Fifty Shades of Jeon Jungkook

      Тэхен непонимающе пялится своими большими глазами, смотрит настолько ошарашенно, что даже немного забавно, наклоняет голову чуть вбок, изучает того, чьи черты запомнил мгновенно, помнил каждую родинку на лице, сосчитал каждую серебряную жилку в графитовых зрачках. Но вот только что-то изменилось…Ким забыл о этих больших мешках, о еле-еле видимых морщинках, о впалых щеках или, может, всего этого в помине не было? Тэхен замечает скромную улыбку и взор неловкий из-под ресниц, Чонгук умеет улыбаться? Он опешил от происходящего, а еще слова те, впились в глубину, куда-то за ребра, отдавались приятным покалыванием при дыхании неспокойном.       – Я хочу по-другому, с самого начала, с тобой, как никогда в моей жизни не было, прошу, давай попытаемся…стать нами хоть раз? — голос дрожит у Гука предательски еще с первого звука, а в голове звон каких-то колоколов мешает сосредоточится, губы онемели будто, а строчки вылетают сами собой, из самой души, они сотканы чувствами, Чонгук гонится за ними, на поводу бежит.       Тэхен в ступоре пребывает ближайшие две минуты, что вечностью кажутся сейчас, протекают медленно, тянутся, словно пластилин. Он постепенно вникает в смысл, не верит, а сердце в груди кульбиты наворачивает, на американских горках катается, проносится сквозь мертвые петли. В животе кипяток будто залили, обжигает все, убивает слои тонкие кожи, расплавляя органы, Тэхен выкашливает пар незаметный, закусывает щеку изнутри и держится из-за всех сил. Юноша хочет, нет, желает, все бы отдал, чтобы ударить Чонгука, размазать выступившую кровь по всему лицу, сломать ему какую-нибудь конечность. При этом он испытывает неуязвимую тягу, так бы и набросился на брюнета, обвил бы чужую шею, прижался только ближе, крепче, ощутил бы аромат знакомый и поглощал, поглощал, поглощал. До содроганий нервных, до всхлипов тоскливых, одиноких, вцепился бы в непривычно мятую рубашку и не отпускал, никогда больше бы сам не ушел, клянется, что не ушел.       Он услышал бы единожды опять, записал на диктофон или что-то еще, поставил на повтор, заучил все вкрадчивые буквы бархатного тембра, однако, чертенок в нем остался жив, колет в душу своим трезубцем цвета ядовитого коралла и виляет нагло хвостиком острым, попадая по самому уязвимому комочку, Ким выдавливает из себя тихое:       – А?       – Без контрактов каких-либо, подписей, без игровой, я просто запру ее и выброшу ключ, а уж тем более плеток, ты можешь быть со мной? Только искренность, безупречная честность, и чувства, никакой жестокости и садизма, я обещаю, что…хочу узнать тебя заново, по крупицам собрать, не из какой-то нудной толстой папки с данными о тебе, а из твоих поступков, милых, я в этом точно уверен, фраз, — Чонгук слабо хрустел пальцами, перебирая фаланги, а губы были чуть приоткрыты, он продолжил говорить.       Тэхен не даст себя калечить снова, кто знает, может, все это – сплошная ложь? Неприятная такая, склизкая, и до жути липкая, охватывающая, отвращение, только оно. Шатен невольно отворачивается, кривится, вспоминает щекочущее вещество в ладонях, самовнушение – настоящее сила, потому что Ким не верит во весь это, как ему кажется, пустой бред. Нет, он не поддастся, у него не существует на это весомых причин. Кроме как любовь. Но это же всего лишь одна из могущественных вещей, плевать, никому это не нужно. У всего есть срок годности, даже у неё, со временем, наверное, долгим и муторным, погибнет, сгниет, черной коркой покроется, засушится, а после улетит, ветром свободы подхваченная.       Брюнет говорит еще что-то, не переставая, Ким не слышит, вернее, не слушает даже, вокруг него вакуум образовался, Тэхен только глядит на уста шевелящиеся постоянно. Возможно, много важного упустил, не вернешь больше ничего. Слова – птицы величественные, вверх вздымаются – не догонишь, не заметишь, расплавляют крылья, покрытые янтарными перьями, а в глазах – бусинах страдания невыносимые плещутся.       – Чонгук, перестань, хватит! — вырывается из Тэхена резко, непредвиденно, пугающе, он закрывает рот руками, а, когда возвращает себя по кусочкам, то продолжает, — не изображай из себя того, кем не являешься на самом деле, маска тебе не идет, мистер Чон, мне даже лень представлять, сколько усердий и отданной впустую гордости тебе пришлось потратить, чтобы только явится сюда, — Тэ язвительно хмыкает и встает на ноги, сигнал бедствия ощущает, красный такой, яркий слишком, надеется, что в последний раз обводит Чонгука по контурам, запоминая до мельчайших подробностей, чтобы потом снова мучительно угасать, воссоздавая образ по молекулам.       В его мире, тэхеновом, все бьется, стены стеклянные трескаются, зеркала разбиваются, а осколки впиваются во все живое, уничтожая только самые недра, сухая оболочка останется навечно, будет слоиться и отваливаться потрепанными папирусными фрагментами словно, также разлагаться и выжимать из себя отраву горькую. Колонны изысканные рушатся, оставляя после себя только руины никому не нужного камня. Тэхен ступает неуверенно, каждый шаг сменяет осторожно, наверное, по кинжалам ходит, те прорезают насквозь, вызывая боль неистовую, Ким оглядывается.       Потому что уходить не хочет.       Но нужно, он обязан, если не сейчас, то никогда, возвращение равно лезвию между пальцами, сожаление – петле на шее, проигрыш – пламени зажигалки над разлитым бензином. Тэхен спасется, он верит, что выход всегда есть, он найдет заветную дверь, снесет её и убежит от змей плетеных, следующих по пятам.       Но если ручка не поддается, а он уже обвит будет веревками сковывающими?       Тэхен вгрызется в них зубами, по ниточке разорвет лично, без помощи, выстоит с высоко поднятой головой, однако, во рту кляп, а вся надежда в пух и прах растоптана. Он подвешен где-то под потолком, а над ним космос бесконечный, глаза поднимешь – встретишься с красотой неизведанной, но и со страхом со своим затаенным, по ступням мороз стелется, щиплет нагло так. Ким ежится от всего этого и дальше путь продолжает, все кишит пираньями в венах, дерзкие рыбешки кусают нещадно, дерутся между собой за плоть свежую, насытится не могут, им только больше, больше, больше. А может это не они? Скорее всего, совесть, что нагрянула так не вовремя, дает о себе знать, машет ручкой совсем неприветливо, сверлит осуждающе, пытает, отведывает на пробу, смакует, языком по уголкам губ проводя. Тэхен колеблется вообще, сомневается, что доберётся или доползет на коленях, думает, что развернётся сейчас, глупость совершит, в лапы зверя бросаясь.       Снова сам.       Чонгук бежит за ним, запинаясь о воздух и собственные ноги, несется, выдавливает из себя все силы. Ему не стыдно, нет, гордость подождет в сторонке, грубость покинет его разум, потому что он нашел наконец, что так долго и упорно искал. В жизни дано одно наказание и одна надежда, Тэхен для старшего – микс специальный, удивительный, одновременно крушаще - залечивающий. Чонгук не смыслит, почему ему такой он достался?       За что?       Этот подарок судьбы достоин гораздо большего, чем Чонгук. Сладость Тэ не должна подгореть на его, чонгуковом, костре самозабвения, не должна превратиться в карамель жидкую. Эти белоснежные кристаллики не смешивают с горьким кофе, не сравнивают с песком или грязью. Палитра цветов залита водой горячей, искры волшебные тухнут. Мир тускнеет.       Белое не может быть испачкано чёрным.       Все проблемы растворяются, знаки прошлого, испытывавшие нервы во снах, когда он тепло чужого тела ощущает, обняв сзади крепко-крепко. Гук втягивает носом аромат йогуртового геля с ягодами, на душе так спокойно,ладони юрко проскользнули на талию, образовав замочек на животе. Чонгук тоже измазался полностью в чувствах своих, влюбился, хотя не умеет вовсе. Это анти-стокгольмский сидром, только это точно. Потому что тиран не может в свою жертву, не по законам жанра.       У Кима земля под ногами расходится, он падает вниз, в самую бездну, обрыв погибельный, из глотки крик немой вырывается. В мыслях столько вопросов вертится, не получить на них ответы никогда. Это уничтожает, Тэхена сносит валуном огромным, накрывает, погружает в омут непроглядный. Он не говорит ничего, просто в дымке находится, катается на истязании, как на карусели детской.Просто руки – не свои – расцепляет робко, пальцы – не свои – распутывает нежно, глаза влажной пеленой заполняются, а эмоции все в тугой узел завязываются, тянет болезненно камнем на дно морское, Ким захлебывается водой соленой, не моря – слез.       Тэхен домой спешит, там тепло, есть одеяло пуховое, какао, уже остывшее и Чимин там есть тоже. И Юнги. Надает подзатыльников старший, а Тэхен успокоится, может, ухмыльнется прискорбно даже. Только почему-то Мин друга куда-то тащит, на прогулку резко вытаскивает, оправдывается тем, что свиданий давно не было, странно все, ведь Юнги ненавидит все эти розовые штучки, когда поцелуи при закате, когда солнце, спать собирающееся, только оно отслеживает за касаниями губ, бережет лучами своими золотистыми. Ему противно, если за ручку у всех на виду, ловить взоры недовольные других прохожих. Чимин визжит что-то несуразное, сопротивляется, а Мин его в охапку берет, шикает нагло, заткнуться велит, стискивает, за порог выгоняет и сам выходит, громко хлопнув дверью.       Их долго нет, пол ночи уже нет, лучи, от света фонарного, на полу играют, прыгают с места на место. Звезды отражаются на экране, не включенного хозяином, телевизора, Тэхена дрожь волнения серьезного пробирает, он сидит неподвижно вечер весь. Но вдруг он звук подозрительный слышит и выдыхает громко, вернулись ведь живые, счастливые, наверное. Но смеха чиминовского не улавливает совсем, также как и ворчания парня его, тишина гробовая пугает, шаги только издаются и шуршание чье-то. Ким выбегает из гостиной незамедлительно и да, действительно здесь. Пришел.       Не Чимин только.       А Чонгук.       Тэхен смущается вдруг, потому что в футболке и боксерах одних, щеки пылают неприлично, а кулаки к туловищу прильнули, треплет волосы неуклюже. Между тем Чон топчется, с ноги на ногу переминается опасливо, дерзость вся растрачена где-то или же скрыта, зажата плотно, это даже немного шокирует младшего, но его больше интересует что же Чонгук здесь делает? В квартире его друга делает.       – Эмм…Тэхен…я правда долго думал, но… — он запинается постоянно, даже хуже чем несколько часов назад, свет луны, не пойми откуда взявшийся, пряди его непослушные, спавшие на лоб, озаряет, - не могу так больше, в смысле, без тебя не могу, искал везде, даже в Тэгу за тобой, — Гук в пол взглядом утыкается, теребит нервно рубашки той же пуговицу.       Тэхен вздыхает неровно, нервно чуть, в смятении находится, он подходит к Чонгуку, ладонь разгоряченную на щеку его кладет, в глаза заглядывает, увидеть пытается жестокость, но они лишь хрупкой страстью наполнены:       – Я согласен, Чонгук, давай… — юноша сглатывает и сосредотачивается, веки прикрывая, — давай попробуем стать нами.       «Нами» - отражается в сознании всюду. «Нами» - карикатурно на сердце вырисовывается. Это такое простое, но значимое слово, кажется все-таки противоположности притягиваются, влюбляются и вместе остаются.       У Чонгука до небес улыбка, счастье наполняет весь его организм, и, кажется, ничего больше не нужно в этой жизни, Тэхен также уголки губ вверх тянет и спрашивает мягко:       – Но только у меня есть два условия.       – Все что угодно, — короткое ловит в ответ, но голос пропитан радостью неимоверной, а в зрачках бенгальские огни зажигаются.       – Первое, если все разрушится, не получится ничего, будет как прежде, то ты дашь мне уйти и мы больше никогда не встретимся. А второе, ты откроешься мне… — Ким гладит кожу бледноватую, по скуле точеной проводит, к виску ведя, — весь, без остатка.