Fifty Shades of Jeon Jungkook

      Они стоят, освещенные холодным, но таким ласковым светом ночной дивы – луна не жалеет своих лучей, которые проглядываются в щелях между колеблющихся штор, чтобы покрыть два обездвиженных темных силуэта тонким лилейным покрывалом. В молчании немного напряженном окутана вся квартира, все остановлено могуществом времени, слова лишние не будут сказаны долго, ведь их не нужно совсем, а минуты тянутся извилисто, медленно переплетаясь с нитями клубка звезд в безграничном пространстве. Тени изучают друг друга заново, начиная с трещинок на засохших губах и заканчивая складками ткани мятой футболки. Заглядывают в глубину глаз черных-черных, погружаются в кипящие жижей котлы чугунные, выпивают до самого дна стеклянного зелье в колбах поломанных, оно горло обжигает своей магией, комок распутывает и проталкивает в легкие аромат жасмина.       Тэхен ощущает себя фениксом, птицей той самой мифической, огненной, которая пеплом была бесполезным, остывшим давно, а сейчас он возродившийся символ с хвостом янтарным, от него искры исходят, в воздухе растворяются, растопляя айсберги, согревая озябших, проходя сквозь душу самую теплым ветром. Ким чувствует, что внутри сияет, парит выше облаков пушистых, разливается цветовым спектром ярче солнца, проникает своим жаром в самые недра земли, правда не может поверить самому себе. Он простил его, Чонгука, наконец-то простил.       У Тэ в груди переполох стоит настоящий, только-только собранное по осколкам, свежо склеенное по кусочкам, посыпанное недостающими важными песчинками, сердце мерно отбивает ритм вальса. Кружа мысли в этом танце чарующем, обвивая узкую талию зыбко, соединяя их ладони в замочек некрепкий, оно заправляет выскользнувшую прядку за ушко, ведет, главенствует, делая отточенные движения.       Раз.       Тэхен сжимает пальцами длинными рукав чужой рубашки, смотрит пристально, дергает на себя резко, сам пододвигаясь ближе. Чонгук не ожидает, поддается, с ноги на ногу переступает, равновесие старается удержать. Однако, притягивает брюнета магнитом, он – полюс серверный, черствый, морозный, с вьюгой своей личной, что щеки колет, обжигает обидой дегтевой. Тэхен – южный, неподвластный льду, до рваных вздохов успокаивающий.       Два.       Младший коротко целует Гука в уголок губ, пропускает электрический ток по вздувшимся венам, совершая все трепетно. Оставляет на своих устах прозрачную пленку – свидетельницу касания нежного, впитывает в себя вкус сахарного лайма, выбрасывая горькие косточки прочь, в озеро прошлого отчаяния. Он ощущает, погружается, смакует шелковую кожу, веки блаженно прикрывает, едва задевает Чонгука ресницами густыми. Тэхен боится спугнуть. Не Чонгука. Самого себя. Пространство между ребер заливается чем-то приятно-пряным, вязкое вещество метается, скребется, обнажая заточенные коготки, перья не щекочут, а вонзаются острыми основаниями в жизненные ткани. Он обещает, что лично наполнит свою чашу терпением, храбростью, доверится, по крайней мере, постарается, Ким почти знает, шанс дан не зря. Не только надежда умирает последней, с ней остается верная подруга – стремление.       Три.       Тэхен отстраняется неохотно, прощупывает самые недра внутреннего мира в своих кружевных, за долгое блуждание по туннелям сотканных, перчатках-неведимках. Он мнет каждое ядрышко эмоций, не пропуская даже самых мельчайших узелков, ему еще многое следует открыть для себя в Чонгуке, этом удивительном человеке, у которого прошлое покрыто плотным туманом, Тэхен собирается его рассеять, всеми способами выгребет оттуда настоящего Гука, Тэхен больше всего хочет узреть старшего без всех тех проблем, что до сих пор являются к нему ночными кошмарами и преследуют попятам, смешиваясь со всем окружающим. Тэхен знает, что он не мастер, не какой-то профессионал, он вообще никогда не пытался так помочь людям, но это цель – взять в руки глину и вылепить из остатков что-то красивое, например, умиротворение. Ким не археолог, однако, раскопки он все же проведет, стряхнет кисточкой всю пыль, отыщет главный экспонат, а если удача не покинет его, то может быть, найдется целый клад. Тэхен полосу, нарисованную белым мелком, стирает осторожно, границу переступает неловко, он шепчет аккуратно куда-то в линию челюсти, тихо-тихо, просит, но не навязывает. Уверен, что необходимо ему и Чонгуку тоже, им обоим недостает, поэтому:       – Не уходи, останься со мной, — Тэ вязко втягивает воздух носом, в него змеями пробирается старшего одеколон, тот же терпкий, освежающий, чередующийся с чем-то соленым.       – Я ждал… — и только им двоим понятно, чего Чонгук лишался и искупал одновременно, Тэхен также всем своим естеством и нравом, черт, у них расплескивается та сдержанность, которую хранили, как зеницу ока, лелеяли и манили. Чаша опустошается, ее выпивают, высасывают через тонкую трубочку бесы и несправедливость. Оба допустили ошибку, но возможно ли все исправить?       Тэхен сомневается, а потом буквально толкает Чонгука на диван, затаскивая вглубь квартиры. Он укрывает их ноги своим пледом, их колени чуть соприкасаются, младшего потряхивает от такой невинной и неизведанной ранее близости. Чон настолько рядом сейчас, что вытянув руку, дотронешься кончиками пальцев до разгоряченной щеки, но при этом он настолько далеко, ведь даже никакой линейкой не измерить это расстояние. Будто по разным сторонам вселенной, их разделяет густая прозрачная оболочка, та что Чонгуком выстроена много лет назад, она крепчает изо дня в день, Тэхен намеревается ее разбить. Он верит, что у него получиться пробить трещину, а после разбить на осколки, Ким переживает, ему может не хватить сил.       Всего на секунду испаряется абсолютно все, Тэхен забывает, что рядом с ним человек, который здесь, вытрахивал из него кислород, наказал красными сечениями по телу, унижал, ставя на колени, он жмется к Чонгуку, облокачиваясь на его плечо своим. Он представляет, что все изменилось: больше нет насилия и той проклятой игровой, не существует боли, есть только чистая страсть и ведущие чувства. Тэхен шепчет что-то на ушко несуразное, жмурится вдруг и трет глаза кулачками.       – Тэ… — Чонгук сохраняет неловкую паузу, не позволяет себе говорить лишнего, подбирает подходящие слова в голове, перед тем как они дойдут до младшего, — ты переедешь ко мне? Конечно, ты не доверяешь мне, но…       – Я доверяю тебе больше всех, Чон Чонгук, ты не причинишь мне страдания вновь, я так считаю, — перебивает Тэхен, повернувшись к Гуку, а в его зрачках было замечено озорство, — пока еще слишком рано для этого, нам нужно походить на свидания и переписываться, как делают самые обыкновенные парочки. А позже, я подумаю над твоим предложением, — с его уст слетел короткий смешок, — хотя оно более чем заманчиво.       Они и не заметили, как легкое напряжение со смущенностью поменялись местами с забавой и по-особенному детским очарованием. Это тот самый комфорт, о котором грезят многие, согласие и понимание. Губы растянулись в обаятельных улыбках, а некогда стучащая по ребрам тоска поднялась вверх, превращаясь в блестящий иней на деревьях, мгновенно тая от тепла позднего лета.       – Свидания? Что это? — спросил Чонгук, действительно не понимая, он слабо ущипнул Тэхена за щеку, обращая его внимание на себя.       – Хмм…это когда люди ходят куда-нибудь вдвоем, при этом они оценивают, находят что-то новое в друг друге, думают о схожести, — ответил Тэхен, немного поведя бровью, — стоп. Ты серьезно не знал?       – Как-то не приходилось встречаться с этим, — Чонгук пожал плечами, слегка отодвинувшись, — давай…пойдем на свидание? — в его голосе улавливалась почти незаметное волнение и неподдающаяся дрожь.       Младший только кивнул в ответ, соглашаясь, ему было все равно, что сейчас очень поздно, им одолевало то сокрушение в душе, которое он испытывал не видя перед собой Чонгука. Тэхен напяливает на себя первые попавшиеся под руку вещи, мчится из одной комнаты в другую в поисках чего-то. Воздушное волнение застилает его всего, до сих пор Ким не соображает до конца, что с ним происходит, еще совсем недавно проливал жгучие слезы, пропитывал ими подушку свою, а сейчас, когда раны только-только начали залатываться, появился Чонгук. Тэхена не режет, нет, ему приятно, что швы рвутся, корочка отваливается, а берега расходятся, обнажая собравшиеся багровые капли солоноватой жидкости. Сердце, измученное разлукой, ликует, считает моменты с ним, подстраивает свой ритм под них. Ким не помнит, закрыл ли дверь, уж слишком увлечен тем, что держит чужую ладонь в своей.       Ветер развивает листву, сочиняет свою мелодию, он пробирается под ворот, щекоча ключицы. Бусинки вселенной слишком ослепительно рассыпаны в густом дёгте ночи. Старые фонари издают странные шипящие звуки, немного пугая тем, что вот-вот развалятся. Они глядят в небо, не обращая внимания на дорогу, им не нужно смотреть друг на друга, чтобы удостовериться, что родной человек рядом.       Тэхен чувствует Чонгука каждой клеточкой, его кутают волны чрезмерной привязанности, ошейник невольно одевают и закрепляют туго-туго, чтобы не сбежал больше.       А Тэхен и не собирается.       Чонгук Тэхена тоже, у него рождается стремление к Киму, без похоти, какого-либо скрытого смысла, просто Гук отдает всего себя этой тайне, отдает всего себя Тэхену. Он теперь отказывается слушать свои принципы, будет поступать, как велит сердце.       – Я совершенно не представляю, как оказался в детдоме. Знаю только то, что мне тогда два, — начал Чонгук, притормозив, — и то, мне об этом сказали.       Тэхен вдруг ахает, но тут же затыкает себя, огибая старшего, становится к нему лицом, оберегает каждую изменившуюся черту. Чонгук лично, его никто не заставлял именно сейчас. Ким все до тонкостей понимает, принимает его такого, Тэхен цепляется за талию Гука, так поддерживает. Потому что Чонгук поворачивает ключи.       – Когда я стал старше, никого рядом больше не было. Остались только они, те самые мальчишки, которые были сильнее меня и взрослее на несколько лет, — Чонгук опускает голову, жмурится, собирается с мыслями, — я помню, как меня запирали в подвале, где полно крыс и было сыро, грязь будто впитывалась мне в органы.       – Чонгук, если... — Тэхен успокаивает старшего своим мерным дыханием, делает попытку прекратить и попробовать потом.       – Это случилось, когда мне было всего четырнадцать, — продолжает он, а руки давно в кулаках до белых пятен сдавлены, — я очнулся в том самом месте, был привязан. Ноги и руки не слушались, не мог пошевелится тогда, только различил в тусклом свете их. Они рвали на мне одежду, гадко усмехаясь, — Чонгук начал заикаться, поэтому он запнулся, — помню, один из них сказал, что я ничтожество, пожизненная сирота. Я чувствовал дикую боль, как по бёдрам течёт кровь, а на груди был пожар. Кажется, воск. Когда меня все-таки нашли, подумали, что мертв, — Чонгук горько выдавил из себя ухмылку, — наивные. Мне было все равно, когда я перед зеркалом в своей комнате соскабливал эти белесые пятна около рёбер.       Тэхен никогда не ненавидел настолько отчаянно. Какие же люди бывают мрази, опущенное на самое дно болота общество. Только настоящие ублюдки так издеваются, младший готов был закричать, что отыщет их и разорвёт в клочья, поступит с ними точно также. Поставит их на колени, а после будет по крупицам выводить это дерьмо из их тел.       – Наверное, они уже мертвы, — Гук обнажает белоснежные зубы в оскале, в него бес вселяется и удовлетворение разливается терпко красным сухим по внутренностям.       Тэхен в себя приходит, осмысливает слова старшего, зрачки у него расширяются. Но не успевает он и шагу ступить, как Чонгука истерика накрывает, у него слезы ручьями текут, омывают щеки и ресницы длинные. В этой воде скрываются ураганы, цунами, землетрясения, ноша тяжелая даёт о себе знать. Тэхен поворачивается, прижимается к руке Чонгука, ближе к сердцу нельзя, слишком мучительно. И шепчет, шепчет, шепчет.       – Я согласен, — говорит, — перееду, не будешь один, Чонгук, никогда один, — в разбросе все выкидывает, — заменю семью, Гук, ты справишься, слышишь? Мы справимся.