Зелёная ведьма

На часах около десяти вечера, и это не самое безопасное время суток, если ты омега, и от тебя совершенно не пахнет альфой. Тао, впрочем, никогда ни во что не впутывается: то ли везет несказанно, то ли наоборот. Под мышкой костыль, в руке — продуктовая сумка с бумажником внутри. Чанёль не выносит пакеты из супермаркета и считает, что планета и экологи еще скажут ему спасибо. Тао сомневается, но это Чанёль, и пререкаться с ним — пустая затея. Фонари горят ярко, мимо проносятся машины и лихие о-дедушки на скутерах. Душно, а Тао, дурак, нацепил длиннющую фланелевую рубашку, опасаясь простуды, но больше — привлечь чье-нибудь перевозбужденное внимание к своей заднице. Он доходит до угла улицы, за которым виднеется манящая неоновым красным вывеска круглосуточного супермаркета, когда дорогу ему преграждает альфа. Альфа, знакомый до дрожи в коленях. — А я как раз за тобой. — Во взгляде Ким Минсока читается вызов. Тао оглядывается по сторонам, но помощи ждать неоткуда, да и он, если быть честным, не хочет, чтобы его спасали. — Как ты... знал? — выдавливает он из себя, сглатывает горькую слюну и дергает уголками губ. Силится улыбнуться, пускай и сквозь маску, но забывает, как это делается. Когда Ким Минсок смотрит прямо в душу, и не о таком забудешь. — Вообще-то, к тебе домой шел. — Минсок пожимает плечами. — Мне в магазин... очень... Чанёль убьет. — Чанёль даже не заметит, Тао в этом уверен, но остановиться не может. Он должен говорить, чтобы не думать о том, что Ким Минсок, здесь и сейчас — ради него. Возмутительно-шикарный, как мечта невозможный — ради него. — Ну пошли. — Минсок выхватывает у него сумку и берет под руку. Пальцы, что оплетают запястье, — теплые и шершавые как древесная кора. У Тао волосы на руках встают дыбом, а кожу под ними будто мелкими иголочками покалывает. И это безумно, до дрожи приятно. Так приятно, что Тао выпадает из реальности, пропускает тот миг, когда они вот так, вдвоем, переходят дорогу и оказываются в кондиционированной, подслащенной музыкой из скрытых динамиков прохладе супермаркета. Тао хромает к полкам, как заведенный, хватает с них все, что по списку, и боится поглядеть на Минсока. Тот отпускает его руку, но держится непозволительно близко. Он жаркий, этот Ким Минсок, и представить страшно, но представляется, как это — чувствовать его собственной кожей. Уже на кассе Минсок отнимает у Тао сумку, сует кассиру карточку, и когда тот пробивает чек, взглядом указывает на выход. Тао даже про себя не берется с ним спорить. С такими, как Ким Минсок, спорить бессмысленно. Хотя бы потому, что подчиняться им — сладко. Они идут медленно, хоть Тао может и быстрее. Просто не хочет. Просто не каждый день красивые и желанные до чертиков альфы провожают его домой, носят за ним сумки из супермаркета и выглядят так, словно вот-вот перегрызут кому-нибудь слишком уж глазастому глотку. Альфы, что встречаются им на пути, старательно обходят Тао стороной. — Ты людей пугаешь, — говорит он, когда они оказываются в лифт. — Каждый должен знать свое место. — Минсок нажимает нужный этаж. Осведомился уже. И ничего ж Джонину, предателю языкатому, не сделаешь: не оставлять же маленького без отца? Чанёль встречает их растерянным взглядом, обдумывает что-то спешно и, выдав нелепое оправдание, убегает из собственной квартиры. Тао и это расценивает как предательство, но поделать с гадским другом ничего не может: несмотря на свой немалый вес, бегает Чанёль быстро. — Боишься меня? — Минсок усмехается, но во взгляде — упрек и обида. Ведь по сути ничего плохого он не сделал. Подумаешь, правду в лицо сказал, экая невидаль... Тао краснеет: густо, пятнами по щекам и груди, и пялится в стену, словно она одним махом решит все его проблемы. Но стена тоже его предает, оставаясь привычно-серой, с разводами бледно-голубой краски по углам и у плинтусов. — Я сниму это. — Минсок вдруг оказывается рядом, и Тао даже дыхание задержать не успевает, как маска оказывается в его руках, а затем — на тумбочке. Ладони Минсока — все такие же холодные и крепкие — ложатся Тао на затылок, Тао зажмуривается, сжимает крепко зубы и едва не визжит в голос, когда в дверь квартиры барабанят. — Да вашу ж мать! — Минсок злой, и даже глядеть на него не надо, чтобы понять: убьет, и чхать ему на последствия. Тао мигом оказывается у двери. Та открывается не сразу, а когда это случается, Тао нос к носу сталкивается с вконец раскрасневшимся Чанёлем. Тот выпаливает скороговоркой: "Ключи забыл!" и бросается в комнату, где у него рюкзак висит, а в нем и ключи, и бумажник, и читалка, без которой Чанёль подохнет от скуки за какие-нибудь полчаса. — Это всегда так будет? — когда за Чанёлем во второй раз закрывается дверь, спрашивает Минсок. Ему то ли весело, то ли он пытается смириться: хрен же разберешь, когда лицо непроницаемое, а взгляд как у гадюки, заприметившей пташку. — Только по выходным, — отвечает Тао, не задумываясь. Минсок смеется, качает головой и снова оказывается рядом. Ближе, чем можно вытерпеть. Тао и не терпит: всхлипывает тоненько — и не знал, что так умеет, — закрывает глаза, молит о поцелуе и получает. У Минсока губы сухие и теплые, как нагретая солнцем галька. Он целует неглубоко, на пробу, и выдыхает порывисто, когда чует в поцелуе горечь полыни. Тао зажмуривается до ломоты в висках; он бы и уши заткнул, так нечем: пальцы впились в манжеты рубашки, будто это спасет его от гибели, которую несут поцелуи Ким Минсока. — Боже... — шепчет Минсок, и от его шепота — неразборчивого, с хрипотцой — бросает в жар. Тао стонет и хватается за Минсока. Точка опоры жизненно необходима, а пол не кажется надежным, совсем нет. — А я все думаю, — Минсок улыбается, — чего мне так хочется тебя удавить. А потом затащить в постель и... — Он смеется, но это уже не тот смех, который можно вписать в рамки приличия. Это смех, за который в древности сжигали на кострах, не меньше. Дьявольский, порочный. Таким смехом соблазняли невинные души и отправляли на вершину блаженства с дальнейшим низвержением в ад. Тао застрял где-то посредине, и это ни черта не весело. — Будешь моим? — Смех Минсока обрывается, а вместе с ним — и сердце Тао. Он открывает глаза. Перед ним бесстыжее, наглое до последней морщинки лицо, и одного взгляда на него достаточно, чтобы забыть, о чем его спросили. Ким Минсок красивый, и это не предположение, а неоспоримая истина — Обычно я не спрашиваю, но с тобой, кажись, иначе не получится. Так будешь? Или мне еще за тобой побегать? Я гордый, знаешь... Тао молчит. Ему никогда не предлагали стать чьим-то, и это звучит сладко, как грех. — Ты же меня с ума сводишь. — Минсок пальцами впивается Тао в затылок, тянет на себя, губами к губам прижимается: крепко, больно. У Тао ком в горле, который мешает дышать, и слабость во всем теле. Кожу покалывает в тех местах, где она соприкасается с одеждой и Ким Минсоком, и это по-особенному волнительно. Минсок лижет его губы, и Тао сдается. Открывает рот и выдыхает сиплое: "Буду". Словно у него был выбор... Минсок роняет ладони ему на бедра, оглаживает их кончиками пальцев, и Тао готов просить его не останавливаться, но от двери снова доносится грохот. — Я убью твоего дружка... Убивать Чанёля не приходится. Он и так полуживой: бледный, дышит через раз и морщится, ступая на левую ногу. Под рукой у него, вместо стеночки, — здоровенный альфа в мотоциклетной куртке и кожаных брюках, в котором Тао не сразу узнает Криса Ву. Крис тоже заметно прихрамывает, а подбородок в ссадинах и распух. Брови Криса ползут на лоб, когда он замечает Тао, а за ним — не менее удивленного Минсока. — Ну ок... — тянет Крис и сгружает сопящего и скулящего Чанёля на табуреточку у обувной полки. Выпрямляется, потирает поясницу и выдает сухим, табачным басом: — Выскочил на дорогу. Хорошо хоть я у поворота тормознул. — Врача бы... — Минсок окидывает Чанёля скептическим взглядом, косится на Криса и вздыхает. Приятный вечер для всех окончен. — Не надо врача! — ревет Чанёль и порывается на ноги вскочить, но тут же с воем падает обратно на табуреточку и, поглаживая колено, затихает. — У меня есть номер Бэкхёна. — Тао хватается за телефон. — Ему рентген не помешает. Сомневаюсь, что Бэкхён организует его в домашних условиях. По-любому в больницу надо. — Не надо... — молит Чанёль. — Не хочу больницу. Тао кое-как набирает Бэкхёна. Тот отвечает практически сразу. Разговор получается дурацким, но Бэкхён обещает приехать. Пока он едет, страдающего Чанёля транспортируют в комнату и обливают перекисью от макушки до пят. Криса тоже дезинфицируют и допрашивают, как на суде, ибо от Чанёля добиться внятного объяснения не получается. — Он читал. На ходу. — Крис разводит руками. — По сторонам не смотрел, под ноги, походу, тоже. Странно, как на проезжей части раньше не оказался. — Я шел в парк! По тротуару, — обиженно сопит Чанёль. — И поворот не заметил? Чанёль краснеет. — Я читал... — Как вообще можно читать на ходу? — Минсок стоит в дверях, сложив руки на груди. По лицу не поймешь: то ли искренне интересуется, то ли забавляется. Чанёль, конечно, еще тот идиот, но в подобную историю встрял впервые. Хорошо хоть Крис на мотоцикле был: выскочи на Чанёля машина, и... Думать об этом Тао не хочет. Первый шок прошел, и его трясет, когда он обрабатывает ссадины на локтях и боку Чанёля. Чанёль кряхтит и сопит в подушку, а глаза на мокром месте: от обиды ли иль от боли — не разберешь. Через пятнадцать минут является Бэкхён, закатывает сначала глаза, потом — рукава и берется за пострадавшую ногу. Чанёль ойкает и скулит, просит не трогать, но Бэкхён неумолим. Он ощупывает опухшую конечность от бедра до стопы, кивает собственным наблюдениям и выдает: — Ну что, перелом. В больницу надо. Чанёль воет и заходится слезами. — Мин, заберешь мотоцикл. — Крис бросает Минсоку ключи. — А я отвезу несчастье ваше в больницу. Эй, чудик, одевайся. Я такси вызову. Крис выходит. Чанёль позволяет себя одеть и довести до выхода. Бэкхён звонит в больницу, выясняет, кто на дежурстве в травматологии, и вызывается ехать с Чанёлем. В такси того усаживают сообща, ибо отправляться в больницу, пускай и под присмотром будущего врача и грозного даже на вид Криса Ву, он все еще не хочет. Таксист ржет, глядя на их потуги, Крис и Минсок одаривают его осуждающими взглядами — им вот ни разу не весело, — а Тао с Бэкхёном едва не рыдают. Тао — от того, как ему жалко глупого Чанёля, Бэкхён — от злости. Потому что Чанёль не просто глупый, а еще и рукастый, и ноги отрастил на зависть многим: компактно сложить на заднем сидении с первого раза не получается. Тао и себе порывается поехать с Чанёлем — вдруг что понадобится? — но Минсок качает головой, и Тао не может ослушаться. — Можно и всем табором туда завалиться, чего стесняться-то. — Минсок цепляет его под локоть, и когда машина с шашечками скрывается из виду, уводит к лавке, что притаилась под молоденьким каштаном. — Жди тут. И чтобы ни шагу в сторону. — Минсок уходит, а Тао послушно ждет, обнявшись с костылем. Минсок возвращается с мотоциклом Криса. Тот после столкновения с Чанёлем пострадал меньше всех. — Повезло Ву, что район у вас тихий, а то и без ключей увели бы. — Минсок хлопает мотоцикл по сидению, пристраивает на свободном месте у подъезда, сразу за чьим-то помятым "Шевроле", и помогает Тао подняться. Бэкхён обещался позвонить "как только, так сразу", но за пять минут Чанёля вряд ли оформят, поэтому ждать Тао звонка до глубокой ночи, не раньше. — Что, бдеть собираешься? — словно мысли читая, выдает Минсок, когда Тао, сбросив опостылевшие кроссовки, хромает на кухню. — Собираюсь. — Тао жутко хочет спать, но если уснет, то по звонку не проснется. День выдался долгим и эмоционально насыщенным, отчего подушка кажется самой приятной компанией на ближайшие часов десять. Минсок хмыкает за спиной, а за миг уже оказывается рядом, обнимает за пояс и целует плечо. — Хочешь, побуду с тобой? Тао хочет, но не знает, правильно ли это. У них не те отношения, чтобы просить о подобном, да и Минсок, того и гляди, подумает, что его допустили в койку. Тао к этому не готов и понятия не имеет, как скоро это случится. Одно дело, когда секс гипотетический, другое — вполне себе реальный, с самым что ни на есть настоящим Ким Минсоком. Который в разы лучше, чем самая смелая фантазия. — Клянусь не приставать. Меня воспитывали хорошим мальчиком. Правда, получалось это из рук вон плохо, но я постараюсь вспомнить уроки папеньки и не... — Минсок целует Тао в шею, — делать ничего такого. Тао поворачивается к нему лицом и, избегая прямого взгляда, говорит: — У меня никогда не было альфы, и то, что ты делаешь, меня немного... пугает. — В каком смысле не пугает? — Во всех. Ты же видел маску, разве нужны объяснения? — Тао устал: и от собственных чувств, и от неспособности их выразить. Он словно мальчишка, который не совершил ни одного взрослого, обдуманного поступка, и отчасти так оно и есть. Тао бесит, что он должен оправдываться перед Минсоком, объяснять ему прописные истины. От Тао горько пахнет полынью, а Минсок без ума от "Зеленой ведьмы", и это говорит само за себя, но Минсок требует ответа, а Тао не хочет его давать, ибо за ним стоят стыд, неловкость и еще не самый короткий список отвратительный чувств, испытывать которые Тао совсем не нравится. — В наше время это ничего не значит. У Бэкхёна есть истинный, но спит он с другим. — Я не Бэкхён. — Знаю. Я к тому, что... — Минсок облизывает губя, подбирая слова. — Мы живем в мире, где истинность, верность, любовь до гроба и тому подобное ни-че-го не стоит. У меня были любовники. И не один, и не два. Мне нравится секс, и чтобы получить его, мне не обязательно любить того, с кем я ложусь в постель. Прости за прямоту, но иначе я это не объясню, а у тебя есть привычка сбегать, и она мне не нравится. — То есть, ты мне сейчас говоришь, что... — В горле комом встает обида, и Тао не может ее проглотить. — Что ты говоришь? Что мы будем трахаться без обязательств или как? Извини, но я, кажется, вырос в другом мире. И там люди влюбляются и хранят друг другу верность. — Господи, я ни слова не сказал о том, что не собираюсь любить тебя и хранить тебе верность. Я пытаюсь объяснить, почему веду себя как мудак. Хорошо? Тебя устраивает такое объяснение? Пять минут назад я понятия не имел, что ты... девственник. Ты девственник? Тао поджимает губы и отводит взгляд, но Минсок ждет, и ему нужно что-то ответить, иначе они никогда ни до чего не договорятся. — Ты стесняешься этого? — Мне двадцать два... — Да хоть сорок два. Ты представить себе не можешь... — Минсок оказывается прямо перед Тао, вжимает его в стол — и откуда он только взялся? — и выдыхает торопливое и горячее в губы: — Что значит быть первым. Какое это удовольствие... брать то, — он льнет ближе, и их бедра соприкасаются, — что еще никто не брал. Когда ты говоришь альфе, что девственник, но хочешь его, ты говоришь ему: "Я тебе доверяю. Я хочу запомнить тебя на всю жизнь". И если ты мне позволишь... не сегодня, но... потом, — Минсок короткими поцелуями прокладывает путь от губ Тао к его уху, — я буду счастлив... быть твоим... первым. Тао закрывает глаза и стонет: громко, несдержанно. Минсок прижимается к его шее ртом, и Тао знает, что на коже останутся следы. От этой мысли делается жарко. В глубине живота пульсирует, а у входа сладко тянет и покалывает. Тао уже влажный, и это слишком очевидно, чтобы скрыть от Минсока. Тот мычит ему в шею, хватается за край столешницы и замирает. Его трясет, и Тао — тоже, но оба ничего не делают. Они стоят так минут пять. Минсок лбом прижимается к груди Тао, а тот боится шелохнуться, дышит во всклокоченную макушку и старается ни о чем не думать. Минсок целует его прикрытую плотной фланелью ключицу и отпускает. Тао, запинаясь, предлагает на выбор чай или кофе, Минсок останавливается на кофе — крепкий и без сахара: да, он любит, когда горько, — и они сидят у выключенного телевизора до глубокой ночи. Бэкхён звонит ближе к трем, рассказывает о крупной аварии — на междугородней трассе столкнулось несколько машин — и о том, что им пришлось едва ли не привязать Чанёля к креслу в комнате ожидания, чтобы он не сбежал. Чанёля оставляют в больнице, а это значит — ближайшие две недели Тао будет жить с ним в одной палате. Чанёль до чертиков боится врачей, в больнице — особенно по ночам — у него случаются панические атаки, и справиться с ними в одиночестве он не может. В шесть утра возвращается Крис, забирает ключи от мотоцикла, кое-что из вещей Чанёля, учебники, тетради и целую флотилию карандашей. — Все равно в ту сторону ехать, — поясняет он, когда Тао пытается отобрать у него сумку. — Хороший он у вас, хоть и дурной. На это Тао нечего возразить. Спровадив Криса, он возвращается в гостиную и застает Минсока в обнимку с подушкой. Спящий Ким Минсок — это преступление против человечества, но разбудить его у Тао рука не поднимается. Он на цыпочках прокрадывается в спальню, ворует у самого себя одеяло и так же, крадучись, возвращается к Минсоку. Укрывает его, колеблется с минуту и умащивается у него в ногах. Обещает себе, что только вздремнет, но, закрыв глаза, тут же отключается. А на утро, что выпадает на послеполудень, идет дождь, и Минсок, сонный и помятый, улыбается едва проснувшемуся Тао сквозь сизый полумрак гостиной. — Я во сне разговаривал? — Тао знает за собой такую привычку — Чанёль просветил — и сейчас надеется, что не наговорил лишнего. — Нет. — Минсок качает головой, улыбается уголками наглого рта и скатывается с дивана. — Я ни разу не просыпался в одной постели с… — он скептически оглядывает диван и пожимает плечами, мол, невелика разница, — с омегой, с которым бы не переспал. Это так... интимно. — Он сует руки в карманы джинсов и умащивается на краю кофейного столика, напротив Тао. Тао прячет глаза, мнет в кулаках край одеяла, а сердце в это время скачет где-то под ключицами. — Долго еще собираешься краснеть от каждого моего слова? Тао краснеет еще гуще. — Ладно, я упертый: переучу. Тао не сомневается, что так оно и будет.

***

Так и случается. Поначалу Тао неловко оттого, что он больше не стесняется Ким Минсока, не боится смотреть ему в глаза, отвечать на его вопросы, прикосновения, поцелуи, но со временем он привыкает. Привыкает, что не нужно стесняться маски, что во входящих бесконечный "Минсок", а на коже — все еще полынно-горькой — чужой, легким флером, запах. Запах горячего грога и сонного послеполудня в деревенской глуши. За дождливым июнем приходит солнечный июль, а тот сменяется томным августом. Тао снова оказывается в коттедже у озера. Вода в озере молочно-теплая, но Сехун больше не бросается в нее очертя голову. Сидит на рыхлом сером песке, подставив босые пятки набегающим на берег волнам, и один за другим поедает нектарины. От жареного у него изжога, от сладкого тошнит, а от мучного — запоры. Живот приятно округлился, но Сехун прячет его под растянутой майкой: ему не нравится, когда пялятся. Тао все равно это делает — иначе никак — и мысленно бьет себя по рукам, так ему хочется к нему прикоснуться, огладить, подержать в ладонях. Но Сехун — нервный и капризный, и проделывать подобное со своим драгоценным животом позволяет лишь Джонину. Джонин, на зависть Тао, без зазрения совести пользуется своим положением: трогает, гладит, целует живот Сехуна сотню раз на день, разговаривает с ним, обнимает. Бэкхён фыркает на это и говорит, что ребенок сейчас не больше нектарина, который до косточки обгладывает Сехун. — Много ты знаешь, — цедит сквозь зубы Сехун и гладит прикорнувшего у него под боком Джонина по лохматой голове. Бэкхён лишь смеется в ответ, тактично не напоминая, что он, вообще-то, будущий врач. Минсок с Крисом прогуливаются вдоль берега, о чем-то воодушевленно шепчутся, и Тао в очередной раз удивляется, как его угораздило влюбиться в Минсока, когда Крис ему даже по гороскопу больше подходит. Развалившийся на клетчатом пледе Чанёль тоже поглядывает в их сторону, вздыхает украдкой и делает вид, что читает. Тао его жалко: Чанёль хороший — друг и человек, — а Крис Ву не хочет поглядеть на него иначе. Подумаешь, ноги кривые, уши большие и десяток лишних килограммов на боках и заднице. Ведь это наживное, когда характер золотой. Может, они даже парные? Крис ведь не шарахается от Чанёля, когда тот, забыв о церемониях, вторгается в его личное пространство и всем своим большим и честным "я" кричит, как сильно хочет быть Крису Ву нужным. Но Крис, если и замечает что, виду не подает. Это бесит Тао — он слишком любит Чанёля, чтобы оставаться равнодушным, — но в то же время он понимает, что Крис пускай и негодяй, но негодяй порядочный, и обижать Чанёля прямотой своего отказа не спешит. — У тебя еще молозиво не выделяется? — Чанёль опускает читалку на живот и взглядом упирается в Сехуна. Сехун давится нектарином и, брызжа во все стороны соком, с ужасом глядит на Чанёля. — Какое, блин, молозиво? — Тут написано, что со второго триместра из сосков может выделяться молозиво. А у тебя такая грудь... крепкая, да и соски набухли и потемнели... Сехун опускает взгляд на грудь. Майка старая и просвечивается, и темные, слегка припухшие ореолы сосков заметны даже на расстоянии. Тао чувствует их как свои и с трудом сдерживается, чтобы не почесать грудь. — Я на это не подписывался... — Сехун роняет в песок остатки нектарина. — Что такое? — Сонный Джонин трется о его бок носом, морщится и сдувает с лица надоедливые песчинки. — Чанёль запугивает твоего мужа. Что ты там вообще читаешь? — Бэкхён отбирает у Чанёля читалку, тот возмущенно вопит, и начинается потасовка. Джонин берется успокаивать освирепевшего Сехуна, и Тао, никем не замеченный, сбегает на причал. — Что они опять не поделили? — идущий навстречу Крис кивает на катающихся по песку Чанёля и Бэкхёна. — Соски Сехуна. Можно мне с вами? — Гуляйте, а я пойду, разниму любителей чужих сосков. Не хватало еще, чтобы Ёлли снова покалечился. — Крис тяжко вздыхает — он изрядно намучился за те пять недель, что Чанёль провалялся в гипсе, — и решительно шагает вперед. Минсок и Тао остаются одни. В прибрежных кустах смеется ветер, срывает с молоденького шиповника первые красные листья и бросает их в неспокойную воду. Тао отступает от нее подальше и оказывается в горячих и крепких объятиях Минсока. Минсок не любит публичных проявлений чувств, но тут расщедрился на ласку. — Как думаешь, чью свадьбу будем играть следующей? — Минсок без стеснения оглаживает ягодицы Тао, сминает их и тянет Тао к себе: ближе, жарче, интимней. — Чондэ и Бэкхёна? — Ставлю на Чанёля с Крисом. — Серьезно? Чанёль даже не нравится Крису... Минсок пожимает плечами. — Ты что-то знаешь? — Тао недобро щурится. Он уже научился различать эти жеманные жесты, полуулыбки и бесстыжие, с огоньком и чертенятами, взгляды из-под острых ресниц. — Я все знаю, мог бы уже и привыкнуть. — К наглости твоей я уж точно не привыкну. — Моя наглость, — Минсок сильнее сжимает пальцы, и Тао сквозь зубы втягивает влажный, с душком озерный воздух, — делает тебя счастливым. — Минсок дергает бровями, а на полных, греховно-нежных губах алеет коварная улыбка. Тао в отчаянии, ведь устоять против нее не в силах. Он стирает ее жадным вздохом, впитывает трещинками своих губ и чувствует едва уловимый, но такой желанный вкус "Зеленой ведьмы". Минсок все еще улыбается, и сквозь эту улыбку шепчет пьянящее: "Мой". И кто знает, чью свадьбу будут играть следующей... Март-сентябрь, 2017