Не та дверь

Первым вернулся в норму слух. Неподалёку от меня причитала какая-то женщина, судя по голосу, пожилая, требуя пустить её куда-то. Потом я ощутила, что во рту так сухо, что язык, ворочаясь, царапает нёбо как наждачкой. При попытке пошевелиться стало понятно, что что-то не так, будто от моего тела отходит множество отростков. Только после этого удалось открыть глаза. Было скорее сумрачно, но это был не вечерний сумрак, а утренний. Потолок оказался совершенно незнакомым, а секундой позже до меня дошло, что и само помещение, судя по всему было куда больше, чем те, в которых мне обычно случалось спать. Что-то было не так с дыханием, а грудная клетка ныла при каждом вздохе. Обстановка вдруг бросилась в глаза вся сразу: большое количество людей и оборудования, специфический смутно знакомый запах, тканевые перегородки… Это, определённо, была больница! Но, судя по всему, не обычная палата, а… отделение реанимации? По крайней мере это место напоминало то, в котором часто оказывалась бабушка в последние годы. В пользу этой же теории говорило то, что я сама, судя по ощущению была голой. Тело не особо слушалось, попытка окликнуть медиков тоже не увенчалась успехом из-за того, что вызывало ощущение неправильности при дыхании. Судя по всему, была проведена трахеостомия, а говорить с отверстием в горле вообще затруднительно. Впрочем, меня и без этого заметили. Дальше события развивались довольно быстро: определение статуса, объяснение мне, что можно делать, а чего нельзя и оставление пока что на контроле в этом же отделении с обещанием к вечеру, если всё будет хорошо, перевести в палату. Это, конечно, чудесно, но мне так никто и не объяснил, что вообще произошло, а спросить самостоятельно у меня никак не получалось. К тому же неизвестная бабушка продолжала пытаться с боем прорваться в помещение. Надеюсь, мои родители в курсе, что я здесь. Всё прояснилось к утру. Убедившись, что у меня не возникает никаких проблем с дыханием, мне вернули возможность дышать так, как изначально было запланировано природой. После чего из меня лавиной хлынули вопросы. Наверное, медработники пожалели, что открыли фонтан, но я честно старалась не слишком им докучать. Многого никто не рассказал, но объяснили, что мы куда-то ехали с семьёй и попали в аварию. Машина врезалась со стороны пассажирского сидения, основной удар приняло на себя заднее. Пока это рассказывали, перед моими глазами будто проигралось слайд-шоу. Вот мы встаём на перекрёстке. Я на заднем сиденье слушаю музыку и пялюсь в окно. Замечаю несущуюся вперёд машину. Ту самую, которую за последние дни видела, как мне казалось, дважды. Всё идёт нормально, но тут она резко вихляет в сторону, избегая столкновения с ребёнком, выбежавшим на дорогу за мячом и в мгновение ока оказывается слишком близко, чтобы я успела о чём-то предупредить родных. На светофоре горит зелёный, отец как раз трогается с места, так что удар приходится в заднюю часть машины. Как раз туда, где сижу я. После аварии могу вспомнить только собственные конечности, перемазанные в крови и то, что мы не перевернулись. — А я одна поступила? — осторожно поинтересовалась я, снедаемая дурным предчувствием, — В смысле после того ДТП? Девушка, объяснявшая мне, что случилось, покачала головой. — К нам — да из-за специфики своего состояния. Близкие сейчас наблюдаются в других больницах, но их жизням ничего не угрожает. Пожалуйста, пусть это будет не трюк, чтобы не сообщать мне сейчас плохие новости! С родителями мы сумели встретиться лишь ещё через два дня, зато одна из бабушек оказалась в больнице этим же днём и долго охала над катетером и бинтами. Я, пребывая в каком-то странном замороженном состоянии уверяла её, что со мной всё хорошо, даже если это так не выглядит и что в кои то веки моя короткая стрижка оказалась в тему: рану на голове удобно обрабатывать. Она лишь яростно отмахивалась от подобных полушуточек и обещала передать маме и папе, что я очнулась и вполне в себе. Тянулись больничные будни. Соседки по палате в основном были людьми в возрасте, так что я, как самая молодая бегала помогать, пока мы с ними не получили за это люлей от медсестры. Мне было строго-настрого наказано не перенапрягаться, отчего пребывание в больнице стало ещё более скучным, чем до того. Никто не мог ответить точно, сколько именно мне здесь ещё предстоит находиться. Постоянно проходили какие-то исследования, особенно в связи с травмой головы. Мне ничего особенно не объясняли, но между собой говорили, что та может иметь какие-то необратимые последствия. Да, мне продолжало везти на невольные подслушивания. Близкие порой приходили и неловко сидели, подбирая тему для разговора под пристальным взглядом соседок по палате. Меня не оставляло ощущение, будто мы сидим в аквариуме или снимаемся для ток-шоу. Папа, как оказалось, почти не пострадал, отделавшись сильным ушибом руки, а мама, как и я, получила многочисленные порезы. Ни они, ни я не поднимали тему уже существовавших на моём теле к моменту попадания в больницу шрамов. К счастью, все мы были живы. Но в целом лежать и выздоравливать оказалось невыносимо скучно. А в моей голове зрел один вопрос: получается, всё это мне лишь привиделось, пока я была в коме? Это было так правдоподобно, так хорошо соотносилось с прошлым и будущим в сеттинге, что никак не тянуло на бред. К тому же, если сравнивать со снами, то что-то тоже не вязалось: слишком подробными и яркими были воспоминания. И всё же, находясь в том мире, я бы скорее поверила в самое нелогичное попаданство, чем в то, что всего этого на самом деле не было. Это было как-то нечестно. К моменту выписки я как-то внутренне уже смирилась с тем, что ничего на самом деле не было. Что это лишь иллюзия, картинка, которую воспроизводил мой мозг. Ответ на вопрос: «видят ли люди сны, пока лежат в коме». Было немного обидно: несмотря на весь ужас пережитого, я успела сродниться с призраками, миссис Линнерт и даже с Беном и Джоном, как ни странно. Стены пиццерии стали такими до боли привычными, что первым же желанием после возвращения домой всплыло пойти и всем вместе поесть пиццы. Родители долго смеялись над «ребёнком, изголодавшимся на больничном питании», хотя ни ребёнком, ни изголодавшимся меня назвать как-то язык не повернулся бы ни у одного здравомыслящего человека. Не знаю, на что я рассчитывала, оказавшись в пиццерии. Заказы разносили, определённо, не аниматроники, а заведение у дома ничем не напоминало то жуткое полузаброшенное здание, в котором мне довелось работать. Наверное, этому стоило радоваться, но мне было грустно. Из-за травмы обследования продолжались даже после того, как меня выписали — почти выпустили — из больницы. Врачи видели что-то такое на снимках и в активности мозга, что никак не могли успокоиться и постоянно выспрашивали меня о том, как выглядит мир вокруг. Видимо, всё пока до банальности совпадало, но мне объяснил наконец-то в чём дело только один из нейропсихологов через несколько месяцев, когда стопка бумаг с моими обследованиями уже могла бы достать мне до колена. — Видите ли, из-за травм и последующего пребывания в коме, вы можете начать видеть галлюцинации, — объяснял мужчина, обводя обратной стороной ручки пострадавшую часть моего мозга. — Это вроде из-за, — я нахмурилась, — органический повреждений? Разве так бывает? Мне казалось, это больше про всякие отравления палёным алкоголем, наркотиками, но не про травмы. — Не только, — он перевёл на меня внимательный взгляд, — Я объясняю это так лишь потому, что вы имеете некоторое представление о человеческом мозге в связи со своим образованием. И всё же, раз вы понимаете, как это серьёзно, хочу ещё раз настоятельно попросить рассказывать мне обо всём. Было бы о чём рассказывать. В моей жизни не происходило ничего из ряда вон.