Зелёная ведьма

Тао считает — лет этак с пятнадцати, — что отдельных альф следует запретить законом. Это будет справедливо в отношении омег, над коими природа и без этих источников вечных страданий изрядно поиздевалась. Чего стоит одна течка! Какие адские мучения приходится претерпевать каждые два месяца, чтобы в итоге — что тоже несправедливо и мучительно — произвести на свет сморщенный комочек пуков и каков, требующий к себе неусыпного внимания и бесконечных жертв. А запах? О, этот запах, не дающий омегам покоя и погружающий в пучину отчаяния в те самые дни, что приходят раз в два месяца и требуют обзавестись комочками пуков и каков. Запах, что отворачивает от страдальцев не только потенциальных носителей генетического материала для создания комочков пуков и каков, но и всех родных и близких, которые попросту не выдерживают того ужасающего амбре, что источает их ненаглядный омега. И когда ты уже смиряешься, что течешь и воняешь как десяток дохлых хомячков, случаются они: альфы, которых следует запретить законом. Например, такие, как Ким я-хочу-от-тебя-детей Минсок. Сто семьдесят три сантиметра сногсшибательного обаяния, шестьдесят килограмм первосортной сексуальности и магнетизм той силы, что заставляет омег терять не только голову, но и малейшее понятие о стыде и гордости. Альфы, которые не светят таким омегам, как Хуан Цзытао, потому что природа была к ним особенно несправедлива. Да, Тао течет пять долбанных дней каждые два месяца, воняет в эти пять долбанных дней так, что соседи по лестничной площадке предпочитают ночевать на вокзале и — неужели этого недостаточно? — не выходит из дома без защитной маски. Потому что — о, всемогущие боги, отвечающие за справедливость в омежьем мире, где вы были, когда Хуан Цзытао появился на свет? — ему посчастливилось оказаться в числе тех баловней судьбы, которым суждено найти свою истинную пару. Что в мире Хуана Цзытао приравнивается к катастрофе планетарного масштаба (во время течки размеры ее увеличиваются до галактических). Губы Тао на вкус как полынь: горькие и сухие, и из его рта пахнет как от бутылки самопального абсента. И это ни черта не весело. Тао двадцать два, и первый поцелуй он не может даже намечтать. Это несправедливо, а такие, как Ким Минсок, делают это положение и вовсе невыносимым. Они не знакомы, ибо кто такой Тао, а кто — Ким Минсок, у которого одна улыбка ценнее всей таовой жизни? Они не знакомы, а Тао уже по уши, и ничего с этим не поделаешь, потому что закон на стороне таких, как Ким Минсок. Таким, как Ким Минсок, закон не писан. И ничто ему не грозит за то, что влюбляет в себя — бессовестно же — таких, как Хуан Цзытао: сто восемьдесят три сантиметра глупостей и несуразностей, семьдесят килограмм капризов и бесконечное желание слиться с этой планеты, ибо зачем вообще, если жизнь на ближайшие пятьдесят лет видится в траурных тонах? — Эй, чего раскис? — Сехун хлопает Тао по плечу, и тот давится соком. Трубочка дергается, попадает в нос, яблочный, кисло-сладкий, растекается по его полости, и это однозначно неприятно. Серьезно, кошмарней не придумаешь. — Вообще, что ли? — Тао стягивает маску и кашляет в ладонь. От мысли, что придется остаток дня ходить в живописных пятнах, живущий в нем модник хочет повеситься. — Не, чуть-чуть. — Сехун хватает с подноса Тао пачку сладких палочек, вскрывает ее и принимается увлеченно хрустеть. — Ты здесь, чтобы пожрать на халяву или по делу? — И то, и другое. — Сехун из тех мудаков, которым повезло обыграть природу и истинным не обзавестись. Он может дышать на кого угодно и целоваться с кем попало, но губы его сданы в долгосрочную аренду одному смуглому мальчишке с танцевального. Об этом ходят пошлые шуточки, да только Сехуну настолько плевать на пересуды, что аж завидно. Тао тоже так хочет, потому что о нем — как же иначе — ходят слухи куда более обидные, а вот класть на них большой и толстый он никак не научится. Вот и сейчас за спиной слышатся злые смешки, и Тао теряет аппетит и интерес ко всему, что скажет Сехун. — Короче, мы с Джонином собрались в его загородный на выходные, но мне предки так, как ему, не доверяют, поэтому я сказал, что ты едешь с нами. Короче, запасайся средствами от комаров и прикупи плавки посексуальней: Джонин говорит, там три коттеджа, и во всех сейчас ошивается народ. На пляже будет людно. — Скажи, что шутишь... — Хотел бы я, чтобы это была шутка. Но нет — папка отвезет нас сам, потому что — повторяю — он мне не доверяет. — Но вы же, блин, уже трахались! — Ори громче. Те парни, что вышли в коридор, кажется, тебя не услышали. — Мы услышали! — доносится в ответ, и Сехун роняет лицо в ладони. — Как будто никто не знает... — Тао фыркает и натягивает маску обратно на лицо. — Прикинь, мои предки не в курсе. Джонин им не нравится. Они мне уже нашли парочку. Какого-то прыщавого Мэттью из Штатов. Еще та ошибка природы. Зато у него родословная, как у элитного скакуна, и куча бабла на именной платиновой. Папка спит и видит, как я потеряю с ним девственность, и Мэттью, как джентльмен, на мне женится. Тао ржет в голос. — Не знаю, чье лицо хочу увидеть больше — его или твоего папика, когда они узнают, что девственностью от твоей задницы со средней школы не пахнет. В кафетерии повисает тишина. — Да ты издеваешься?.. — Сехун в характерном жесте припечатывает ладонь ко лбу. — Да все в курсе, где, когда и в какой позе Джонин тебя... Сехун зажимает Тао рот, прихватывает палочки и тянет Тао прочь из кафетерия. Разговор они продолжают уже во дворе. Во время обеда здесь не так людно, да и любые крики заглушает рев двигателей и визг тормозов. Тао ломается еще пять минут, хоть и знает, что в любом случае отказать не сможет. У него не так много друзей, чтобы жертвовать даже столь погаными, как О Сехун. — В пятницу, в восемь, мы заедем. Так что будь при параде и прихвати презервативы. — Сехун хлопает его ободряюще по плечу. Тао выпячивается на него очумело. — Какого хрена? Я не собираюсь покупать вам еще и презервативы! — Это не нам. — Тогда кому? Сехун вздыхает; в его взгляде читается осуждение. — Методом исключения дойдешь или мне сказать? — На кой черт мне презервативы?! — А ты хочешь из койки сразу в роддом? Нет, это тоже вариант, не спорю, но ты еще колледж не закончил... — Я не собираюсь ни с кем трахаться, блин, Сехун... — Тао краснеет, и это не скрыть даже маске. — Ты помнишь, что у меня, как бы, есть истинный и... я не могу спать с кем попало. Сехун закатывает глаза. — Тебе не обязательно с ними целоваться. — Я не собираюсь спать с альфой только ради того, чтобы с ним... переспать. — Тао, тебе двадцать два года, у тебя там все уже ссохлось, понимаешь? Еще немного — и все, при желании ничего не получится. К тому же, Джонин говорит, соседи у него ничего даже. — Сехун дергает выразительно бровями, и Тао хочет ударить его в лицо. Нет, с одной стороны, он на грани отчаяния и, вполне вероятно, в скором времени согласится на секс даже с прыщавым Метью из Штатов, но с другой — никто не отменял чертову природу и невыносимого Ким Минсока, который... не светит Тао даже в самой смелой фантазии. Смирись, Цзытао, и бери, что предлагают: иного шанса может и не предвидеться. — Ладно. Я подумаю. Но если мне никто не понравится, я не буду даже пробовать. И не смей брать меня на "слабо" и провоцировать! Сехун прикусывает язык и страдальческим тоном божится, что не будет. Тао ему не верит, и он в своем праве.

***

— Целоваться не будем, — говорит папа О, когда Тао обнимает его в знак приветствия. Тао усмехается в ответ, хоть и знает, что за маской этого не увидят. Целоваться с ним не стал бы даже он сам, так что винить в этом других он не собирается. Они едут час, и за это время Сехуна укачивает дважды. — Ненавижу машины, — признается он, выползая из салона у загородного дома Джонина. Тао тащит на горбу и свои, и чужие шмотки, ибо папа О выходить из машины отказывается. Нога его, как говорится, никогда не ступит на землю Кимов. Джонин, благо, скоренько рисуется на горизонте, отнимает сумки и, подставив умирающему Сехуну плечо, жестом предлагает Тао идти вперед. Коттедж огромный — нет, реально, — и Тао, не сдержавшись, присвистывает, стоит входной двери закрыться за его спиной. — Нехило устроились, — тянет он и окидывает широкую прихожую взглядом специалиста. Паркетный пол, мореное дерево, всюду чистота и блеск, которые точно не Джонин наводил, мебель ручной работы, а значит — не из дешевых, панельные стены, картины, купленные не на распродаже. Все так и кричит о достатке и отличном вкусе хозяев. — Напомни еще раз, что именно твоего папеньку не устраивает в Джонине? — Тао заглядывает в одну из дверей, что выходят в прихожую. За ней оказывается гостиная в сельском стиле. — Насколько я могу судить — а я специализируюсь во всем, что именуется роскошью, — у Джонина достаточно денег, чтобы обзавестись собственной платиновой и переехать жить в Штаты. — У Джонина как раз таки денег недостаточно. — Сехун со стоном облегчения опускается на диванчик и отсылает Джонина "за водичкой". Тот молча повинуется. Его нисколько не смущает, что Тао и Сехун обсуждают его финансовое положение у него за спиной. — У Кимов трое детей. Двое старших — омеги; они уже замужем и растят детишек. А Джонин, как альфа, встрял. На него возлагают большие надежды. Он единственный, кто продолжит род Кимов, плюс со временем семейное дело перейдет к нему, а это означает, что на его плечи ляжет огромная ответственность. Поэтому родители с младенчества приучают его к самостоятельности и учат жизни, так сказать, в полевых условиях. Он сам, без протекции, поступил в университет, сам зарабатывает на пожрать и поспать, шмотки и гаджеты тоже за свой счет приобретает. А в качестве поощрения родители позволяют ему привозить сюда друзей и не надзирают над ним двадцать четыре на семь. Они ему доверяют, потому что вырастили его серьезным и ответственным парнем, который умеет ценить чужие деньги и время. — И они не против, чтобы он водил шашни с таким безродным чмом, как ты? — Представь себе, нет. Они считают, что Джонин достаточно умный парень, чтобы сделать правильный выбор. — Может, они тайно надеются, что он, в конце концов, тебя бросит и найдет омегу поумнее и красивее? — Сейчас ударю. — Нет, ну это же логично. Они живут в роскоши, вертятся в высших кругах, все дела. Ты себя представляешь на светском рауте? — Эй, я умею вести себя прилично. О, водичка! — Сехун протягивает руки к вернувшемуся Джонину. Тот вручает ему стакан с минералкой, и на ближайшие полминуты Сехун затыкается. Джонин показывает Тао его комнату. Она большая и выдержана в светлых, пастельно-зеленых тонах. Тао чувствует себя королем, когда падает на широченную кровать и, раскинув руки, пялится в высокий потолок. В огромное окно буквально валит — снопами и стогами — послеобеденный свет, и от него на душе становится легко и тепло. Тао закрывает глаза и проваливается в приятную полудрему, которую наглым образом прерывает оживший Сехун. Он без стука вваливается в комнату и с разбегу запрыгивает на кровать. Тао крякает под весом его тела — наглец завалился прямехонько на него — и пытается столкнуть с себя, но Сехун весит, кажется, тонну, и сдвинуть его не получается даже на миллиметр. — Сейчас Джонин сообразит пожевать, и рванем на пляж. Никогда не купался на закате: папка считает, что самое лучшее время для плавания — утро, и мы шлялись на пляж исключительно до завтрака, а после, как дебилы, торчали в отеле или ходили в зоосад. Я этих чертовых енотов уже в лица узнавал, понимаешь? И они меня, кажись, тоже. — Сехун хихикает и таки скатывается с Тао. Укладывается рядом, закидывает руки за голову и блаженно вздыхает. — Хочу потрахаться на пляже. — Комары сожрут. — Посрать. — Потом не жалуйся. — Чтобы я и жаловался после секса с Джонином? П-ф-ф... — Сехун фыркает в потолок и мечтательно улыбается. Мерзавец явно знает, о чем говорит. Да и Тао не может отмести очевидное: удовлетворенный Сехун — довольный жизнью Сехун. Сехун с недотрахом — ходячая проблема. И как только его родители выживали те пятнадцать лет, что Сехун не был знаком с членом Джонина? — Слушай, серьезно, как твои предки до сих пор не просекли, что вы трахаетесь? — Тао перекатывается на бок и, подперев голову кулаком, с интересом первооткрывателя разглядывает разлегшегося перед ним Сехуна. — Все дело в запахе. Он у нас одинаковый, когда мы в поре. — Такое разве возможно? То есть... ты же омега и... от тебя воняет как от... — ...потных портянок? Хотя я без понятия, как они воняют. Но не суть. Тут такое дело: если бы мы воняли для всех альф одинаково, то давно бы вымерли. И мы, и альфы. Мы бы элементарно не смогли размножаться. А так... ну ты же блин биологию учил, знаешь, как это работает. — Знаю. Но учебник говорит, что во время гона запах омеги становится привлекательным для определенного типа альф, и в нем нигде не сказано, что запахи могут совпадать. На то мы и разного пола. — Ну а мы вот с Джонином совпали. Даже если он обкончает меня с головы до ног, родители ничего не почувствуют. — Фу, я не хочу знать таких подробностей. — Тао показушно морщится, а Сехун гаденько ржет и перекатывается на живот. — Когда ты занимаешься сексом, твое сознание меняется. И те вещи, которые обычно кажутся неприятными или омерзительными, во время секса нехило заводят. И чувствовать, как твой альфа кончает тебе на живот или лицо — это... охрененно. — Сехун заметно вздрагивает; взгляд его темнеет и плывет. Тао ловит себя на том, что хочет испытать нечто подобное, и тут же заливается краской. Краснеет от макушки до пяток и, чтобы скрыть это от Сехуна, скатывается с кровати. — И... Джонину это нравится? Ну, как альфе... — Тао не знает, куда себя деть, и берется разбирать сумку. На стол, что разместили у окна, летят тюбики с кремами и лосьонами, косметичка и средства личной гигиены. Пачка презервативов так и остается на дне сумки. — Ага. Ему вообще многое нравится, как альфе, но, боюсь, ты таких подробностей не переживешь. У нас... насыщенная сексуальная жизнь, знаешь? Мы вместе шесть лет и доверяем друг другу полностью. А когда ты доверяешь партнеру, то можешь позволить и себе, и ему вещи, на которые не всякий решится. Тао вздыхает и берется разбрасывать шмотки по полкам. — Если ты перестанешь комплексовать, зажиматься и искать суженого-ряженого, то со временем обзаведешься альфой, с которым сможешь творить глупости и не стесняться этого. — Сехун подкрадывается незаметно и, обняв Тао за пояс, кладет подбородок ему на плечо. И когда только успел перерасти? — Это не так просто, когда тебе приходится все время носить на лице это. — Тао дергает за край маски. — Папа — и тот не решается меня целовать, что уж говорить о других? А я хочу этого... всего. Ухаживаний, поцелуев, объятий и... прочего романтического бреда. Понимаешь, блин, я не хочу, чтобы меня просто трахали, потому что так, видите ли, положено. Эй, кто вообще решил, что нам это надо? — Природа? — Нахрен природу. Я хочу поцелуев при свечах! Сехун смеется и треплет Тао по волосам. — Да будет тебе романтика, успокойся. Не все альфы, знаешь, думают лишь о сексе. Да, о нем они частенько думают, но не круглые сутки. У них есть и другие интересы. Джонин, представь себе, предпочитает сексу танцы. Хотя танцует он так, словно занимается любовью, но сейчас не об этом... — Блин, слишком много подробностей. Притормози, а? Сехун смеется еще громче и отваливает от Тао. — Ладно, романтичная ты душа, скидывай эти потные шмотки и спускайся обедать. Они перекусывают пастой, которая не так плоха, как могла бы быть, ведь Джонин не самый талантливый повар. Сехун пьет вино, и когда они выходят из коттеджа, становится ясно, что наливать ему больше одного бокала не стоило. Он хохочет над каждым пустяком до слез, вешается на Джонина по поводу и без и делает вещи, которые Тао предпочитает не замечать. Он достопамятное пятое колесо, поэтому не может не радоваться, когда они наконец-то выходят к воде. Озеро огромное, пляж практический дикий, и, если бы не причал невдалеке и небольшая моторная лодка, можно было бы решить, что он всегда пустует. Соседних коттеджей не видно из-за стены вечнозеленых деревьев, но на пляж выходит несколько каменных дорожек. Сехун скидывает футболку и мчится в воду сломя голову. Орет как резанный, потому что вода оказывается не настолько теплой, как ожидалось, а Джонин хохочет и снимает все это на видео. Тао оглядывает пляж еще раз, убеждается, что они здесь одни, и снимает маску. За ней следуют майка и шорты. В воду он входит с опаской и тут же порывается вернуться на берег, но Сехун пьяненький и от этого гаденький: подплывает к нему и, схватив за лодыжки, дергает на себя. — Гад. — Тао отплевывается добрых пять минут и с тоской проводит по волосам. Укладка испортилась, и со стороны он, должно быть, выглядит облезлым моржом. Благо, Джонин никого, кроме Сехуна, не замечает, и это немного успокаивает. Чьим бы альфа ни был, он всегда остается альфой, а, значит, выглядеть при нем неподобающе омега не должен. По крайней мере, по такому принципу живет Тао. Делает ли он его счастливей? Нет. Желанным в глазах альф? Тоже нет. Придает ли уверенности? Должно быть, иначе на кой черт так изгаляться? Двое омег выходят к озеру со стороны причала и, помедлив чутка, направляются к ним. Тао мигом подбирается и тут же получает в лицо миллиардом мутных брызг. — К нам гости, — говорит он и, поймав Сехуна за руку, притягивает его к себе. Сехун трепыхается еще пару секунд и успокаивается. — О, — выдыхает он, заметив, наконец, омег, и растерянно глядит на Джонина. Тот поднимает руку и машет омегам в знак приветствия. — Это Кенсу и Бэкхён, они тусят с Чондэ и его братишками. — Джонин натягивает на лицо приветливую улыбку и орет во всю глотку: — Я вас трезвыми не узнал. — Охренеть ты смелый, — ржет тот, что тощенький и рыжий, а его приятель — крепыш с коротким ежиком некрашеных волос на голове — пялится на Джонина так, словно тот должен ему пару штук американских президентов. Все это так глупо. Тао стоит по пояс в воде, растрепанный, не накрашенный и без маски. Что из этого хуже, он решить не может и продолжает тянуть на себя Сехуна, словно за этой тощей шпалой спрячешься. — Вы как, в гости или мимо проходили? — Джонин говорит елейным голоском, но взгляд цепкий, с коварнейшим из прищуров. — Кенсу говорит, вода теплая, можно купаться, а мне вот не верится. — Рыжий кивает на Тао и Сехуна, которые, вцепившись друг в друга, заметно трясутся. — На любителя. — Джонин продолжает испытывать — пытать? — взглядом. — У нас вечеринка намечается: Чунмёна в армию отправляем. Будем рады гостям. Джонин кивает — мол, окей, подумаем — и омеги, загребая песок ногами, возвращаются к причалу. Толкутся там недолго, пробуют воду и уходят. Сехун с Тао скоренько выбираются на берег и, стуча зубами, натягивают сухую одежду. Небо на востоке заволакивает преддождевыми облаками. Ночью будет гроза. В июне они самые шумные и беспощадные и вкусно пахнут свежестью. Тао уже предвкушает, как откроет настежь окно, укутается в одеяло с головой и сквозь крохотную щелку будет глядеть на трепещущие на ветру занавески. — Ну так что, пойдем к Кимам или завалимся перед телевизором? — Джонин собственноручно просушивает волосы Сехуна махровым полотенцем и целует — коротко и жарко — куда придется. Тао неловко, и он разглядывает мелкие серые камушки под своими босыми ногами. — Пойдем. Почему не пойти? — Сехун уже протрезвел, но все равно говорит глупости. По крайней мере, так считает Тао. Спроваживать в армию незнакомого парня ему не шибко улыбается. — Тао, что скажешь? — Джонин интересуется его мнением вполне искренне, чтобы Тао не ерничал и отвечал, как есть. — Не знаю. Я же ни с кем не знаком и... там явно своя тусовка, не хочется весь вечер проторчать у бара в компании Джека Дэниэлса. — Классная компания, получше, чем Бэкхён и Кенсу. — Джонин улыбается широко и тянет на себя Сехуна, который уже приплясывает на месте от нетерпения. — Стой смирно, чудо. Сехун гримасничает капризно, но дергаться перестает. — Там есть пара нормальных ребят. Они альфы, и с ними интересно. Серьезно. Они тебе понравятся. Крис работает на представителей "Burberry", так что общие темы для разговора найдутся, а Минсок — менеджер в ночном клубе, увлекается дизайном и прочей фигней, которая, Сехун говорит, тебя интересует. Тао холодеет. — Ким Минсок? — севшим голосом уточняет он, хоть и так знает ответ. Потому что в тусовке богатенького и творческого Ким Джонина вряд ли найдется еще один Ким Минсок, менеджер ночного клуба, который увлекается дизайном и прочей фигней, интересной Тао. — Ким. Двоюродный брат Чунмёна и Чондэ. Это их катер у причала и их омеги только что со мной говорили. Правда, я до сих пор не разобрался, кто там чей, ну да ладно. Но Минсок не такой пришибленный, как эти. Его отец к компании Кима отношения не имеет. Архитектор. А Минсок предпочитает пахать на господ, но не отчитываться перед дядюшками, где, с кем и почему. — Я-ясно. — Тао кивает и нетвердым шагом бредет к дорожке, что должна привести его к коттеджу, на безопасное расстояние от пляжа и Ким Минсока, который — о, боже! — тот самый Ким Минсок, который делает его жизнь хуже, чем она есть. И будь на месте Тао кто-то другой, он бы уже заподозрил неладное, ведь таких совпадений в реальной жизни не бывает, но он уверен, что не говорил — даже в пьяном угаре — Сехуну о Минсоке. Он вообще никому о нем не говорил, ибо стыдно, обидно и не имеет смысла. Они ведь не знакомы даже. Влюбляться в красивых незнакомцев — удел четырнадцатилетних омег, для которых смазливая мордашка является залогом вечной любви. Тао давно не четырнадцать, но временами ему кажется, что он навеки застрял в переходном возрасте, и это превращает его каждодневное существование в ад. Тао первым поднимается на веранду, отряхивает ступни от песка и на цыпочках — он все равно слишком грязный для этих хором — бежит в ванную. Он до спазмов в животе не хочет идти на эту вечеринку, но Сехун привез его сюда, чтобы знакомить с элитными альфами, а, значит, отвертеться не получится. Когда Тао — вымытый и надушенный — возвращается в свою комнату, за окном уже вовсю клубится предгрозовая тьма. Он зажигает настольную лампу и долго вглядывается в свое отражение. Тао привык видеть себя при полном параде, и вот такой он — нагой и ранимый — кажется ему чужим. Словно постыдная тайна из далекого прошлого, которую он тщательно скрывает от других. — Хватит трусить, — шепчет он отражению и переводит взгляд на сумку, где в специальном отделе хранятся запасные маски. Рука сама тянется к молнии, но шум из соседней комнаты, громкий смех и топот голых пяток о паркет заставляют ее отдернуть и схватиться за кисточки. Тао мастер любого макияжа, но сегодня он так зол на себя, что не может нанести ни одного верного штриха. Он психует, стирает все по три раза и в итоге идет к Сехуну. Тактично стучится в дверь, и когда взлохмаченный и, благо, полностью одетый Сехун открывает, просит его на минутку. Минутка затягивается на двадцать, и Сехун кое-как малюет Тао стрелки. — Ты мне никогда не говорил, — тянет он лениво и бросает лайнер в косметичку, — что знаешь Ким Минсока. — Я его не знаю. — Тао кончиками пальцев поправляет макияж. — Просто... кое-что о нем слышал. Мы с Чанёлем пару раз были в клубе, где он работает, ну и... Ну ты знаешь, то да сё... — Угу, сделаю вид, что поверил. Ты ж бледнеешь при упоминании каждого альфы, о котором "кое-что слышал". — Сехун мерзопакостно улыбается; откровенничать с ним было идеей так себе. — А ты с ним знаком? — Не-а. Джонин с богатенькими редко тусит. Насколько знаю, он лишь с Минсоком да Крисом и общался близко, а остальные ему неинтересны. А с омегами там вообще дичь. Бэкхён вроде полностью совпал со старшим Кимом, дело шло к свадьбе, а потом оп — и познакомился с младшим, ну и все пошло по одному месту. А Кенсу подбивал клинья к Джонину, но не сложилось, ибо я слишком хорош, чтобы променять меня на богатого и красивого и... н-да, будь у Джонина вкус получше, я бы сейчас встречался с Ли Тэхимом или ждал своего прыщавого американца. Но не суть. Короче, тусовочка так себе, на любителя, но халявная выпивка и шикарные закуски обеспечены. Плюс тебе нужно развлечься, иначе я впаду в депрессию. Меня уже тошнит от твоей унылой физиономии. — Ты очень добрый друг... — Обращайся.