Луна в свете Солнца

      Партия закончилась. Белые победили. А ему снова скучно. Лежать в больницах всегда скучно, даже с такими шумными соседями.       Бьякуран тихонько так, чтобы не разбудить дремлющую Блюбелл, выскользнул из палаты. Ему хотелось подняться повыше и посмотреть на небо. Жаль, что небо в Японии не похоже на небо в Риме. С тем у него есть много, наверное, даже приятных воспоминаний. И с небом, и с теми, кто смотрел на него вместе с ним.       Крыша больницы оказалась занята. В свете крупной луны приметный хохолок был легко узнаваем, как и его хозяин. Рокудо Мукуро был во всех мирах. Он был ключевой фигурой и никогда не терялся. Не важно, какой была сетка вероятностей, он всегда был силен, всегда умен, почти всегда ненавидел мафию. Чаще всего сходил с ума к тридцати годам и сразу после этого умирал, и никогда не имел никого, кто был бы готов разделить его ношу и его безумие. Вот только сейчас Туман был не один. Вплотную к нему стоял ещё один человек. Вернее, одна. Коломбину Медичи он узнал по блеснувшему в лунном свете серебру волос. Та, кого нет в других мирах, уникальное творение только этой ветки вероятности. Там, в будущем, он начал искать её почти сразу после знакомства, спрашивал у всех себя и не находил. В тех редких вариантах, где существовала девочка по имени Сасагава Хотару, всё равно не было Коломбины. Только тихий, с суицидальными наклонностями подросток, который ни разу не перешагнул рубеж в двадцать лет.       Бьякурану было интересно, чем именно эта ветка отличается от всех остальных? Какие звезды выстроились в ряд, создавая Коломбину Медичи. В том, что именно она стала причиной перекройки многих судеб, Джессо не сомневался. Было интересно и не было возможности узнать, потому что никто не мог ему точно сказать, что же именно сделало Хотару Коломбиной.       Ему бы уйти. Подглядывать за двумя замершими в объятьях друг друга людей было невыносимо стыдно и немножко завидно. Не было в той сцене ничего откровенного: ни поцелуев, ни чего-то большего, просто одна девушка прижималась спиной к одному юноше, а тот, чтобы ему было удобнее, обвил её руками и пристроил свой подбородок ей на макушку.        И молчание. То, которое больше любых слов. Уйти бы, но он не может. Только стоит, как окаменевший, и смотрит. Смотрит на чужое, такое хрупкое и всё же прочное счастье. Нет, вряд ли. Скорее бы тут подошли слова покой и доверие. Когда рядом с другим человеком ты можешь быть собой, снять все маски, обнажить душу и не бояться плевка или удара. У Бьякурана никогда не было такого человека, потому что во всех вероятностях, даже доверься он кому-то рано или поздно, его предавали. И чаще всего он об этом предательстве знал, потому что оно уже случалось в других вселенных, в других вероятностях. Предсказуемо и неумолимо, поэтому даже ближайшим соратникам он не открывал души, не подставлял её под удар, а наоборот, прятал за лисью улыбку, за показное веселье.       Бьякуран считал, что это плата за его способность. Плата достойная, он был готов её платить.       Коломбина Медичи была только в этой вероятности, и он приблизил её к себе. Они играли вдвоём в странную игру правды и лжи. Он брал еду из рук отравительницы, хвалил вкус и пил универсальный антидот изобретённый в одной из вероятностей. Тот, который должен был сразу же ликвидировать любую опасную для его жизни добавку. И всё равно проиграл. Готовый ко всему, ждущий предательства взял яд и отравился. Смешно?       Нет, больно. Потому что тот зефир действительно был очень вкусным. Вкуснее всего, что он пробовал и больше никогда не попробует, тот зефир остался только в его памяти. Зефир и уникальнейшее творение этой вероятности, творение, которое принадлежит другому.       Он, Бьякуран, видит это лучше, чем кто-то другой. Видит красную нить, связавшую двоих. Тонкую, но прочную. И он не посмеет её порвать. Потому что эта ниточка тоже уникальна и неповторима, а он, как ни больно признавать, всё же объект обыденный, везде и всегда встречающийся.       Мукуро чуть отстранился от своей любовницы? Подруги? Возлюбленной? Бьякуран не знал нужного слова, не мог найти точного описания, но Туман чуть отстранился и вновь поддался вперёд, что-то тихо шепча девушке на ухо.       Бьякуран не расслышал слов, но услышал смех. Негромкий, чуть хриплый. Отчего-то показалось, что его заметили. Заметили и теперь смеются над ним: почти всемогущим, но безвольно наблюдающим за ними, чтобы урвать хоть отблеск этого чувства. Того самого, которым он заплатил за своё всемогущество.       Он уйдёт тихо. Уйдёт, потому что не сможет дальше смотреть. Ощущать себя неполноценным крайне неприятно, крайне больно. — Бьякуран? — Трёт кулачками глаза, проснувшаяся Блюбелл. Та, которой он тоже не верит, потому что в одной из вероятностей она предала его. Променяла на возможность вернуть настоящего брата. — Я, я. — Он улыбается снова фальшиво, треплет девочку по волосам и садится на кровать.       В окне видно спящий городок. Блюбелл сидела, цепко ухватив его за руку, словно боясь, что он опять уйдёт без предупреждения, а сам Бьякуран смотрел в окно и вспоминал. Вспоминал будущее, которого не будет.       Коломбине Медичи подходила ночь. В неровном свете ночных светил она обретала особое очарование, становясь похожей на персонажа какой-нибудь древней сказки. На дриаду, фею или может быть виллису. — Знаешь, не хотела бы я обладать твоей способностью, — говорит она, даже на глядя на Бьякурана. Девушка стоит, уперевшись руками в подоконник, и наблюдает за ночной жизнью Рима. — Я могу узнать всё, что пожелаю, то, что ещё не случилось или даже никогда не случилось бы, — отвечает он и чайной ложкой расковыривает бисквит. Это Коломбине надоел его вечный зефир, и она решила приучить его к другим сладостям. — Как по мне, иногда лучше не знать. — Девушка разворачивается и на фоне широкого окна хорошо виден только тёмный силуэт в ореоле светлых волос, которые сейчас похожи на лунные лучи. — Многие знания, многие печали, — говорит она наставительно, а Бьякуран слышит в этом что-то личное, давно похороненное, но всё равно царапающее. — Ну, миры же не повторяют друг друга до мелочей, — говорит он, словно оправдываясь. — Ты, к примеру, явление уникальное. — Тихий хриплый смех был ему ответом.       Какое знание могла хранить Коломбина? Бьякуран не знал, но думал, что это что-то не столь банальное, чем рецепт того яда, который лишил его контроля над собственным пламенем. — Многие знания, многие печали, — зачем-то повторил он давно известную всем истину. Она отзывалась в нём звенящей тоской. Тоской о недоступном и недостижимом, о том, что ни в одном из миров нет такого человека, которому бы он открылся до конца, распахнул душу, снял маски и смиренно опустил голову, ожидая удара.       Удара, который бы ему не нанесли.