из-под штанов, к тому же еще и была забрызгана чем-то красным. Сейчас же взгляд его бегал и очень явно останавливался на стенах, на кровати, на полу — только не на сестре. Саргон открыто нервничал, постоянно тер короткую бороду или ерошил и без того неаккуратную прическу — очевидно, он не знал, куда деть беспокойные руки и как вообще себя вести в присутствии Исбьорг. Она могла лишь догадываться, что вызвало в нем такую бурю негативных эмоций, но на деле ее это мало интересовало. Голова продолжала пухнуть после сеанса с психотерапевтом, так что все размышления были направлены на то, как бы сбежать от этого наваждения. К счастью, Саргон оставил ее одну практически мгновенно, бросив напоследок, чтобы она еще поспала. Благо, он совершенно не подозревал, что задумала сестра, и перестраховываться не стал: не забрал с собой все ключи, например, и не запер Исбьорг в комнате. Сегодня он вообще находился в какой-то абсолютной растерянности и мыслями устремился далеко в свои проблемы. А она, тем временем, продолжала коллекционировать свои, наплевав на любые риски и слухи, которые уже успели расползтись по городу со скоростью чумы. — Вот что бывает, когда связываешься с ненормальными! — первое, что услышала Исбьорг, едва объявившись на пороге университета. — Сразу коньки отбрасываешь! В кабинете истории фотографии дела обстояли не лучше. Авалайн Наварро, местная красотка, не дала новопришедшей и шагу нормально ступить — сразу зааплодировала и даже отвесила шутовской поклон. Уж что-что, а лишнее внимание к себе привлекать она прямо-таки обожала. Понимала, что после появления Исбьорг перестанет быть объектом обсуждений, и потому сейчас делала все, только бы обернуть приход новой легенды в свою пользу. И, разумеется, для такой яркой, горячей испанки не составляло труда опять отодвинуть Исбьорг Лэнгхофф на второй план. Авалайн стоило лишь пройтись по аудитории в короткой юбке, из-под которых игриво выглядывали кружева чулок, вильнуть широкими бедрами перед мужской половиной и, в заключение, изящно отбросить густые, каштановые волосы назад. Какие аргументы против нее имела молчаливая, холодная стенка, в самом деле? Лэнгхофф и обсуждать-то было скучно. И тем не менее, ее обсуждали. Невыносимую неделю, какую-то тихоню! Авалайн собиралась вытрясти из нее всю душу. Ей ужасно не нравилось показное безразличие Исбьорг. Стоило лишь заглянуть этой ледышке в глаза, как в голове вспыхивали самые отвратительные из воспоминаний — что, разумеется, было очень неприятно и только подталкивало Авалайн сделать какую-нибудь гадость. Она ожидала получить в ответ хотя бы малейший намёк на гнев, который понемногу начинала испытывать сама. — О. Боже. Мой, — раздельно произнесла Авалайн, плохо скрывая рвущееся наружу негодование. — Вы только взгляните, кто пожаловал! У нас тут восстание живых мертвецов! Эй, Лэнгхофф, ты пока дома прохлаждалась, мы тут за тебя, между прочим, сильно переживали! — продолжала провоцировать Авалайн. — Одна в квартире, да ещё и после такого потрясения — разве не кошмар? Я бы, наверное, просто с ума сошла, если бы увидела труп, а вот ты, похоже, чувствуешь себя неплохо. Не пойму я, в таком случае, отчего же тебя все жалеют? Неужели для того, чтобы над человеком начали трястись, всего-то и нужно, что грохнуть всю его семью? Наверное, если бы Авалайн не душил гнев, она лучше контролировала поток жестоких слов, но неприятность уже случилась. А судя по тому, что на сей раз ее речь никто не одобрил смехом или даже ухмылкой, остальные ребята в аудитории тоже посчитали эту выходку грязной. Конечно, многие из них помнили вечное противостояние между Авалайн и Вестой, и каких только стычек ни повидал университет, но сегодня произошло то, чего не случалось никогда: Авалайн цинично отозвалась об убийстве и, казалось, совершенно этого не смущалась. Перед людьми предстал совсем другой человек: не та очаровательная дурочка с плохой успеваемостью, а холодная, жестокая стерва. Теперь даже Исбьорг не могла её игнорировать. Неожиданно для себя она встала, а в следующий момент по классу поплыл холодный, еле заметный туман. Увлекшиеся инцидентом студенты не видели ничего вокруг и лишь взволнованно косились в сторону двух девчонок, одна из которых, как им казалось, вполне могла хладнокровно убить другую, если им немедленно не помешают. Но никто так и не вклинился. Вся аудитория буквально замерла в ужасе, по коже ребят то и дело пробегал неприятный мороз, ноги тесно приросли к полу, а руки сами собой складывались в молитве. Это походило на повальный гипноз, даже Авалайн в конечном счете молча сделала пару шагов назад и повторила тот же жест, что и остальные. Ей безумно хотелось кричать, вопить и звать на помощь, но голос как назло сел, а глаза, словно прикованные, по-прежнему смотрели в глаза Исбьорг, и в них пылал неестественный ярко-красный огонь, придавая мертвому взгляду невероятно жуткое выражение. Воздух наполнился запахом железа. Одна за другой раскрывались форточки, впуская в кабинет чудовищной силы ветер, однако ржавчиной несло в разы хуже. Некоторым студентам уже было впору падать в обморок, но все поголовно стояли на ногах, а губы шептали слова на неизвестном языке. Грязно-молочная пелена тумана становилась гуще, она бесконечно вплывала в окна, отделяя Авалайн и Исбьорг от других учеников, пока девушки не остались вдвоем. И только массовый шепот, похожий на раскаты грома, напоминал им, что здесь еще находились посторонние. Но очень скоро и они исчезнут. Границы кабинета стирались, приобретая новые очертания. Исбьорг опять оказалась в том самом сарае, который видела во сне сегодняшним утром, только вместо прекрасного заливающегося баритона теперь слышала целый хор детских голосов, исполнявший партитуру с невообразимо высоким диапазоном. Это было за гранью человеческих возможностей, за гранью человеческого представления в принципе, но это было просто восхитительно. От чарующих звуков Исбьорг чувствовала, как у нее не то что бегают мурашки по всему телу — с нее слезает кожа, медленно, приятно, а затем — мучительно и смертельно больно. Песня все громче разносилась по помещению, проникала в каждую щелочку, под неё частички пыли танцевали в лучах, прокрадывавшихся сквозь дряхлые деревяшки, и даже не думали опускаться на пол. Сладкая, но в то же время щемяще тоскливая музыка шевелила волосы на затылке и накладывала глубокий отпечаток на дрожащее от неземной красоты сердце. Однако в этой детской невинности прослеживалось все больше фальши, и постепенно проявлялось истинное положение вещей. Кто-то истошно закричал. Подобно грому раздались угрожающие, массивные звуки оргáна, хоровое пение превратилось в кошмарные вопли, от которых под ногами загоралась сгнившая сырая земля, а в центре пламенного хаоса — она. Неприступная, черствая и беспощадная, купающаяся в упоительном ансамбле стенаний и молитв о прощении. И все эти молитвы устремлены только к ней. Вот что видела Авалайн Наварро в проклятых безжизненных глазах Исбьорг Лэнгхофф. Она видела ненависть, нечеловеческую злобу, неутолимую жажду крови. У нее внутри органы сворачивались от жалобного, несчастного плача миллионов умерших детей, в ушах звенели кандалы тысяч и тысяч навсегда заключенных во тьме, в аду, а она ничего не могла сделать. Просто стояла и как заколдованная смотрела в эти гребаные темно-голубые глаза, по неведомой причине принявшие кроваво-красный отсвет. Но в них было что-то еще… или кто-то?