***
Все хорошо, что хорошо кончается. Но, увы, это не наш случай. С вопросом добровольной помощи в обмен на некоторое обеспечение проблем не было, да и Като, получивший камнем по голове, тоже ничего не спрашивал, а если и подозревал что-то, то упрямо молчал. Основная проблема была в том, что Кен и Чикуса, как оказалось зовут подельников Мукуро, и хотели бы наладить с нами отношения, особенно когда убедились, что мы не мафия, да вот только выходило это у них не очень. Детство в лаборатории, потом заключение в тюрьме, в общем, особыми навыками социального общения они не обладали. Кен с трудом сдерживал свой темперамент и вечно норовил влезть в драку из-за пустяков, а Чикуса все время пытался забиться в угол и не мелькать на глазах у людей. Я запретила себе жалеть этих ребят и привязываться к ним, помня, что скоро их снова вернут в тюрьму. А вот моя команда об этом не знала и прониклась к ним довольно теплыми чувствами, особенно Камоме, который решил взять над ними своеобразное шефство: он учил их основам паркура, травил байки и давал дурацкие советы, как кадрить девчонок. Притащил одежду, из которой вырос, и заставил парней переодеться и не ходить все время в одном и том же. Похоже, все решили, что троица — сироты и сбежали из детдома. Поведение Мукуро, по сравнению с ними, было наиболее нормальным, ну или оно так выглядело. Он мог спокойно поддерживать разговор, был неплохо эрудирован, но все же пытался не сближаться с нами. В такой странной компании мы провели неделю. Это был понедельник, я решила прогулять. Вчера вечером я серьезно поссорилась с Киоко и Рехеем из-за моих слов о Гокудере. Какое им дело до того, что я думаю про этого курящего пиротехника?***
Сижу в автобусе, который едет до Кокуе-Ленда. Мечтаю о байке. Таком же, как у Хибари, чтобы ревел, дымил и гонял. А еще лучше, чтобы меня на нем кто-нибудь возил, потому что я водить не умею. Зато уперла в субботу у Шамала учебник по ядам и еще одну аптечку. Куда я качусь? Выхожу на нужной остановке и захожу на территорию парка через дырку в заборе. Ворота для слабаков. Громадина недостроенной трассы даже при свете дня внушает опасение. Тихо, мертво. Зябко поеживаюсь и, влекомая чувством грядущих проблем, иду к комнате отдыха, где обычно собирается троица. А вот и неприятности: у самых дверей с невидящим взглядом сидит мальчик лет восьми. Ранговый Фута. Он чуть качается из стороны в сторону, а рядом, прислонившись к стене, пристроился Кен. Ни Чикусы, ни Рокудо не видно. Кен, почуяв мое присутствие, механически поворачивает голову, у него взгляд побитой собаки: напуганный, сломленный, но все равно с иногда вспыхивающей надеждой, что все вернется. — Расскажи. Жалость. Я запретила себе жалеть этих ребят, запретила, потому что жалость — худший яд на свете, но сейчас я не могу не жалеть его. Кто виноват в том, что у вечно заводного подростка взгляд брошенной собаки? Мукуро со своей дурной мечтой? Страх перед мафией? Прошлое в лаборатории? И Кен рассказывал, захлебываясь непролитыми слезами, подробно вспоминая чуть ли не каждый день. Лаборатория, Мукуро, побег, убийства, Мукуро, Вендиче, Мукуро, Мукуро, Мукуро, побег, Мукуро, Камоме, трюки, Мукуро. Мне, наверное, нужно было что-то сказать. Что-то утешающее, поддерживающее, но у меня не было слов. Что я могла ему сказать? Что все пройдет? Что план Мукуро полетит к демонам, и они снова попадут в тюрьму, а потом сбегут? — Ты боишься? — Мотаю головой, чтобы не говорить, что это не страх, а жалость. А жалость — это хуже яда. Во много раз хуже. — Камоме звонил сегодня. Когда я, — Кен затряс головой, не договаривая. — Говорил, что ему восемнадцать через неделю, и он хочет оформить опеку на меня и Чикусу. А я, — блондин сжался, обхватил плечи руками и начал раскачиваться из стороны в сторону, и снова не договорил. Ранговый мальчик сидел в своем углу и так же качался из стороны в сторону. — Я бы хотел, но Мукуро-сама. — Не отпустит? — спрашиваю совершенную глупость, Кен отчаянно мотает головой. — Нет, ему нельзя одному. Он же не может, когда один. И Камоме… Мы ведь преступники и нас ищут, а он. Опека, братьями. Он один и ему учиться, а он… — речь парня стала сбивчивой, он терялся в словах и своих мыслях. — Почему все так? — И полный надежды взгляд. Какой из меня советчик, что я тебе отвечу? — А где Рокудо-сан? — спрашиваю вместо ответа. — Он там, на трассе. Наверху. — Кен снова утыкается лицом в колени. — Я поговорю с ним, а потом вернусь, ладно? — Согласное мычание. К черту все, тайны эти мои дурные. Черт! Запускаю пальцы в волосы, цепляясь ногтями за ленты. Почему я не могу просто жить и никуда не влезать? Я Савада что ли? Мукуро нашелся там, где указал Кен. Сидел на самой верхотуре и смотрел вдаль, вокруг него кружили иллюзорные птички. Иллюзорные, потому что не бывает красных воробьев и зеленых филинов, ласточка не бывает желтой, а сокол в фиолетовую полоску, а так они были совсем как настоящие, до последнего перышка. Мукуро сидит на краю, свешивая ноги вниз, и совершенно не замечает того, что вокруг него. — Я скажу ребятам, чтобы не появлялись здесь, пока все это не закончится, — говорю спокойно и сажусь рядом, так же свешивая ноги и соприкасаясь с иллюзионистом плечами. Площадка совсем небольшая. Мукуро поворачивает ко мне голову и смотрит, словно впервые видит. — Куфуфу, а разве что-то происходит? — Кроме твоей дурной выдумки, как добраться до Десятого Вонголы? Нет, ничего, — холодные пальцы сжимаются у меня на плече. План понятен — столкнет и скажет, что сама сорвалась. — Мне нет дела до того, что происходит в мафии, и я предпочту держаться подальше от всего, что с ней связано. — Если бы было так, ты бы не пришла. — Разноцветные глаза гипнотизируют. — Кену плохо. И Чикусе наверняка тоже. — Мукуро отводит взгляд, он тоже чувствует вину? — Мне их жаль. — Слова срываются легко. Сложнее признаться в ядовитом чувстве себе, чем потом открыть его кому-то еще. — Я их не держу. Опущенные плечи и голова, рука, которая все еще цепляется за мое плечо. Ты знаешь, что твой план обречен, но не хочешь сдаваться. Не хочешь признаваться самому себе, что из этой клоаки не выплыть. Только не тебе. — Они не хотят оставлять тебя. — Молчание в ответ. — Даже если у них будет выбор, — Тишина, нарушаемая только шумом ветра, здесь, в пяти метрах от земли, ветер звучит иначе. Не знаю, о чем думал Туман, а я вдруг вспомнила, что если все будет идти, как идет, то Рехей будет одной из жертв, но это не вызывало в душе никакого отклика. Я больше беспокоилась за Кена и Чикусу, за Мукуро, который, спасая их, обречет себя на годы в тюрьме, за саму себя, потому что, как я не кричала, буду оставаться в стороне, не смогу не вмешаться. — Я могу чем-то помочь? — спрашиваю, пересиливая саму себя. Слова царапают горло. Он смотрит на меня и молчит, пальцы, стискивающие плечо, разжимаются и рука безвольно падает вниз. — Нет, — короткое слово, в котором больше смысла, чем во многих речах. Нет — не сможешь. Нет — не думай. Нет — не лезь. Нет — беги. — Если что-то изменится, — говорю, вставая. — Найдешь, я сделаю все что в моих силах. Я не оборачиваюсь и почти сбегаю. Это очень страшно, предавать самого себя. Переступать через собственные желания и амбиции. Я хотела держаться как можно дальше от мафии. Я хотела оставаться в стороне, просто наблюдать. Но жизнь вносит свои коррективы, снова и снова тыкая меня в то, что это не детский мультик, а реальная жизнь. И люди здесь настоящие, а не нарисованные. Спускаюсь с трассы, на нижних уровнях доставая телефон. Звоню Като и настойчиво прошу не появляться в парке как минимум неделю. И передать это всем. Особенно Камоме. Ухожу из парка не оборачиваясь. Это будет долгая, очень долгая неделя. Потому что я пущу все свои силы на то, чтобы изменить хоть что-то. На то, чтобы войти в этот проклятый мир Мафии как та, с кем придется считаться.