Зелёная ведьма

Тусовочка оказывается не то чтобы шумной, но с полсотни людей наберет точно. Тао держится Сехуна, чтобы не дай бог не потеряться в цветастой толпе малознакомых людей, и украдкой оглядывается по сторонам. Он ищет Ким Минсока взглядом и находит в широкой светлой гостиной, заставленной дорогущей мебелью и кишащей не менее дорогими омегами. На таких даже посмотреть без риска обанкротиться нереально, не говоря уже о том, чтобы к ним прикоснуться или бесстыдно зажать у ближайшей стены. Минсок занял кресло у столика с выпивкой — судя по этикеткам, такой же элитной, как мебель и омеги — и, потягивая из стакана янтарно-зеленое пойло, курит вполне обычные сигареты. Выглядит он при этом настолько шикарно, что Тао с трусливым писком сбегает в соседнюю комнату. На Тао не самые дешевые брюки и любимая рубашка, приличные туфли и волосы вроде уложены, как полагается, но на лице маска, губы пересохли, а во рту горько от собственной слюны. Сердце колотится в глотке, и надо бы выпить чего-нибудь прохладительного и успокоиться, но решить намного проще, чем сделать. Тао бродит между незнакомцами, которым нет до него дела, и комкает холодную ткань брюк в потных кулаках; гулкие биты собственного пульса отбивают ритм так глубоко в мозгу, что их ничем не заглушить. Через полчаса-час разболится голова, и выпивка не уймет эту боль. — Потерялся? — Из толпы выныривает знакомый рыжик — Бэкхён, кажется — и берет Тао под руку. — Гуляю. — Никто не гуляет на вечеринках — здесь отрываются. — Бэкхён подводит Тао к ближайшему столу с напитками. — Шампанское, коньяк, бренди? С чего начнешь? Тао не торопится с ответом. Пить ему не хочется. Пьяный он точно сотворит какую-нибудь глупость и будет долго жалеть, что не умер при рождении. — Я не... — Что ты говоришь? Ничего не слышу из-за этой штуковины. Снимем-ка ее. — Бэкхён цепляет край маски и сдергивает ее с лица Тао. Тао хватает ртом воздух как рыбина, насаженная на крючок и не сразу реагирует нужным образом. Этого времени достаточно, чтобы Бэкхён с нахальной улыбкой отправил маску в мусорную корзину, что притаилась тут же, за столом, и уже наполовину набита использованными салфетками. — С таким личиком можно и наплевать на истинность, — тянет Бэкхён кокетливо и вручает Тао бокал с шампанским. — Начнем с аперитива. Тао припадает к бокалу, надеясь, что аромат шампанского хоть немного перебьет запах из его рта. — Бывает и хуже, поверь. Горько, но... терпимо. — Бэкхён стает на цыпочки и целует Тао в уголок рта. Тао глупо его открывает. Боги всемогущие, его поцеловал омега, разряженный в шмотки от Гуччи! — Горький. — Бэкхён морщит аккуратный нос и тут же улыбается, прикусывая губу. — Ты же не обижаешься? Никогда не целовал омегу, ждущего истинного. — Эй, вот ты где. — Сехун выныривает из толпы и хватает Тао за руку, словно бы пытается убедиться, что Тао настоящий и нашел он его тоже взаправду. — Идем знакомиться с ребятами. Тао беспощадно краснеет. Косится на Бэкхёна, но тот не сводит глаз с Сехуна, и, судя по лицу, Сехун его забавляет. По крайней мере, именно так маленькие дети глядят на енотов в зоопарке. Бэкхён ничего не говорит, когда у Тао отбирают бокал и уводят на террасу. Небо полностью заволокло тучами, и в воздухе отчетливо пахнет озоном. Над озером собирается мрак, и вода издали кажется расплескавшимся по песку мазутом. Джонин окликает их и манит к себе. Крис оказывается высоким мужчиной под тридцать, с красивым, благородным лицом. Он китаец по происхождению, но давненько не бывал на родине. Говорит он с чудесным канадским акцентом, и Тао это нравится. Он бы, пожалуй, даже влюбился в Криса Ву, если бы не боялся рядом с ним дышать. Крис, будучи человеком проницательным, сразу все понимает и выбирает нейтральный тон разговора. Начинается дождь, в отдалении, перекатываясь от одного берега озера к другому, грохочет гром. Изредка сверкают молнии. Они прозрачно-голубые и ярко-пурпурные, и черная вода, отражая их, искрится, словно жуткая праздничная гирлянда. Тао извиняется и убегает в дом. Находит себе выпить — бокал полусладкого белого — и, припав к нему пересохшими губами, жадно пьет, когда рядом раздается усталое: — Как будто было мало шума... Тао оглядывается через плечо и каменеет. Ким Минсок усаживается на соседний табурет и, облокотившись на блестящую дорогим лаком стойку, улыбается измученной улыбкой пресытившегося жизнью человека. Бросает на Тао мимолетный взгляд и добавляет: — Не люблю, когда громко и шумно. Ким Минсок. — Он протягивает Тао руку, а Тао по ощущениям сейчас протянет ноги. Он пялится на широкую, смуглую ладонь добрых полминуты, прежде чем разжать пальцы и коснуться ими сухой, теплой кожи Минсока. Минсок жмет ему руку нежно и с неторопливым поглаживанием ее отпускает. Тао тяжело сглатывает и… дышит. На Минсока. Своим ядовитым полынным дыханием. Минсок не обращает на это никакого внимания: или воспитание, или в самом деле не придает этому значения. Тао потеет безбожно, и это новый уровень отчаяния, потому что от его пота пахнет так же, как и от дыхания. Он чует собственный запах, разбавленный пряными нотками дорогого табака и алкоголя, что в несметных количествах разливают по бокалам. — Ты не назвался. — Минсок приподнимает бровь. Это выглядит и игриво, и вызывающе. Тао облизывает губы и шепчет на одном дыхании: — Меня зовут Тао. — Тао, — повторяет Минсок с едва заметной улыбкой в уголках рта и запивает его имя своим зеленым напитком. — Ты не здешний, так? — Я... друг Сехуна. Он... — Пара Джонина. Понятно. Тебе здесь нравится? Тао пожимает плечами. Язык пересох и липнет к нёбу, отчего говорить не получается. Это, должно быть, даже хорошо, потому что голосом Тао не владеет совершенно. Он и дышит-то через раз, боясь отвратить, оттолкнуть, разрушить тот ленивый интерес, который Минсок — без обиняков — к нему испытывает. — А мне не очень. Но семья, понимаешь? Тао кивает. — А ты не из болтливых. — Минсок усмехается и окидывает Тао оценивающим взглядом. Видать, молчаливые омеги у него в почете. — Мне здесь не по душе. Я привык к тусовкам... поскромнее. — Стесняешься? Не надо. Я тоже предпочитаю простые вечеринки и простых людей. Но Чунмён — брат, и не прийти на проводы я не мог. Выполняю семейный долг. Тебе не нравится вино? — Минсок кивает на бокал, стоящий перед Тао. — Ты совсем не пьешь. — Я... предпочитаю пить... среди знакомых. Не хочется... ну... опозориться в компании таких... людей. Минсок фыркает, отчего у Тао все внутри обмирает, а затем начинает покалывать, словно отходящая после онемения рука. Ощущение странное, но Тао нравится. Минсок продолжает говорить с ним нормально, не морщится и не отстраняется, а, значит, запах его и впрямь не беспокоит. Возможно, виной всему алкоголь, что плещется на дне его бокала. Или же Тао напридумывал себе всякого. Они незаметно перемещаются в гостиную, а из нее — на веранду, в освежающую прохладу непогоды. Минсок жестом указывает на шезлонги с видом на теннисный корт и озеро, и Тао с опаской принимает приглашение. Дождь добрался и до лежаков, так что он присаживается на самый краешек и не сводит глаз со своих пальцев. Минсок неторопливо рассказывает о работе в клубе и о давнишнем желании стать дизайнером интерьера, и голос у него на удивление звонкий и мелодичный, как напев арфы. — Но отец считает, что дизайн — это для омег. Архитектура — другое дело. Он всегда хотел, чтобы я пошел по его стопам — все задатки были, — а мне другого хотелось. Но когда отец сказал "нет", назло ему поступил на менеджмент. Скука смертная, когда ты в душе художник. — Минсок смеется и гранью бокала проводит по предплечью Тао. — Эй, ты меня слушаешь? Или так скучно, что уже дзен познал? — Я... а, нет-нет, я слушаю. Мне, правда, интересно. Я люблю... дизайн. Только... одежды. — Тао краснеет. Он, все же, омега до корней волос, и поделать с этим ничего не может. — И ты этого стесняешься? Не надо. Это нормально — любить что-то. Вон, некоторые предпочитают рыжих, а мне подавай блондинов, кому-то по вкусу виски, а мне ничего, кроме "Зеленой ведьмы", и не надо. — Он поднимает бокал и взбалтывает остатки его содержимого. Абсент. У Тао останавливается сердце. Он не слышит ни его стука, ни шума крови в висках. Жизнь в нем словно застывает. Потому что Ким Минсок пьет абсент. Полынный напиток. — А разве он не вредит здоровью? — Тао с трудом выталкивает из себя слова. — Он же вызывает галлюцинации и все такое... — Все зависит от количества туйона в напитке. К тому же... я не пьянею. Ужасное качество. — Минсок морщится и протягивает бокал Тао. — Попробуй. — Я... не хочу. Минсок смотрит ему в глаза. Лишь мгновение, но и его достаточно, чтобы у Тао забрало дух. — Я люблю вкус и запах полыни. Он напоминает мне о детстве, о солнечных днях, что мы с братьями проводили у деда на ферме. Дед занимался овцами, держал коров и лошадей. Прямо за домом начинались выгоны. Бескрайные степи, которые мы с братьями пытались покорить. У нас, конечно же, не получалось: пастухи гоняли нас, потому что мы пугали скотину, да и владения у деда были настолько обширные, что он, поди, и сам не знал, где они кончаются. А мы мелкие, нам все нипочем было. Набивали карманы печеньем и конфетами и носились по степи: собирали синяки, ссадины и клещей, а попутно — и пучки трав: букетом я бы это убожество никогда не назвал. — Минсок тихо смеется и одним глотком приканчивает абсент. — Чунмён всегда любил чабрец и цикорий, Чондэ собирал дикую рожь и ромашки, а я подчистую обносил кусты полыни. Сначала меня привлек ее цвет. Казалось, трава укрыта инеем, но потом... когда я впервые сорвал веточку и растер листья между пальцев... это такой кайф, господи, словно закинулся первосортным коксом. Тао не в силах даже слюну сглотнуть. Пялится перед собой, не мигая, и пытается переварить то, что ему под видом незамысловатого признания скормил Ким Минсок. С одной стороны, он говорил о наркотиках так, что это не оставляет сомнений: он их принимал или до сих пор принимает, с другой — Минсок, кажется, невольно дал понять, что они истинные. Что из этого пугает больше, Тао сказать не может. — Эй, ты опять постигаешь дзен. — Минсок легонько шлепает Тао по руке, и тот отдергивает ее. Минсок сразу мрачнеет. — Я сказал что-то не то? Тао открывает и закрывает рот. Не в его праве осуждать альфу. Особенно такого альфу. Возможно, его собственного... альфу. — Ты употребляешь? — Вопрос сам слетает с языка, и Тао мигом в этом раскаивается. Даже если и так, Минсок ему не признается — кто он вообще такой, чтобы задавать подобные вопросы? — но отношение свое к нему изменит. Альфы не любят истеричных омег, а Тао вообще-то еще та истеричка. И сейчас он вполне готов это продемонстрировать. — Не-е-ет, — тянет Минсок, но сам напрягается и отодвигается от Тао на другой край шезлонга. — Пробовал в универе, ради интереса. На этом все. — Взгляд у него тяжелый и неприветливый, и это не сулит ничего хорошего. Тао извиняется и трусливо убегает. Дождь льет, не переставая, но дорожки от дома до пляжа идеально чистые, так что Тао умудряется не испортить туфли и брюки. Он взбегает на крыльцо и у двери спохватывается: ключей-то от коттеджа у него нет. Ему неловко перед собой — глупо было сбегать, не предупредив Сехуна и Джонина, — но возвращаться будет еще большей глупостью. Тао мнется на крыльце, не зная, куда себя деть. Ему зябко и мокро, и он скидывает туфли, чтобы в них не натекло с брюк. Доски пола шероховатые и приятно ложатся под босые стопы. Тао прохаживается от одного края крыльца к другому. За восточным притаился куст пиона, и Тао срывает полный дождевых капель бутон. Он огромный, розовато-кремовый и пахнет как рай. Тао улыбается и прячет в нем лицо. Сквозь шум дождя слышатся голоса. Тао вскидывается и под грохот собственного сердца глядит на дорожку. Сехун и Джонин, растянув над головами куртку последнего, быстро преодолевают двор и поднимаются на крыльцо. Они ни о чем не спрашивают. Открывают дверь и пропускают Тао вперед. Он говорит, что займет душ и взлетает на второй этаж. Его все еще колотит. Неужели он в самом деле решил, что Ким Минсок может пойти за ним? Каким дураком нужно быть, чтобы придумать такое? Подобные сцены бывают лишь в кино, ибо только в кино альфа влюбляется в омегу после короткого разговора ни о чем. Только в кино альфа сразу узнает в омеге истинного, разрушает все преграды и делает его своим. Только в кино омега говорит глупости и это выглядит мило. Только в кино Тао и место. — Ну блин... — Он прикладывается лбом к дверному косяку — несильно, чтобы не осталось синяка — и запирается в ванной. Сехун поджидает его под дверью. Скрестил руки на груди и испытывает взглядом. — Ну-у-у? — Я облажался. — Давно не новость. — Сехун заметно расслабляется. — Хотя я удивлен. Ты же идеально вписываешься в эту среду: любишь роскошь и красивые вещи, вечеринки и недоступных альф. Как ты мог облажаться? — Вот так. Я спросил, не принимает ли Ким Минсок наркоту у Ким мать его Минсока. Сехун поджимает губы, вздыхает протяжно и кивает. С Тао все ясно, и это понимает даже О Сехун. — Во-первых, в таких компаниях все так или иначе, но через это проходят, во-вторых, ну блин, Тао, кто спрашивает о таком альфу, с которым даже не спал? — Видать, я. Но он кое-что сказал, и я должен был спросить. Я не люблю этого, ты знаешь. Сехун вздыхает и уже спокойным тоном выдает: — Зато ты знаешь, что он тебе не подходит. Альфы не меняются. — Да знаю. — В холодильнике есть мороженое... Вечер они заканчивают под не смешную комедию, поедая мороженое с печеньем и соленым попкорном. Джонин засыпает, забившись Сехуну под бок, так что тот делает звук тише и переговаривается с Тао полушепотом. Дождь утихает глубокой ночью. Тао спит с открытым окном, мерзнет даже во сне, но взять еще одно одеяло или закрыть окно сил нет. Просыпается он в предпростудном состоянии. Голова тяжелая, хоть и не болит, а в горле сухо и дерет. Пока умывается, пьет воду из-под крана, но от жажды это не спасает. — Чай с лимоном и солнечные ванны. — Уже на кухне Сехун вручает ему лимон и ножом указывает за окно, где вовсю разгорается новый день. Солнце слепяще-белое, с легким янтарным отливом. Оно путается в складках кружевных занавесок, облизывает огромным шершавым языком листья растущей под окном сливы и сонными бликами расползается по кухонной стойке и плечам Сехуна. — Пожрем и рванем купаться. Ну или просто поваляемся на песочке. — Он же, небось, сырой. — Тао морщится: мокрый песок он не любит. — Не вредничай. — Сехун отмахивается от него и берется крошить колбаски на омлет. Готовит он лучше, чем Джонин, поэтому и у плиты крутится он. Тао, чтобы хоть как-то помочь, берется нарезать багет и сыр. Джонин вплывает на кухню, зевает в кулак и спрашивает севшим голосом, скоро ли завтрак? Тао впервые видит его таким — лохматым и бессовестно-милым — и невольно представляет Минсока. Зевает ли он так же широко после долгого сна, трет ли по-детски глаза и говорит хриплым голосом о тостах с абрикосовым вареньем? Должно быть, да, и от этого на душе становится совсем тоскливо. Сехун друг внимательный и старается развеселить Тао. У него это неплохо получается, когда банка с кетчупом вылетает из его рук, и ее содержимое разлетается по кухне. — Нифига не смешно, — жалуется Сехун, снимая кетчуп с волос. Тао и Джонин его страданий не разделяют: хохочут как не в себе, хватаются за животы и не обращают внимания на то, что выглядят не лучше Сехуна. В итоге они едят томатный омлет и тосты, пьют томатный чай и занимают очередь в ванную, чтобы не нести кетчуп еще и на пляж. К чему Тао оказывается не готов, так это к продолжению вчерашней вечеринки, но уже у озера. Полуголая толпа развалилась на подсохшем песочке и на новоприбывших внимания не обращает. Сехун общаться с ними не жаждет, поэтому они быстренько перебираются на дикую часть пляжа. Вода там глубже, а песок по большей части зарос сорной травой вперемешку с выброшенными на берег сухими ветками и водорослями. Тао и Сехун кое-как разгребают себе местечко, расстилают покрывало и, прикинув, что купаться еще рано, укладываются на солнышке. Джонин читает японский детектив, а Сехун, полистав твиттер, принимается делать селки для инсты. — Нужно показать папе, что мы культурно отдыхаем, — поясняет он и делает совместное фото. — О боже, Мэттью меня сталкерит. Сколько у них сейчас времени? Ночь же, а он сразу влепил лайк. — Сехун морщится, будто на слизня наступил, и фотографирует зачитавшегося Джонина. Постит фото с хэштегом "люблю_начитанных_мужчин" и, гаденько хихикая, представляет, как прыщавый американец Мэттью в первом часу ночи рванет в книжный за "Праздником подсолнухов" Фудзивары. — Ты будешь гореть в аду, знаешь? — бросает Тао и чешет к воде. Плавать не шибко хочется, но валяться на солнцепеке нет сил. Это уныло и как-то жалко, что ли? Тао не может найти определения происходящему с его жизнью, плюет на это и забирается в воду. Она холодная настолько, что Тао тут же отпрыгивает к берегу и наступает на корягу, которая бессовестно вгрызается в беззащитную пятку. — Кого убивают? — Меж обступившей бережок травы возникает Крис. На нем широкие шорты и намек на загар. Море родинок и татуировки привлекают внимание. Вот в кого должен был влюбиться Тао, но... идущий за Крисом Минсок тому помеха. Нельзя разлюбить того, кто живет в твоем дыхании. — Доброе утро. — Минсок обращается сразу ко всем. Взгляд его соскальзывает с лица Джонина и останавливается на Тао. Тот стоит в метре от берега, поджав ногу, и не шевелится. Холодная вода щекочет голень, а южный ветер ерошит волосы. Тао снова без маски, и каждый альфа на этом пляже, должно быть, чует горечь его дыхания. — Что с ногой? — Минсок кивком указывает на поджатую ногу. — Наступил на что-то. Минсок оказывается перед Тао и протягивает ему руку. Тао молча ее принимает, носком поврежденной ноги касается илистого дна и вздрагивает, потому что рана, кажется, глубже и серьезней, чем он полагал. Он снова поджимает ногу и хватается за плечо Минсока, чтобы не упасть. Минсок, наплевав на кеды, заходит в воду, обнимает Тао за пояс и помогает добраться до покрывала. Сехун тут же берется осматривать ногу. Она вся в крови — оранжевые разводы тянутся от стопы до щиколотки, — и у Тао холодеет нутро. — В ране кусочек дерева. Пальцами не вытащу. Давай домой. — Сехун скоро собирает вещи, а Джонин помогает Тао подняться. Минсок и Крис предлагают помощь, хоть это явно лишнее. Тао не при смерти, да и Джонин достаточно сильный, чтобы самому довести его до коттеджа. Крис говорит: "Если что, звони", косится на Минсока и уходит. Минсок остается на месте. Взгляд у него нечитаемый, и Тао от этого совсем худо. Нога болезненно пульсирует, а в голове одна мысль: "Он меня презирает". Минсок следует за ними до конца пляжа, но, решив для себя что-то, возвращается к веселящемуся у причала народу. Тао заставляет себя не глядеть ему вслед. С него достаточно унижений. Дома Сехун наскоро обрабатывает рану, дезинфицирует щипчики для бровей и с их помощью вынимает щепки. Становится чуточку легче, а когда на лапищу еще и плотная повязка ложится, делается практически блаженно. Ступать на ногу Тао не может, но боль притупляется, и при желании о ней можно забыть. — Признавайся: в детстве тебя проклял злой колдун, которого не пригласили на крестины? — Сехун сует Тао стакан с соком и пластинку обезболивающего. — За сутки с тобой случилось больше неприятностей, чем со мной — за всю сознательную жизнь. — Я просто идиот, вот и все. — Тао пьет две таблетки: чтобы наверняка. Сехун качает головой и убегает на кухню, из которой уже попахивает горелым.

***

Ким Минсок объявляется в пятом часу вечера. Солнце снова заволакивает тучами, и по листьям растущих под окнами слив барабанят первые — самые крупные — капли дождя. Тао читает последние светские новости с планшета Сехуна и не вникает в разговор, что доносится сквозь негромкие биты новомодной композиции. — Как нога? — Минсок возникает прямо перед Тао, и тот роняет планшет. Благо, пол застлан ковром, и гаджет не страдает. — Жить буду. — Тао не знает, куда себя деть. Он лохматый и не накрашенный после душа, в растянутой борцовке и трениках; нога перебинтована и тупо ноет, а на лице, черт возьми, маска, потому что до течки полторы недели, и запах уже дает о себе знать. Минсок обращает на это внимание: конечно же, предыдущие два раза на Тао маски не было, и он успел решить, что Тао нормальный. Что, в общем-то, является глубочайшим заблуждением, ибо "нормальный" и Тао в одном предложении — неосуществимая мечта. Минсок хмурится и, наклонившись к Тао, бесцеремонно стягивает маску под его подбородок. — О пагубных пристрастиях у альф выпытываешь, а сам об истинном молчишь. Нехорошо получается. — Минсок его осуждает. Он в самом деле считает, что Тао поступил неправильно, и Тао его не винит. Потому что омега обязан о таких вещах предупреждать: если не наглядно — маской, — то хотя бы на словах. Тао краснеет. — Я не специально. Не думал, что это важно. — Он говорит, не шевеля губами. Ким Минсок близко, и Тао боится на него дышать. — Есть правила. — Я не думал... Минсок отстраняется. Выпрямляется, вытягивается стальным клинком и скрещивает руки на груди. Да, он бесится, а еще ему явно интересно, из какой пробирки достают таких тупиц. Он хочет что-то сказать — должно быть, колючие и обидное, — но в итоге так и не решается. Жалеет глупого омегу и молча, даже не попрощавшись, уходит. — Теперь точно все, — говорит Тао, когда в гостиную заглядывает Сехун. Тот мигом оказывается рядом: забирается с ногами на диван, обнимает Тао за плечи, укрывает его своим теплом и нежностью, и Тао улыбается сквозь полынную горечь разочарования и, пожалуй, впервые за долгое время испытывает облегчение. Хорошо, что он не узнал Ким Минсока ближе. Случись это, и он не смог бы принять произошедшее со смирением. Тао обманывает себя. Это совсем не хорошо, и он не готов смириться с тем, что Ким Минсок не для него.