Вспомни меня

Рана на кисти открывается снова. Куда более глубокая, чем могла остаться от пусть и не самой тонкой, но все же циркульной иглы. Снимаю бинт только в душе, а после, залив пенящимся антисептиком поврежденное место, возвращаю на место. Игнорирую Кару. Наблюдаю за Кайлером. Совсем как прежде, цепко. Таскаюсь следом. Наблюдаю за тем, как его подбрасывают до универа. Юджин даже меняет свою тачку на хэтчбек. О, разумеется, легко быть таким заботливым другом, когда папочкиных карманных денег хватает на собственный остров где-нибудь на Мальдивах, не то что на аренду машины. Юджин даже меняет тачку, но иногда Бругера подвозит не он. Парень, выше Кайлера на добрую голову, остается растрепанным, даже когда собирает свои длинные патлы в подобие небрежного пучка. Сама галантность. Открывает двери, помогает выйти. Вытягивает костыли и никогда не заходит в холл. Видел его только со спины, и даже мелькает мысль, что это тот самый, с татуировками, но быстро понимаю, что нет. Слишком длинный и не настолько накачанный. Возможно, какой-то друг, о котором ранее мне известно не было. В самом деле, неужто у Бругера есть еще кто-то помимо Юджина и того рыжего, что довеском идет? Чувствую себя раздосадованным из-за того, что так ничего и не узнал о его жизни вне учебных стен. Наверное, потому что особо и не пытался, решив, что излечился от этой зависимости. Наверное, потому что мне было слишком стремно следить за ним до метро, а там и до места, в котором он живет. Наверное, потому что, когда его забирал его парень – все мое существо надеется, что бывший, – я слишком хорошо понимал, что моему «ниссану» никогда не угнаться за «астон-мартином». До начала пары целых две минуты. Коридоры уже почти пустые, но лектора в аудитории еще нет. Гомон стоит, рассевшиеся кучками студенты о своем шепчутся. Сейчас вроде как третья пара начнется, последняя на сегодня, посвященная скорым госам. Думаю о том, что неплохо бы сконцентрироваться на чем-то еще кроме макушки со шрамом, уже занявшей свое место. Запястье – то, что перетянуто, – начинает покалывать и неметь. Стоило бы немного ослабить бинт, и я уже было принимаюсь за него, как Кайлер, что по обыкновению сидит на два ряда ниже, тянется к карману своей толстовки, неловко выгребает из него светящийся экраном телефон и, кажется, перестает дышать, не то чтобы шевелиться. Вызов прекращается, телефон гаснет и спустя каких-то пять секунд загорается вновь. Юджин замечает сразу же, переводит вопросительный взгляд со смарта на Бругера. Тот только слабо кивает и принимает вызов. Заметно бледнеет и подносит телефон к уху. Пытаюсь уловить что-то, потому что в кои-то веки ни один из них не отходит, чтобы поговорить, но ничего не выходит. Слишком шумно. Да и слушать нечего, потому что Кай лишь молча моргает. Потому что все это длится не больше трех секунд, а на четвертую его глаза округляются, и он слишком резво – для парня, который использует костыли, – вскакивает на ноги. Смартфон оказывается отброшенным на стол. Хватает свои подпорки, быстро смотрит на Юджина и пробирается к концу ряда. Всего три пустых кресла отделяют его от лестницы. Спускается по ней быстрее, чем в любой из предыдущих раз, что я видел. Юджин кусает губы и выглядит так, словно его напополам эмоции рвут. Вроде улыбку давит и тут же хмурится. Порывается броситься следом за другом, но, уже оказавшись на ногах, тяжело опускается на свое место. Кайлер, ни разу не оборачиваясь, добирается до дверей. Сталкивается в них с лектором и, буркнув ему что-то, выходит в коридор. Что же там? Что? Что? Грызет. На месте сидеть не дает. Ноги зудом сводит. Прежде чем понимаю, что делаю, поднимаюсь тоже и, бросив вещи, спешно перепрыгивая через ступеньки, оказываюсь на самом верху амфитеатра, а там всего метр остается до запасной двери. Толкаю ее, радуясь тому, что незаперта, и оказываюсь на узкой, по сравнению с центральной, лестнице. В ногах путаясь и лишь чудом не навернувшись, несусь в сторону дверей, через которые вышел Кайлер. Несусь по боковому коридору и замираю, потому что он стоит посреди главного, в трех метрах от меня, боком, но смотрит прямо перед собой. В нерешительности пячусь, возвращаюсь за поворот и, завернув за стену, понимаю, что ничего не потерял. Потому что зеркала точно напротив. Потому что все равно вижу его. Вижу в отражении. Достаточно близко. Не шевелится. Ждет. Кажется, носом дышит, а уголки его губ дрожат. Я был совсем рядом, а он и не заметил – да что там меня: девчонка, очевидно опаздывающая на пару, едва его не снесла, а он даже не моргнул. С одной стороны окна с рядами широких пустых подоконников, с трех других – коридоры. Кажется абсолютно потерянным сейчас. Слабым. Словно раз – и ремешок, что удерживал его маску, затянутый на затылке, лопнул. Кажется, нервничает все больше. Кажется, вот-вот на куски развалится. Настоящий, впервые за все это время. Живой. И… красивый вдруг. С ужасом понимаю, что пялюсь на него через зеркало, выискивая недостатки, пытаясь рассмотреть уродство в травмах и все еще не покинувших его лицо полностью гематомах. Понимаю, что не выходит. Лопатками к стене в поисках опоры. Так сильно давит на костыли, что его ладони дрожат. Наверняка мокрые, потому что с ручек соскальзывают. Установившаяся после звонка абсолютно на всех этажах тишина давит. Кажется, вздохнуть слишком громко – и он услышит. Потому хлопок одной из входных дверей заставляет меня дернуться. Потому что настолько громкий, словно ей достался хороший увесистый пинок. Затишье недолгое. Торопливые шаги. Кай уже было срывается с места, делает шаг вперед и замирает, уставившись себе под ноги. На гипс и черные резинки на ножках костылей. Кажется безмерно слабым сейчас. Ломким. Раз – и все равнодушие, показное спокойствие, коркой поверх повреждений налепленное, треснуло и, обвалившись, сползло. Шаги ближе. Тот, кто поднимается по лестнице, переходит на бег. С места не двигается. Жмурится, как если бы было страшно. Когда его избивали в том переулке, он жмурился? Кусает губы. Сутулится, несмотря на то, что его ребрам это должно причинять боль. Кажется, даже отвернуться хочет, но не делает этого. Ждет. Шаг. Шаг. Шаг. Тот, кто все еще не попал в зону моей видимости, останавливается. Жадно, во все глаза, стараясь не моргать, чтобы ни единой секунды не упустить, наблюдаю за тем, как Бругер все-таки поднимает голову и выпрямляется. Поднимает подбородок, смотрит чуть вверх. Сдавленное, скороговоркой произнесенное незнакомым мне голосом «ох ты ж блять» разносится по пустому этажу. Кай в ответ на это только нервозно, срываясь на всхлип, хмыкает, и в следующее мгновение я лишь чудом успеваю закусить подлетевшую ко рту ладонь, чтобы в голос не заорать. Потому что тот, второй, кого я не видел, оказывается парнем с фото. Потому что он прямо здесь. Настоящий настолько, что, улучив момент, можно дотронуться. Потому что он здесь. Он с ним. Потому что ему хватает двух секунд, чтобы добраться до Кая и схватить его, когда тот шагает навстречу, выпустив из рук свои чертовы костыли, которые, на каменный пол падая, заставляют меня как от выстрела вздрогнуть. Прижать его к себе, обнять поперек торса. Чуть пригнувшись, подхватить под бедро поврежденной ноги, чтобы буквально затащить на себя и, дождавшись, пока Кай ухватится за его шею, обе руки сцепить в замок под его задницей. Отступает к окну, спиной к коридору разворачивается и усаживает Кайлера на подоконник. А тот и не думает разжимать руки. Одной за шею так и держится, вторая резво перебирается на темный затылок. Давит на него, и этот парень послушно наклоняется. – Детка… – тишину разрезает спустя долгие полминуты. Не то чтобы я считал, сколько они целовались. Я считал просто. Для того, чтобы дышать. В его голосе столько горечи, что Кайлер, должно быть, ее чувствует. Собирает своим языком с чужих губ. – Не надо, – шепчет Кай в ответ, потому что так, должно быть, его искореженный голос звучит чуточку лучше. Больше смахивает на прежний. – Только не ты. Не жалей меня. Тишина снова. Лиц не вижу, только широкую спину. Вместо куртки – толстовка, пускай тоже черная. Темно-синие джинсы. По задникам обуви угадываются конверсы. От Кая только запястья вижу да ноги, все еще обнимающие чужой торс. На ту, что с гипсом, ложится ладонь, гладит коленку и осторожно, чтобы не причинить лишней боли, выпрямляет ее. Бругер, ерзая, чуть сдвигается вбок и устраивается на подоконнике. Продолжают держаться друг за друга. – Я… – Кайлер начинает первым и тут же затыкается. Беспомощно выдыхает. – Не знаю, что сказать. И как объяснить. – Все еще не решаясь говорить громче, чем шепотом. Все еще старательно пытаясь делать вид, что уж с этим-то у него все в порядке. – Как объяснить что? То, почему ты ни хера не сказал мне? Или объяснить, почему тебя отмудохали до комы и множественных переломов? А я-то все гадал, чем ты был так занят, что больше двух суток не отвечал на чертов телефон. А ты и не мог, верно? С выбитой гортанью и поврежденными связками не попиздишь. А сообщения? Юджин? Голос второго заметно ниже. Возможно, просто потому, что он очевидно старше Бругера; возможно, потому, что его потряхивает от бессильной злости. – Да, – Кай безропотно соглашается, подается вперед, и я вижу, как утыкается в чужое плечо лбом. – У меня вроде как теперь проблемы с голосом. Ну, знаешь, больно делать его нормальным. – Так прекрати. Бругер выдыхает, и его ладонь перетекает на обтянутое мягкой тканью толстовки предплечье, сжимает. – Страшно. – Все еще шепотом говорит, отчаянным и свистящим. – Ты не представляешь, как мне было страшно. Да и сейчас тоже. Не разобрать, на какой из вопросов дает ответ. Возможно, и вовсе на тот, который озвучен не был. Молчат. Не двигаются. Бругер, кажется, даже дышит через чертову кофту. Не отлипает от нее. Его парень – уж теперь-то никаких сомнений не остается – сдается первым. Выдыхает, терпеливо, больше без злобы в голосе, просит: – Кай, посмотри на меня. Усмешка в ответ, и Кайлер носом ведет по его плечу, отклоняется влево и, приподнявшись, упирается в него уже подбородком. – Детка?.. – владелец «астон-мартина» пробует еще раз, и Бругер закатывает глаза и сдается: не то потому, что и не собирался спорить, а просто выигрывал секунду-другую, чтобы собраться, не то потому, что ему самому этого хочется. Отстранившись, выпрямляется и, кажется, чуть склоняет голову набок, с готовностью подставляясь под коснувшуюся скулы ладонь. – Нравится то, что ты видишь? – спрашивает уже в полный голос, и это кажется жутким даже мне. В который раз дергаюсь, с силой сжимая зубами внутреннюю сторону щеки. Мне кажется жутким этот хриплый, словно наждаком по гортани прошлись, звук, а этому типу – нет. Не то что не отстраняется, напротив, легонько толкает чужой лоб своим. – Я люблю тебя. Мне всегда нравится то, что я вижу. Чуть сильнее сжать зубы – и мой рот наполнится кровью, а шмат откусанного мяса тяжелым комом ляжет на язык. Потому что слышать это, сказанное вот так запросто, глядя прямо на сечки и следы швов, – хуже, чем физическая мука. – Это нечестно, – тут же обвиняюще проговаривает Кай, но отчего-то кажется, что ему стало легче. Вся та ноша, что он на себе упрямо эти дни тащил, свалилась вдруг на меня. И давит, пригибая к полу. – Зато всегда работает, – ухмыляется, за что получает легкий шлепок по руке. Готов спорить, что Бругер улыбается. Готов спорить, что мой желудок, кислота в котором вмиг стала ядренее серной, сейчас переварит сам себя. – А теперь выкладывай. Начиная с того, как это произошло. – Давно ты знаешь?.. Парень отвлекается, не глядя лезет в задний карман своих джинсов и, посмотрев на экран телефона, отвечает: – Часов восемнадцать, а может, чуть больше. Тебе крупно повезло, что прямых рейсов не было – было время остыть. – Но ты все еще хочешь собственноручно добить меня, верно? – спрашивает, кажется, даже со смехом в голосе. Среди всех этих хрипов не разберешь наверняка. Но тот, к кому вопрос обращен, должно быть, разбирает. Мученически выдыхает и тянется к лицу Бругера снова. Закрываю глаза, но это не помогает. Я все равно слышу это. Слышу, как они сталкиваются губами и целуются. Металлический привкус давно по нёбу раскатан. Дышать стараюсь, не размыкая челюстей. – Ты бы видел мой номер. – Я догадываюсь. – Как, Кайлер? Как это случилось? И только сейчас вдруг я вспоминаю о том, что он, возможно, помнит о флешке. Пускай ни разу не пытался заговорить об этом или вернуть ее. Что, если он вспомнит сейчас?.. Это же не важно, правда? Не доказать. – Я расскажу, но взамен ты пообещаешь мне кое-что, ладно? – Если это в моих силах. – Еще как. Никаких уклончивых формулировок. Обещай. Так, наверное, вздыхают почти вусмерть загнанные мулы на ферме. Обреченно и с явным раздражением. Оказывается, Бругер не только на парах бывает въедливым. – Кай… – Никаких «Кай». Давай, скажи это, ну? – Хорошо. Ладно. Я обещаю сделать все, о чем ты попросишь, даже если это будет комнатный слон вместо маленькой собачки. – Замечательно. Когда у тебя следующая запись? Из всех троих, присутствующих в этом коридоре, лишь я один не понимаю, о чем идет речь. Эти же двое, даже несмотря на поврежденные голосовые связки Бругера, тут же начинают спорить. Переругиваются, особо не поднимая голоса, и при этом ни на секунду не отлипают друг от друга. Широкая ладонь все еще на колене Кайлера, а его собственные руки беспрестанно гладят чужие плечи, то и дело спускаясь к запястьям. – К херам ее, я не поеду, – категорично и с железной уверенностью в своих словах. – Еще как поедешь, Лэшер, – еще категоричнее, шипяще и даже зло в ответ. – У тебя контракт. Ебаная работа, которую ты должен сделать. И именно поэтому я заставил каждого члена твоей банды собственными яйцами поклясться, что никто из них не откроет свой ебаный рот. Потому что завтра утром у тебя запись, Рен. И мне абсолютно срать как, но ты вернешься в свой разъебанный номер, запишешь все, что должен, и только потом вернешься сюда. Тишиной даже мне уши закладывает. Про себя несколько раз для верности повторяю его фамилию. Вдруг получится найти в «Фейсбуке» или «Инстаграме»? – Кай… – Нет, ты не останешься нянчиться со мной. – Мотает головой из стороны в сторону и выглядит настолько решительным, что немного страшно. Неужели он может… Может быть таким?.. – Доставай свой гребаный телефон, звони Ларри, пускай бронирует тебе билет, и… – Неопределенно машет рукой, и этот, Рен, перехватывает его кисть. Сжимает пальцы в своих. – У тебя руки ледяные. Бругер фыркает и закатывает глаза. – Это жалко, серьезно. Ужасная попытка перевести тему. И они всегда холодные. – Сухожилия? Кайлер его явно игнорирует, но пальцы вырывать не спешит. – Звони ему. Сейчас. Тот все-таки лезет за телефоном и, уже почти вытащив, передумывает. – Знаешь что? А не пойти ли тебе на… – начинает резко, должно быть, еще и сдерживаясь, но Кайлер не дает ему закончить. Зажимает взметнувшейся ладонью рот и, должно быть, из-за того, что дернулся слишком резко, шипит от боли. – Ты не останешься, и я с тобой не поеду тоже. Я не вывезу вместе с тобой, Рен. Теряюсь еще больше. Не понимаю даже больше, чем ничего. И не я один, должно быть. – Поясни. Бругер как-то особенно тяжело выдыхает, ерзает и, накренившись вперед, наваливается на чужие плечи. Обхватывает их, обнимая, и голову кладет так, чтобы своей щекой прижиматься к его шее. Должно быть, ему проще так. Не видеть лица. – Если ты останешься, я развалюсь. В моей башке ебаный ад, и я пытаюсь исправить это. Сломанные кости – это фигня, а вот то, что тут, – касается пальцами своего виска, – нет. Я должен справиться с этим. И на этот раз сам. Я не смогу не жалеть себя с тобой, понимаешь? Путанно и бредово. Обреченно и пугающе спокойно. Несмотря на то, что я НЕ врубаюсь. – Тебе снова назначили нейролептики? Бругер кивает и растерянно поглаживает рукава толстовки парня. Отсутствующе смотрит прямо перед собой, в треклятое зеркало, через которое я на них и пялюсь, но вряд ли что-то видит. – Я должен САМ, понимаешь? Триггера не возникнет, если я просто переживу это. Без страховки. Молчат. Теряюсь в догадках. Кай какие-то невнятные узоры пальцами обеих рук выводит. Неловко, почти не сгибая их, всеми разом. – Я не буду бегать от этого. Не снова. Ради меня, Раш, хотя бы один раз сделай, как я прошу. Ради нас. Горечь в его словах настолько концентрированная, что, сглотнув накопившуюся слюну, чувствую ее тошнотворный привкус. Разве так может быть? Или все дело в этом «нас»? «Мы», которого у них, оказывается, намного больше, чем я думал. Больше, чем слова могут вместить. Больше, чем, возможно, у меня когда-либо будет. Его парень не произносит ни слова. Упускаю тот момент, когда он все-таки достает телефон. Не глядя – должно быть, нужный номер на быстрый набор забит – жмет на вызов и подносит трубку к уху. Негромко, даже тише, чем с Кайлером разговаривал, просит некого Ларри забронировать ему билет. Токио. Ближайший рейс. Кайлер не шевелится. Кайлер вцепился в своего парня почти намертво и, пользуясь тем, что тот не видит, с силой жмурится. Не видит он, но вижу я. Закусывает губу. Плотнее жмется щекой. Не хочет отпускать, но так яро гонит, как будто бы от этого зависит жизнь одного из них. Как будто может случиться нечто непоправимо страшное. Куда страшнее, чем кома и гипс. – И сколько у нас? – спрашивает Бругер слишком мрачно для того, кто так этого добивался. – Шесть часов. Кивает. – Сколько ты не спал? – А ты? – с усмешкой возвращает вопрос его парень и подпихивает ладонь под тонкое бедро, подхватывая так, чтобы на себя перенести большую часть его веса, приподнимая над подоконником. – Я сплю, – Кайлер слабо протестует. Кажется, что на то, чтобы добиться своего, у него ушли все силы. Последний запал с окончанием перебранки пропал. – Ага, я знаю, – издевательски настолько, что Бругер, улыбаясь, кусает себя за губу. Ему это нравится, должно быть. – По три часа, обожравшись транков. Не пизди мне, я читал твой анамнез. Бессонница, панические атаки, глюки и синдром навязчивых состояний. Кай реагирует на это небрежным пожатием плеч. Да и то насколько позволяет его поза. – О, ты читал. – Это даже не сарказм, а чистой воды подъебка в ответ. Теряюсь в догадках, как они еще не поубивали друг друга. – Так к кому мне явиться с ножницами? Не скажешь? – Скажу. Если прекратишь ебать мне мозг и все расскажешь. – Ты же читал мой анамнез? – передразнивает нарочно, делая свой голос ниже, и они оба вздрагивают от того, как неожиданно похоже выходит. – Не смей пользоваться тем, что мне жаль тебя бить. Бругер смеется. Негромко и скрипуче-жутко. Пытается остановиться, но ничего не может с этим поделать. Заглушает себя, спрятав лицо, уткнувшись носом в покрытую черным орнаментом шею, и судорожно вдыхает. – Ладно. Что ты хочешь услышать? – Твою версию. От и до. Кто смотрел на тебя в этот день. Кого ты, задумавшись, случайно послал на хуй, не лапнул ли чужую девчонку. Можешь начать с неодобрительного взгляда консьержки. Выкладывай. – Да нечего выкладывать. День как день. После пар завис в библиотеке, готовился к курсовой. Вышел около девяти, а может, позже. Решил срезать через переулок. Услышал шаги, развернулся – все. Если тебе важно, сразу было почти не больно. Больно стало, когда я очнулся в палате интенсивной терапии спустя двое суток. – Говорит очень ровно, абсолютно спокойно и без единой истерической нотки, а ладонь, неловкая, со скрюченными, тщетно пытающимися сжаться на широкой спине пальцами, подрагивает. Парень Кайлера никак не комментирует это, и он продолжает: – Знаешь, рюкзак даже не тронули, а вот телефон – не то выпал, не то вытащили. Он, конечно, идиотский был, но… – Осекается и какое-то время молчит. Отчего-то не могу представить, как он плачет. Не станет. Переживает сдавивший глотку и окончание фразы спазм. – Я вроде как привык к нему. Но это не так важно, правда? Когда я очнулся и почти уже было продиктовал не очень-то любезной медсестре твой номер, меня осенило, и я умудрился выскрести из памяти фамилию Ларри. И ты даже не представляешь, насколько я охренел, когда он примчался. Буквально полчаса – и твой менеджер, которого перекашивает от одного моего вида, суетился для того, чтобы перевести меня в клинику получше. А после и вовсе не глядя подмахивает выставленный счет. Представляешь? – С трудом, честно говоря. – Вот и я решил, что мне чудится. Пока он не начал причитать, что ты с катушек съедешь, когда узнаешь, и пошлешь к херам и контракт, и самого Ларри. У меня вроде как восемь швов на лице, Рен. И если сейчас это почти не бросается в глаза, то сначала я выглядел как ебаный монстр Франкенштейна. Без шести зубов, с пробитой головой, опухшими глазами и развороченным носом. Я бы на месте сдох, если бы ты это увидел. – Заканчивает шепотом, свистящим и настолько громким, что он отражается от пустых коридорных стен. – Я сейчас готов сдохнуть, когда ты просто рассказываешь про все это. – Я могу не… – Не можешь. Продолжай. – Все не так плохо, если смотреть в общей сложности. Всего три ребра сломаны и лодыжка. Ушибы грудной клетки и некоторых органов. Гортани досталось, моторика, как видишь, тоже… Но это ничего, от транков все. Восстановится. Мой врач говорит, что всего пара месяцев – и буду как новенький. Его парень кивает на каждое слово. – О да, ты просто гребаный симулянт, детка. Давай сюда костыли, дуй сдавать кросс. Или что у вас там? В волейбол, девочки, играете? Кай фыркает ему куда-то в шею и обхватывает руками поперек торса. Пытается это сделать, пальцами одной руки зацепившись за кончики другой. – А дальше? – А что дальше? Импланты в челюсти, титановая пластина в ноге. Куча колес непосредственно внутри. С головой только непорядок. – Часто тебя кроет? – Не очень. – Его тон кажется равнодушно-беспечным, только пальцы, дернувшись, выгибаются и ногтями скребут мягкую ткань. – Сложнее всего было перед МРТ, они вроде как должны были отвести меня на коляске. Ну, знаешь, два колеса, подножка? Я с чего-то решил вдруг, что меня обязательно парализует и я больше не встану. – И как ты сделал это? – Никак. Я позвонил Джеку, и он таскал меня на руках. По всем гребаным этажам и кабинетам. Я ему должен теперь не меньше, чем тебе, знаешь. Эй? Что-то ты не выглядишь удивленным. – Да, – выдыхает так, как будто бы только что вынырнул из своих мыслей, – он мне рассказывал. – Так это все-таки он?.. – Нет. Его я попросил пригнать тачку к аэропорту после того, как наорал. – И что? Легче стало? И что… Погоди, ты за рулем?! Ты же хрен знает сколько не спал, идио… Кайлер дергается, пытается выпрямиться, и теперь уже ему зажимают рот ладонью. Протестующе мычит и, должно быть, кусается. И я понимаю, что таким живым не видел его последние несколько недель. Что вообще никогда не видел его таким. – Не ори. Я вроде как на восемьдесят процентов состою из энергетиков. Твоя забота, конечно, пиздец как трогает, но не стоит. Я в порядке, детка. В порядке настолько, что подожду тебя на парковке, а после пар увезу домой. Это мне можно сделать? – Не хотелось бы рушить твои сахарно-ванильные планы, Рен, но в твою позерскую машинку даже мои костыли не поместятся. – Не хотелось бы рушить твои сахарно-ванильные домыслы, детка, но я все же не клинический идиот и взял машину Джека. – О, и он согласился? Вот так просто отдал тебе ключи? Тебе? – Как видишь. – Громко же ты на него орал. И еще кое-что… Юджин вроде как сейчас почти живет со мной. Ты же не против? Ну, там, без воплей, что они протирают твой диван? – Так Юджин или все-таки «они»? – Они. Так ты не против? Отрицательно мотает головой, и Кай, облегченно выдохнув, ерзает, должно быть, пытаясь найти более удобное положение для затекшей спины, и приваливается к Рену снова. – У меня сейчас вроде как пара, – меланхолично сообщает, глядя куда-то в сторону, и, кажется, даже его голос стал звучать мелодичнее, без жутких хрипов, пускай все еще низко и сипло, как при ангине, – на которой мне нужно быть. Экзамены скоро, всякое такое… – Так иди? Кайлер тут же соглашается с ним, но с места не двигается. Даже не пытается отлипнуть. – Мне без тебя плохо, знаешь? – надломленно шепчет, не поднимая головы, и, кажется, через эту трещину сочится вся его скопившаяся боль. Физическая, а возможно, и не только. Скатываюсь по стене вниз, присаживаясь на корточки, и пытаюсь понять, отчего же так разболелась голова. А главное, я совершенно точно не могу понять одного: почему этот парень, Рен, не обещает расправиться со всеми причастными? Почему просто молча гладит Бругера по голове и легонько покачивается? Почему? – И потому, что тебе плохо, ты выпираешь меня из страны. Должно быть, это их способ общения друг с другом. Почти каждое предложение приправлено щепоткой сарказма. И вряд ли хотя бы один из них готов на это пожаловаться. Но мне отчего так тоскливо становится? Выходит, зря все? И все, что получил Бругер, – это физическую боль? Боль, которой он явно боится меньше, чем того самого путаного, о чем говорил в начале. Того, что заставляет его быть сильным, а не спрятаться в коконе. – Ты же знаешь… – Я знаю. Рен выгибает руку, находит пальцы Кайлера на своей спине и, отцепив их от толстовки, к своему лицу тянет. Больше не говорят. До самого конца первой половины пары. И лишь после протяжного, по барабанным перепонкам бьющего звонка отмирают. Я вскакиваю на ноги тоже и едва не валюсь снова. Слишком затекли ноги – и хрен бы с ними, я и не заметил почти. Кай оглядывает коридор, высунувшись из-за широкого плеча, и вдруг натягивает на темную макушку капюшон толстовки. Говорит что-то, но двери аудиторий начинают открываться одна за другой, выпуская студентов в коридор, и все тонет в гомоне голосов, пускай народа и вполовину не так много, как обычно. Бругера стаскивают с подоконника и, вместо того чтобы поставить, подкидывают чуть выше. Он бурчит что-то, но с готовностью хватается за плечи и ногами держится тоже. Слышу еще один знакомый голос. На секунду ударяюсь почти в панику, думая, что обступили кругом. Любой звук сейчас кажется гвоздем, воткнувшимся в размягчившийся череп. – Чувак, никогда не думал, что скажу это, но я рад тебя видеть! Разумеется, Юджин. Давит из себя ухмылку и подходит к этим двоим, останавливаясь в метре, чтобы подобрать костыли. – Ага, пиздеть будешь отцу, когда он спросит, почему у твоей девочки нет груди. Они вроде бы даже обмениваются неловким рукопожатием, потому что, чтобы протянуть ладонь, Рену приходится удерживать Бругера одной рукой. Доносит его до аудитории и осторожно ставит на ноги. Дожидается, пока Юдж отдаст костыли, и цепко хватает его за рукав рубашки. – Пойдем-ка, покажешь мне, где тут можно купить кофе, – говорит это слишком громко, пожалуй, едва ли не нарочно повышая голос. Что делает скрывшийся в аудитории Кай – уже не вижу, но Юджин согласно кивает на слова этого парня. – Да, конечно. Тебе взять что-нибудь? – снова к Бругеру обращается и снова мне не узнать ответ. Собираясь с духом, выхожу из своего укрытия и, уткнувшись в мобильник, прохожу мимо них. Прохожу мимо как раз, когда Кай, повернувшись спиной, тащится к своему месту, постоянно останавливаясь, когда кто-то проходит рядом. Прохожу мимо как раз вовремя, чтобы услышать негромкое «Либо все выложишь, либо я утоплю тебя в этом ебаном кофе». И интонации говорящего кажутся куда более пугающими, нежели десять минут назад. Что Юджин может рассказать? Что ему вообще известно? Спускаюсь по лестнице и в сторону библиотеки несусь. Даже полный кретин поймет, что ошиваться рядом с ними с пустыми руками опасно и глупо. Кисть, перетянутая бинтом, противно ноет, и я на ходу пытаюсь размять ее. Растереть, но не опускать глаза вниз. В сторону библиотеки, быстрым шагом, на ходу заготавливая для Кары речь. Кары, с которой у нас вроде как все закончилось, не начавшись. *** Из угла в угол уже битых несколько часов по собственной комнате. Из угла в угол как заведенный, и, несмотря на то что ноги гудят, не остановиться. От стола к кровати. От кровати к единственному, заставленному коробками со старыми дисками подоконнику. От подоконника к двери… Затем по новой все, кругом. Тишина в доме стоит. Вроде как около одиннадцати на часах. Мать давно спит, отец на смене. Из угла в угол… Нервное возбуждение, накрывшее меня после первой в жизни панической атаки, никак не отпускает. Потому что Кайлер ЗНАЕТ. О боже, стоит только подумать, как легкие сжимаются до размера теннисного мячика снова. Больно дышать. Ладонью, по инерции скорее, растираю грудину и второй опираюсь на стол. Кайлер знает… Выдыхаю через нос, а после слизистую печет. От груди к плечам и по шее пальцами. Накрывая рот. «Он знает». Эту короткую фразу продолжает повторять голос Юджина, поселившийся в моей голове. «Я думаю, он знает» – вот как это прозвучало, и я, спиной усевшийся к парню Кая, имя которого разом вылетело из моей головы от подступившей волны паники, едва не уронил ручку. Не уронил свое туловище под стол и лишь чудом не стал подобно припадочному биться о столешницу, исходя пеной. Ужас, сжавший своими пальцами основание моей шеи, был почти сверхъестественным. Первобытным. Я был готов ожидать чего угодно, вплоть до того, что грудью улегшийся на стол парень Кая все поймет вдруг, прочитает мои мысли и, развернувшись, прямо там раскрошит пару стен моей головой. Силюсь хоть что-то вспомнить: его имя, прозвище, которое Бругер произнес всего раз, или фамилию. И ничего. Только поганенький голосок нашептывает в висок: «Он знает, знает, знает, знает…» Знает, но почему-то молчит. А знает ли? Что, если это все догадки Юджина? Что мешает Бругеру меня сдать? Пытаюсь успокоиться немного. Жадно пью противную минералку, давно ставшую теплой, что притащил в комнату еще хрен знает когда, и усаживаюсь на кровать. Локтями о колени, лбом к сцепленным в замок рукам. Облизываю губы, собирая с них солоноватый привкус слабо газированной жидкости, и еще раз, мысленно, пытаюсь воспроизвести весь их разговор. От «Прости, чувак. Бухло у нас не продают, поэтому я взял тебе кофе. Не будешь меня бить?» и до «Выкладывай все, что знаешь. У меня ночной рейс. Он меня назад выпер». Юджин даже не удивился, помнится. Только задумчиво кивнул и нахмурился. А после начал «выкладывать». И с каждым словом ощущение того, что в моих конечностях вата, усиливалось. О Кайлере не говорили в университете исключительно потому, что прочесали его сверху до низу на следующее же утро. Проверили все внешние камеры и те, что у главного и запасных входов. И та, что над массивными парадными, была испорчена. Закрашена краской из баллончика. Об этом я знал и, разумеется, не рассчитывал на то, что долго не заметят. О Кайлере не говорил никто из преподавателей только по той причине, что некто влиятельный явился в ректорат и как следует отстегнул кому нужно на лапу. Парень Бругера на это только кивает, а после спрашивает у Юджа про отца, который тоже, оказывается, в деле. Потому что «Мой лучший друг почти умер, вообще-то. И ты правда думал, что я не настучу папочке? Да я так душераздирающе вздыхал и заикался в трубку, намекая на то, что на его месте мог оказаться я сам, что он тут же отправил своего помощника в больницу». Еще один кивок из-под капюшона. Только тогда он, хозяин татуировок и «астон-мартина», берется за свой стакан с кофе и для начала зверски сдирает крышку. Говорит о том, что его менеджер держит все под контролем, а он сам отстегнул такую сумму, что лично того загрызет, если заказчика не найдут. И вот тут-то что-то лопается в моей голове. За-каз-чи-ка. Не толпу отморозков, оказавшихся в нужное время в нужном месте, а заказчика – того, кто все это организовал. Того, кто ненавидел Бругера так сильно, что едва не отправил на тот свет. Они ищут заказчика. Меня. А он – молчит. Пальцы, даже в замок сцепленные, дрожат. Конвульсивно сжимаются, схваченные судорогой, и ничего с этим не поделать. Зажимаю их между коленями и жмурюсь. Хочется упасть лицом вниз, сверху прикрыться подушкой, но нельзя. Я заставляю себя проигрывать дальше, чтобы понять, как все плохо может закончиться. Как близок я к пропасти и насколько быстро бы летел вниз, если бы те, кому я заплатил, знали мое имя или хотя бы лицо. Парень с тату вдруг психует, порывается вскочить на ноги, но Юджин, опередив и потянувшись вперед, ладонями сжимает его плечи. Давит на них, понукая опуститься назад. И вот тут-то случается «оно». То самое, самое страшное. Юджин просит его сесть и, прикусив губу, обещает поделиться еще кое-чем. Кое-чем, что кажется ему важным. Кое-чем, что Кай упорно отрицает, несмотря на все расспросы и даже сеансы с психоаналитиком. «Я думаю, он знает». Дальше переговариваются коротко, фразы рубленые. Иногда даже на середине слова оборванные. Юдж виновато добавляет, что все это – лишь догадки, и просит не лезть с этим к Каю. Клянется, что сам расскажет, если что-то еще всплывет. Просит пожалеть Бругера и дать пережить все без дополнительных разборок. «Слишком много дерьма для одного. Что бы там ни было, любит-то он тебя, этого же достаточно, верно?» Целая череда имен и, разумеется, ни одно не знакомо мне. Все – плоские ярлыки, ни одного образа. Чаще остальных мелькают Керри, Джек и Сайрус. Должно быть, те, что Кайлеру ближе остальных. Друзья, которые не позволяют ему оставаться одному. Те, которые наравне с Юджином, кого я считал единственным близким Кая, толкались перед запертыми дверьми интенсивной терапии. Те, подобных которым никогда не будет у меня. Никогда. Что ни делай. Я никогда не буду настолько нужным. Но за что ему?.. За что? Друг Бругера скупо рассказывает, каково Каю пришлось в больнице, а тот, что напротив сидит, плечи которого все еще сжимаются чужими ладонями, молчит. Погружается в себя. И Юджин, уже собираясь уходить, возвращаться в аудиторию, где Кайлер наверняка засыплет его вопросами, останавливается и задает тот же вопрос, что и Бругер часом раньше: «Кто тебе рассказал?» В ответ получает горьковатую, должно быть, как и кофе, который он пьет, усмешку. Советует Юджину спросить об этом у своего парня, ну или просто проверить историю его сообщений, если рыжий фрик ее не удаляет, конечно. Юдж с секунду не верит, не шевелится, словно прогружаясь, а после, хлопая себя по лбу, кивает. «Никогда бы не подумал, что вы с Лесли приятели». «Мы и не, но он считает, что я должен знать. Хотя бы потому, что Кай шепчет мое имя, когда ему больно». Юджин опускает взгляд. И, уже развернувшись посреди опустевшего зала с остатками чужой еды на столиках, лицо словно в гримасе боли кривит, одними губами проговаривает что-то. Я угадываю это как «прости». Парень в капюшоне даже не поворачивается в его сторону. *** Из угла в угол… Кайлер может знать. Догадался, связал все это с флешкой, почуял пятой точкой или с помощью какой-то мистической щупальцы. Не факт, но может знать. Он, Кайлер, в любом случае, молчит. Почему?.. Нарезаю круги и по наитию, едва ли понимая, что точно делаю, включаю ноут. Пока грузится, глотаю минералку и шарю по папкам снова. Еще все фотки на раз. Пытаюсь послушать пару песен, но мои наушники слишком хрипят, не справляясь с басами и высокими частотами. Курсор бездумно скользит от одного ярлыка к другому и замирает на видео. Должно быть, и там пусто, и уж точно не лежит ответ на мой вопрос, но… разворачиваю. Всего три ролика. Сортирую по длительности. Первый продолжительностью всего три секунды. Как будто хотели сделать фото и нечаянно запустили видео. Короткое негромкое «черт», брошенное Бругером, подтверждает мои догадки. Второй на целых полторы минуты. Включаю и сначала непонимающе пялюсь на дверной проход, а после, когда камера чуть сдвигается, вижу чьи-то легкие кеды, подранные светлые джинсы и часть гитары, что неизвестный держит на своих коленях, правую ногу под себя подогнув. Неизвестный ровно до того момента, пока камера еще чуть выше не уйдет и покажутся черные плотные тату. Маленький бордовый диван. Светлый пол. Больше ничего нет. Еще выше, до горловища серой, самой обыкновенной майки… Кайлер снимает его молча, даже не дышит, но изображение немного рябит, дергается, как если бы у него дрожали пальцы. Ничего не происходит с десяток секунд, этот парень просто перебирает струны, даже отдаленно на мелодию не тянет. Должно быть, о чем-то думает. Вдруг вопль из-за спины, Бругер вздрагивает, объектив захватывает чью-то свободную черную футболку с каким-то сатанинским рисунком, и запись обрывается. Первые две записи никаких эмоций не вызывают. Думаю уже и на третью не стоит тратить сорок семь минут своей жизни, но все равно запускаю. И не зря. В кадре оказывается сам Кай. Сглатываю стянувшую язык и нёбо сухость, разворачиваю окошко проигрывателя на весь экран. Он стоит за широким диваном около панорамного, почти весь кусок стены, в кадр попадающей, занимающего окна. За стеклинами темно, и блики так и пляшут на их поверхности. – Эй-эй, Земля вызывает детку. Конечно же, я узнаю его сразу. Наверное, потому что у него действительно запоминающийся низкий голос. Наверное, потому что этот самый голос днем в кафетерии обещал Юджину, что собственными руками вырвет хребет мрази, которая сделала это с Бругером. Обещал так спокойно, что мне захотелось отодвинуться и испариться. Вспоминаю столь явные шрамы на его руках. Очень однозначные шрамы. Бил ли он Кайлера? Вспоминаю его голос снова. С другой окраской и интонацией. Вспоминаю ЕГО, часом ранее вцепившегося в свою «детку», и понимаю, что нет. Нет, не до глубоких сечек и лопнувшей кожи. Он бы не смог. Кай оборачивается через плечо, щурится и, оглядев, цепляет на нос очки, что до этого беспокойно крутил в пальцах. – Что ты делаешь? – Улыбается и смотрит прямо в объектив. Не пытается отгородиться ладонью или отобрать телефон. Выглядит слишком… умиротворенным даже для того, чтобы спорить. Выглядит… счастливым?.. Лицо абсолютно чистое, без единого повреждения или шва. Лицо, которое было таким какие-то четыре недели назад. Или больше прошло? Меньше? Слишком запутался, чтобы наверняка знать. – А на что это похоже? Устраиваю для твоей камеры маленький тест. – Меня удивляет даже то, что ты знаешь, где включается камера. По ту сторону от объектива вздыхают и, должно быть, закатывают глаза. – Почему тебе так нравится думать, что я тупой? Это какой-то фетиш? Кайлер кусает губы, тщетно пытаясь скрыть улыбку, и поворачивается уже всем корпусом. Отрицательно мотает головой и коленом упирается в диван, протягивает руку, цепляется за футболку своего «оператора» и тащит его на себя. Прямо к диванной спинке. – Не в этом дело, – проговаривает, прилипая к чужому торсу, и камера чуть меняет положение. Снимает теперь широкий проход, деревянные панели и, должно быть, на кухонном столе брошенный, мигающий светодиодом ноутбук. – Так просвети меня? – с сарказмом предлагает голос, и фокус возвращается к Кайлеру, который, выгнувшись, вдруг сползает ниже, ложится на спинку грудью и уже щекой жмется к животу своего парня. Камера на секунду перемещается чуть вперед, снимая приподнявшийся, свободными серыми штанами обтянутый зад Бругера. – Ну, ты и техника – это как я и балет. Хуево хотя бы потому, что на растяжку я способен только дико пьяный, да и то, чтобы не свалиться с барной стойки. – Мне нравится твоя растяжка, – тут же протестует голос. Кай жмурится и трется, как кот, о синюю ткань носом. Ему это в кайф настолько, что ощущение чужого счастья захлестывает. Хочется потрогать его руками и себе отщипнуть кусочек. – Ага, а мне нравится то, как ты, бывает, пялишься в телефон, пытаясь вспомнить, где искать папку с контактами. – Это не в счет. – Да ну? – Бругер поднимает голову и смотрит на него снизу вверх. И это выглядит чертовски пошло в сочетании со сползшими на нос очками и залегшей на лбу морщинкой. – Ну да. Я был вмазан и очень-очень пьян. Ты, кстати, тоже был. Помнишь? Кай обреченно кивает и клянется, что «никогда больше». Никогда-никогда он не будет смешивать алкоголь и запрещенные препараты. И ему – «вообще-то ты не бессмертный, придурок» – не разрешит тоже. Не разрешит никогда и ничего. Потому что хочет еще долго-долго выносить чужой мозг и устраивать мелкие пакости. – Это было самое трогательное признание в любви в моей жизни, – немного саркастично комментирует голос за камерой, но теплеет настолько, что Кай даже не воспринимает замечание за издевку. Бругер продолжает обнимать торс, и объектив то и дело снимает только макушку. Очень-очень взъерошенную и явно крашеную. Вспоминаю, что сам он вроде как шатен или вовсе блондин. Понимаю, что почти не помню его ДО этого парня. Разве что одним эпизодом лишь. ТЕМ самым. Въевшимся в уже мою голову. Эпизодом, которого лучше бы никогда не было. Лучше для нас обоих, наверное. Стал бы я ненавидеть его, почти что урчащего на видео, если бы ЭТОГО не произошло? – Ты уверен? – Абсолютно. – А что, если… – поднимает лицо и деловито поправляет очки, возвращая их на переносицу средним пальцем, – я смогу переубедить тебя? Проходится ладонью по футболке, задирает ее, обнажая кожу и рельефные мышцы нижнего пресса. Тянется к пуговице на чужих штанах и не спеша расстегивает ее. Широкая ладонь тут же ложится на его скулу, гладит большим пальцем по подбородку и им же касается приоткрывшихся губ. – Мне выключить?.. Не договаривает еще, а Кай уже отрицательно мотает головой. – Оставь. Тоже хочу почувствовать себя звездой. Бругер тянется к телефону, придерживает его, а второй рукой – той, на которой татуировка, – намекающе тянет вверх футболку, и его парень понятливо отдает мобильник. Всего на секунду, чтобы стащить шмотку через голову. Пускай я и не знаю, что именно Кай в нем нашел, но за эти кубики определенно можно умереть. За его разворот плеч, бицепсы и голос. – Работай, детка, – шутливо вроде бы произносит, а внизу живота тяжелеет. Абсолютно неправильно. Мне стоило бы немедленно выключить это и удалить. Скомкать, и из памяти тоже долой. И никогда больше, никогда… Кайлер широко улыбается, смотрит прямо в объектив, и оттого кажется, что прямо на меня. В глаза заглядывает поверх оправы очков. Смаргивает, неторопливо проходится языком по губам, делая их влажными, смыкает ресницы, проворными пальцами расстегивает замок на штанах… Приспускает их вместе с бельем так, что из-под фирменной резинки почти показывается головка напрягшегося члена, и он проводит по ней подушечками пальцев. Не торопится. Прекрасно знает, что делает. Кружит, наглаживает через ткань, пока на ней, серой, не проступает влажное пятно. Поднимает глаза… Душу мне потрошит. С такого ракурса кажется едва ли не Джокером. В глазах демонята так и пляшут. Поправляет очки еще раз, дует губы, становясь обиженно-серьезным на миг, и оттягивает резинку, высвобождая чужой член. Проходится по нему сжатыми в кольцо указательным и большим пальцами и смотрит… Как же он смотрит, боже. Внимательно, жадно. Должно быть, отслеживая любую реакцию. Его взгляды потрошат, саму душу наизнанку выворачивая. Цепкие и откровенные. Голодные. Я должен выключить. Сейчас же. Прекратить пялиться на чужой рельефный живот. На чужой член. На пальцы Кайлера. Мне должно быть мерзко сейчас. Грязно. Но вместо того, чтобы захлопнуть крышку ноута и сбежать в ванную, чтобы побыстрее отмыться, я продолжаю смотреть и слишком поздно замечаю, что предавшая меня ладонь словно сама, по инерции, скользнула к паху, чтобы сжать его, надавив на ширинку. Немного болезненно и даже остро. Бругер не торопится, продолжает оглаживать пальцами, почти не сжимает, предпочитая едва скользить, и спустя долгих полторы минуты лишь, дыру проделав в моих ребрах своими взглядами, склоняется пониже, отодвигается, предоставляя лучший обзор, и, приспустив белье еще ниже, берет в рот. Его губы округляются в красную, блестящую от слюны букву «О» и растягиваются вокруг лишенной крайней плоти головки. Мне хочется закричать. Мне хочется… другого тоже. Особенно когда он, не выпуская изо рта, поднимает лицо. Это и «пиздец», и «о боже» вместе взятые. Это просто парализует меня настолько, что я тянусь к пробелу, чтобы тормознуть и зависнуть на стоп-кадре. Это переворачивает мой мир еще раз. Но не на место ставит все, вовсе нет. Вовсе сносит с оси. Он ускоряется, почти не помогая себе рукой, и каждый раз, позволяя члену выскользнуть, улыбается. Как только губы не саднят? Или же, напротив… саднят, припухшие и оттого чувствительные? Глаза лихорадочно горят, и стекла очков лишь усиливают этот блеск. Бледный на фоне волос и по-вампирски алого рта. Прекрасен. Это оказывается нестрашным – признать. Это кажется безумно логичным. Снова к появившейся в кадре ладони щекой жмется, только на этот раз с готовностью расслабляет челюсть, когда большой палец проникает в рот. Обвивает его языком, вытянув губы трубочкой. Смешок сверху, и Кайлер пускает в ход зубы, за что получает слабенький шлепок. Зубы, которые он скалит, и, отпихнув руку, принимается за дело уже всерьез. Не дразнит, методично сосет, работая ртом, держась ладонью за выступающую тазобедренную кость. Звуков становится куда больше, его парень дышит куда громче. Хрипло, то и дело словно затыкая себя, прикусывая губу. Звуков становится больше… Дрожащими пальцами пытаюсь расстегнуть ремень, но они так дрожат, что не выходит. И мне вдруг становится невыносимо противно. Но от себя, а не от них. Кайлер, берущий в рот у другого парня, кажется мне едва ли не совершенством. Безумно красивым и безбашенным. Двигается еще быстрее и буквально через секунд тридцать замирает. Слышно, как тяжело сглатывает, а после его грубовато отдергивают назад. За волосы тащат так, что головка члена, напряженная и темно-фиолетовая, покидая рот, размазывает белые подтеки по распахнутым губам, а после и носу. Даже по стеклам очков парой капель. Я чувствую себя уничтоженным. Кай проводит языком по губам, трогая уголки рта, словно проверяя их целостность. – А такое признание тебе как? Дышит сбито и чуть заполошно. Но боже. Как же он. Улыбается. Невозможно. Нельзя так. Телефон падает на диван, подпрыгивает один раз и замирает на краю. Когда картинка перестает скакать, вижу, что Бругер уже одним коленом на спинке стоит, а широкая пятерня поглаживает его спину. Одним коленом на спинке стоит, а после не без помощи перемахивает через нее, и они оба исчезают. Камера продолжает снимать диванную спинку и кусок потолка. Долго, пока телефон не отрубается сам, должно быть, израсходовав весь свой заряд. Бесконечно долго, как мне кажется, а цифры в углу экрана говорят, что всего-навсего двадцать минут. Не сразу понимаю, что в штанах стало мокро и унизительно липко. Не сразу понимаю, что так и не смог победить ремень, потому что рука, перетянутая бинтом, не желает слушаться, а только горит под повязкой, как если бы место укола было воспалено. Не сразу вспоминаю о том, что Бругер, посреди горла мне костью вставший, возможно, давно все понял и, несмотря на это, молчит, хотя мог бы сдать меня. Мог бы, но не сделал этого. Почему?