Slippah Ne Spi

– Что ж… – проговорил Игорь хрипло, потирая шею. – Это было позорно. После выпуска “Самара град” они ещё долго не могли отойти – смеялись, вспоминая весь тот бред, что наговорили на камеру, и качали головой. Хотя Стас был уверен на сто процентов, что даже открути время назад, все повторилось бы снова точно так же. – Это был опыт, – Лавров откинул в сторону бычок и выглянул из-за угла остановки, надеясь увидеть транспорт. – И завтра на концерте уже не так страшно будет облажаться. Конченков ничего не ответил, а просто кивнул. Сколько бы Игорь ни пытался убедить себя в том, что могло быть хуже, уж он-то знал, что не могло. Хотя, откровенно говоря, его это мало беспокоило – он на интервью вёл себя не лучше, говорил ещё больше глупостей, а всё потому, что с каждым днем они становились ближе к исполнению мечты. – Болит горло? – сочувственно спросил Стас, откидывая в сторону окурок. За последние несколько недель, пока они записывали альбом (громко сказано, на самом деле, для нескольких дурацких треков о сладкой жизни в Майами и понтах), Игорь всё сильнее вживался в роль – ломал голос, придумывал новые образы, мечтал и всегда – всегда – спрашивал Конченкова “Это то? То, чего ты хотел?”. А тот только и мог, что кивать, отчаянно пытаясь справиться со сбившимся дыханием и колотящимся внутри сердцем. – Нормально, – просипел Лавров, запрыгивая на подножку автобуса. – Бывало и хуже. – Нечего рвать горло ради блядских песен, – Стас уселся на одно из задних кресел, кинув на пол рюкзак, и подтянул ногу на сиденье. Сквозь тусклое окно пробивались заходящие лучи апрельского солнца – яркого, но ещё очень нежного. И Конченков прикрыл глаза, сквозь веки ловя блики, чувствуя тепло – настоящую оттепель, весну, которая могла значить только начало нового. – Когда ты делаешь что-то, что тебе нравится, это не имеет значения, – голос Игоря был так близок, почти над ухом, и Стас открыл глаза, заново привыкая к свету. И ему казалось, что это совсем не солнце, а сам Лавров светится как долбаная супернова. Полупустой автобус покачивало, за окнами проносились многоэтажки, дворы, машины и тротуары. И снега совсем не было, а небо светилось бледно-голубым, на горизонте превращающимся в оранжевый, фактически золотой. И это было куда красивее, чем все пейзажи из снов, все заливы и пляжи, заполненные дорогими машинами улицы. В старом автобусе с рваными сиденьями, перемотанными изолентой поручнями, дремлющей бабулькой с сумкой на колёсиках, ругающимся по телефону мужиком в строительном комбинезоне, а главное с Лавровым в расстёгнутой куртке и небритым подбородком. И была только одна ложка дёгтя – Стас не мог провести пальцами по этому подбородку, не мог прижаться, чтобы вдохнуть его запах. А вот во сне мог. – Я рад, что тебе нравится, – выдохнул в конце концов Конченков, снова отворачиваясь к окну. – А тебе? – Игорь придвинулся ближе, а Стас, едва удерживаясь от того, чтобы не притянуть его к себе – ткнуться лбом в его щеку, – опять зажмурился. И ему казалось, что Лавров просто издевается. – Конечно, – кивнул он, облизывая пересохшие губы. Перед глазами мелькал свет – автобус то нырял в тень, то выныривал, как игривый кит, и Конченков улыбался этой морской, такой по-ненастоящему летней Самаре с россыпью блестящих окон, пыльных улиц и старых хрущёвок. Игорь, так и не дождавшись от него тех слов, которые надеялся услышать, откинулся на спинку сидения. И свет тут же померк. – Я уже три месяца пытаюсь понять тебя, – пробормотал он глухо, дергая собачку на молнии. Стас на него оглянулся. – Что ты имеешь в виду? – Да ёбнулся ты, – Лавров вытянул в проход ноги, с деланным интересом разглядывая порхающий по полу от ветра билет. – Нихуя не понимаю, – пробормотал Стас, опять отворачиваясь к окну. Автобус уже съезжал на окраину, к железнодорожным путям, к поросшим голыми кустами шиповника пустырям, где никто бы их не нашел – их тайное место. – Ты ходишь, молчишь всё время, как ебанный асассин, что-то придумываешь, – Игорь дёрнул его за рукав. – А сам не рассказываешь, в чем дело. У тебя проблемы? Почему я не знаю? Конченков тихонько рассмеялся, прикрывая ладонью рот, покосился на Лаврова, а потом качнул головой. – Нет. Какие вообще у меня могут быть проблемы? – пробормотал он сквозь смех. – Разве что позор на нашем интервью. И он всё же рискнул утешающе похлопать Игоря по руке – в это же мгновение снова показалось солнце. – Ты, блять, никогда таким уёбком не был, – недоверчиво сказал Лавров, глядя на тонкую кисть на своей ладони. – Влюбился, может? Пальцы Стаса дернулись, нервно сжались на запястье Игоря, и Конченков тут же поспешил их спрятать в карман – словно они могли рассказать его лучшему другу лишнего. – Влюбился! – протянул Игорь удивлённо. – Ебать, Стасян, какого хера не рассказывал мне? Он тряхнул его за плечо, пытаясь привлечь внимание, но Конченков лишь натянул поглубже капюшон, пытаясь скрыть пылающие щёки. И это было куда позорнее его бреда на “Самара граде” – это было пугающе и чуть-чуть заманчиво: а что, если рассказать всё, как есть? Что будет? “Я, знаешь ли, Игорь, последние три месяца дрочу на тебя. Так что да, влюбился. И вот, бля, не знаю, что делать теперь...” Конченков тряхнул головой, прогоняя наваждение, улыбнулся – как всегда расслабленно и спокойно – и обернулся к Игорю. – Нам выходить сейчас. – Знаю. Глаза Лаврова – внимательные и серьёзные – шарили по его лицу, в попытке углядеть хоть какую-то подсказку, но так её и не находили. И Стасу было даже стыдно, что он молчит – не признается лучшему другу в правде. Хотя, о такой правде, ей-богу, лучше молчать. Вдоль железнодорожных путей тянулся серый бетонный забор, кое-где украшенный удачными и не очень росписями художников. И это было их, Стаса и Игоря, место, где никто не мог их найти, не мог вернуть в реальность и навалить сотни проблем. – Волнуешься по поводу завтрашнего выступления? – спросил Конченков, прерывая их затянувшееся молчание. – Немного, – честно признался Игорь, пиная заржавевшую консервную банку. Он избегал взгляда Стаса, избегал самому смотреть на него, пропихивал руки поглубже в карманы куртки и хмурился. И вид недовольного Лаврова был, пожалуй, худшим наказанием – чувствуешь вину за то, что натворил, но признаться не можешь, потому что сделаешь ещё хуже. – Я думаю, будет круто, – Стас запрыгнул на рельсу и пошёл вперед, расставив руки и балансируя. – Мы ведь всегда этого хотели. Он поправил за плечами рюкзак, и молчавшие до этого момента баллончики с краской жалобно дзынькнули, ударяясь круглыми боками друг о друга. – Слезь, – буркнул Игорь, покосившись на Конченкова. – Много будет народу, как думаешь? – игнорируя замечание Лаврова, поинтересовался Стас. Рельса под его ногами блестела, мерцая солнечными бликами как сусальное золото, и ему казалось, что он карабкается по лучу. – Блять, слезь, – повторил Лавров недовольно и потёр переносицу. – Человек сто... – Стас поднял голову и наткнулся на взгляд Игоря – буквально напоролся, как бабочка на иголку в коллекции натуралиста. – Что? – Я сказал слезть, – и Игорь дёрнул его за руку вниз. – Наёбнешься же. Конченков дёрнул плечом, но ничего не возразил, только замер, рассматривая насупленные брови и морщинку между ними. И – оп! – через мгновение он осознал, что разглаживает её холодным указательным пальцем. А Игорь смотрит на него уже не обиженно, а удивлённо. – Это чё, бля? – Лавров, все ещё чувствуя палец на своей переносице, приоткрыл рот, потом захлопнул его, а через секунду аккуратно скосил глаза на этот палец. И это было настолько забавно, что Стас не выдержал и рассмеялся. – Мой палец, – пояснил он, не смея его убрать. – Ну, заебись, братишка. И Конченков отошёл от Лаврова на шаг. – Я думаю, что будет человек восемьдесят, не меньше, – вдруг улыбнувшись, сказал Игорь. Сказал это и пошёл вперёд, выискивая между кустов тропку к лазу в заборе. – А может вообще не придут – нахуй им надо слушать таких дебилов как мы. А Конченков улыбался, не зная чему и зачем, просто радуясь этому маленькому моменту близости. Просто потому что никогда, никогда он не расскажет Лаврову о своих снах всю правду. Никогда не расскажет о том, что чувствует. Никогда больше не позволит себе вот таких вот прикосновений. Старый лаз нашёлся – хотя куда дальше, чем они помнили. И парни вышли к заброшенным гаражам, где каждая стена была в своем роде летописью их историй. Здесь они рисовали не для кого-то, а для себя: пробовали новое, оттачивали мастерство, портили краску и часто – просто сидели и болтали. – Но ведь ты меня с ней познакомишь, – вдруг произнёс Игорь, не оборачиваясь. Черный баллон в его руке, казалось, выводил линии самостоятельно, ничуть не завися от желания хозяина. – С кем? Стас сидел на поваленном холодильнике с отвалившейся дверцей и ногтем отколупывал краску, складывая кусочки рядом в стопочку. – С той бабой, на которую запал, – ладонь Лаврова дёрнулась, и рисунок чуть смазался. Теперь на панаме печального ниггера висела капля черного дёгтя – по крайней мере Стасу так показалось. – Вряд ли, – лениво ответил он, снимая еще один кусок краски. – Это физически невозможно. Игорь повернул к нему голову, сам нашаривая на земле другую банку, поджал губы и снова нахмурился. Вот только Конченкову больше не удалось бы разгладить морщины одним прикосновением. Правда, дай ему волю – он сцеловал бы их как последний придурок, тяжело дыша и пропуская удары сердца. – Почему? “Ты не баба. Да и вроде как знаком сам с собой”. – Её не существует, – ещё одно движение пальцем, ещё одна пластинка у него в руках. – Только в твоем воображении. Лавров что-то хмыкнул, поёрзал на подстеленной под ним старой мастерке, а потом цветисто ругнулся – громко и злобно, припомимая ёбанного Слиппу, его заебоны, вечное молчание и большие оленьи глаза. – Шёл бы ты нахер, братишка, – добавил он напоследок и, надавив на шляпку баллона, сломал распылитель. – Сука! Конченков оторвался от холодильника, спрыгнул на землю и сделал несколько шагов к Игорю навстречу. Подтягивая ворот повыше, он ёжился и кусал губы, не зная, что ответить, а потом пихнул того в плечо. – Что за предъявы? – Нахер иди, – мотнул головой Лавров. – Вот что ты хочешь услышать? – Стас заводился всё сильнее и сильнее, сжимая в карманах ладони в кулаки и едва не переходя на крик. – Что? Лавров поднялся на ноги и выпрямился. – Правду. Несколько секунд Стас молчал, лихорадочно придумывая, что бы ему ответить, и с каждой секундой его запал сходил на нет – оставалось только бухающее в груди сердце и пульсирующая венка на виске. Да и Лавров – ссутулившийся и злой, с перемазанными в краске руками и в заляпанной толстовке. – Слабо? – Лавров раздражённо улыбнулся, приподнимая подбородок и не отводя глаз от Конченкова. – Ты не понимаешь, – прошептал тот. – Мне в общем нихуя не светит… – А ты пробовал? – Игорь сделал шаг вперед, и последний луч солнца утонул за горизонтом. Самара снова спала.