After the war...

      Я не знаю, как ещё смог извернуться и без того плотно стоящий на ушах мир, но я проснулся в предвечерних сумерках в объятиях Северуса. Я был совершенно счастлив, и даже похмелье — закономерный результат полутора литров огневиски — не портило ощущений.       Я спас его в последней битве, выходил после казавшегося смертельным ранения, в тот момент не зная, какого чёрта вообще делаю. Оказавшись наедине с ним, влюбился (или нашёл в себе смелость признаться самому себе в этом чувстве) и оказался вознаграждён сторицей, узнав несколько часов назад, что он влюблён в меня чуть ли не всю свою жизнь. Вокруг творился бедлам, но мне не было до него дела. Лучи закатного солнца омывали его руки в моих. Кажется, я неловко пошевелился и разбудил его. Я застыл, заворожённо глядя, как он открывает глаза и как теплота разливается в его взгляде.       — Одни против всего мира — так, Люциус? — улыбнулся он уголками губ. Я ощутил прилив смелости       — У меня есть ты, весь остальной мир можно списать на корм фестралам. Он мне не нужен.       Робкий румянец разлился на его бледных щеках. Не в силах сдерживаться, я запустил руки в его угольной черноты волосы и застонал от наслаждения, ощутив тяжёлые шёлковые пряди, переливающиеся в моих пальцах. Он коснулся губами моих губ. В этом поцелуе я читал его как раскрытую книгу. Под сдержанностью и методичностью скрывались отчаянная страсть и нежность. И это всё предназначалось мне. Да пропади весь мир пропадом, если мы, наконец, можем быть вместе. Следующему Тёмному Лорду я без промедлений откручу голову, как лангустину, если в награду меня будет ждать только десятая часть этого наслаждения.       Его руки скользили по моему телу, исследуя и лаская. Я отвечал на его ласку, надеясь подарить ему такое же плавящее сознание жгучее наслаждение, какое испытывал сам. С каждой минутой мы становились все смелее; кажется, мы, не сговариваясь, наверстывали упущенное за годы знакомства. Так вот почему мы боялись прикосновений, если дело не касалось необходимости лечить раненого, бить морду провинившемуся или нести до дома пьяного в дугу.       Дай Мерлин никогда не погаснуть этому пламени на кончиках пальцев.

***

      После завтрака я бодрым шагом направился в библиотеку.       Когда я зарылся в каталог, бесшумно последовавший за мной, Северус наклонился над моим плечом и осведомился, что же я ищу. Мой взгляд выражал обиду и негодование.       — Трактат о волшебной древесине, конечно же!       — Зачем? — змеиная улыбка моего любовника завораживала, но было в ней что-то нехорошее. Я разозлился       — Мою палочку Безносый обломал об твоего любимого Поттера. Мне нужна новая. К Олливандеру я, надеюсь, по понятным тебе причинам, не попадаю. Вывод — надо делать новую.       Как только я закончил пламенную речь, Северус разразился хохотом. Он стоял, опираясь на стол, и смеялся до слёз, глядя мне в глаза. Когда он зааплодировал, я оказался совсем деморализован.       — Безумству храбрых венки со скидкой, — отсмеявшись, заявил он. — Имея дело с двумя поколениями Малфоев, могу уверенно заявить: вы не ищете легких путей, вы их прокладываете.       Я озадаченно поднял бровь.       — Северус, всё же, что тебя так веселит? — как можно более корректно осведомился я.       — Ну, давай подумаем, Люциус, — ухмыльнулся он, — сломанная Тёмным Лордом палочка досталась тебе откуда?       — В наследство от отца — в недоумении ответил я.       — А когда ты поступал в школу, отец был жив?       — Да.       — Чем он пользовался для колдовства?       — Волшебной палочкой, — я уже смотрел на него как на идиота.       — А ты в школе чем пользовался? — Я хлопнул себя по лбу и признался, — волшебной палочкой, Северус. Тринадцать с половиной дюймов, тополь и перо феникса. Я болван. Она должна быть где-то здесь, в доме. Полагаю, в кладовке с моими школьными вещами. Это третий этаж южного флигеля. Пойдём. — Я опрометью вылетел из библиотеки. Только в парадном вестибюле Северус смог меня догнать и вместе со мной аппарировать к нужной двери.       Я с досадой хлопнул себя по карману.       — Ключи!       — Алохомора, — послышался невозмутимый ответ. Замок щёлкнул, и дверь открылась. В кладовку никто не заходил уже лет тридцать, и мой школьный сундук покрылся изрядным слоем пыли. Он был заперт, но ключ торчал в замке. Минутное усилие — и я копаюсь в ностальгическом ворохе школьной одежды и учебников.       Заветный футляр по закону подлости нашёлся в самом дальнем углу сундука.       Я дрожащими руками открыл его и схватил палочку.       Кладовку осветила вспышка Люмоса. Я замер, заново привыкая к палочке. Такая гибкая, легкая, хлесткая. Только сейчас понял, как мне не хватало именно этих качеств в недоброй памяти фамильном артефакте.       Я преисполнился оптимизма.       — Раз уж я снова полноценный волшебник, надо осмотреть поместье и оценить, пригодно ли оно для жилья. Присутствие Безносого никому и ничему не проходит даром. — Пробуя вновь обретённую палочку, я аппарировал в парадный вестибюль и едва не упал, поскользнувшись на битом стекле. Помещение выглядело плачевно. Как, в принципе, и всё, к чему, так или иначе, прикасался Безносый. Руины.       Венчавший вестибюль стеклянный купол, возведённый моим дедом, большим поклонником модерна, был полностью разрушен. Осколки стекла и остатки стального каркаса погребли под собой балюстраду, ведущие в дом ступени и весь остальной интерьер заодно. Ударной волной от падения купола вышибло стёкла в окнах и покорёжило рамы. Появившийся вслед за мной Северус осмотрелся.       — Ты уверен, что хочешь продолжать жить именно здесь? — осведомился он. Я задумался и уже начал набирать в лёгкие воздух для отрицательного ответа, как вдруг осознал себя произносящим совсем другие слова:       — Да, это мой дом, Северус, и я хочу тут жить. С тобой, — я обнял его, залюбовавшись удивлением в его глазах. Однако его самообладанию может смело завидовать половина магического мира. Через секунду он уже был сосредоточен и спокоен. Он воспринял мою эскападу как должное.       — Тогда, пожалуй, надо привести твой дом в жилой вид, — сказал он, снимая сюртук и закатывая рукава. Я застыл, ловя каждый его жест.       Всё-таки он был отлично сложен, и его аскетичная манера одеваться была ему исключительно к лицу. Рукава он закатывал по-маггловски, сворачивая ткань около локтя и отгибая широкие жёсткие лишённые кружев манжеты до середины плеча, а чёрный шейный платок завязывал простым узлом четыре в один. Я едва уговорил его утром заколоть узел серебряной булавкой, и очень гордился тем, как она эффектно блеснула в полумраке разрушенного вестибюля. Имея привычку к наглухо застёгнутым длиннополым френчам, он игнорировал жилет, а потому предстал сейчас передо мной в одной сорочке и брюках. Это было едва ли не более возбуждающее зрелище, чем видеть его полностью обнажённым. Как будто он снял свою вечную броню. Вопреки ожиданиям, это не делало его беззащитным. Он выглядел свободным, сильным и по-прежнему грозным, как орёл в небесах, выслеживающий добычу.       Годы занятий прикладными дисциплинами развивают в человеке грацию. Он выглядел так, как будто собирался дирижировать оркестром. Пока я любовался его пластичными движениями, он спиной ко мне возился с каким-то предметом в углу. Вот издало сухой щелчок произнесённое им Репаро, вот он на мгновение задумался, достал что-то из стоящей рядом коробки и, сделав шаг назад, послал в творение рук своих Сонорус. Усадьбу огласил бравурный аккорд. «Ода к радости». Я открыл рот. Мелодия тревожно замерла. Он действительно собирался дирижировать.       Северус кивнул мне, я поспешно стащил сюртук и встал рядом с ним. Мы встретились взглядами, и он, свободной рукой отпустив мелодию в полёт, скомандовал к началу битвы с энтропией.       Переступая через покорёженные балки, он широкими шагами прошёлся из одного конца парадного вестибюля в другой, мысленно производя какие-то вычисления, послал несколько точечных Репаро в основание купола, следующим заклинанием расчистил себе путь от осколков, встал ровно по центру повреждённой конструкции, замер, поморщившись от резкого вступления голоса в музыкальную партию, широко раскинул руки, и, закрыв глаза, присоединился к хору: Freude, schöner Götterfunken, Tochter aus Elysium! Wir betreten feuertrunken, Himmlische, Dein eiligtum.       Я с раскрытым ртом сел на ступеньку лестницы. Не знаю, что меня поражало больше: его знание немецкого, сам факт того, что он поёт (его сдержанная и сухая манера, известная мне ранее, никак не позволяла представить его страсти к музыке), или то, как его глубокий баритон уверенно и без малейших огрехов следует за мелодией.       Залюбовавшись, я едва не пропустил главное. Он действительно дирижировал комнатой, возвращая ей первозданный вид. Какой-то хитрой разновидностью Репаро он поднял вокруг себя вихрь осколков, и теперь каждый кусочек устанавливался на своё место, как будто собиралась огромная мозаика. Deine Zauber binden wieder, Was die Mode streng geteilt, Alle Menschen werden Brüder, Wo Dein sanfter Flügel weilt.       Его голос поднимался к возводящемуся заново куполу. Seid umschlungen, Millionen! Diesen Kuß der ganzen Welt! Brüder, überm Sternenzelt Muß ein lieber Vater wohnen!       Последний осколок вернулся в раму, не выпуская в готовое разразиться грозой небо больше ни единой ноты, водворённой в мир его бархатным голосом, звучавшим в басовом ключе виолы. Меня переполняла радость. Я поднялся и, сделав несколько шагов, присоединился к Северусу. Раскинув руки, мы встали спина к спине. Wem der große Wurf gelungen, Eines Freundes Freund zu sein, Wer ein holdes Weib errungen, Mische seinen Jubel ein!       Я почувствовал, что он кивнул, и мы одновременно подняли палочки. «Репаро», — грохнули в унисон наши голоса, и вокруг нас закружился вихрь из дерева, камня и ткани, где каждый фрагмент стремился на свое место. Несмотря на кажущуюся легкость, мы едва выдерживали напряжение. Сил требовалось едва ли не больше, чем на управление грозой.       Последняя частичка мраморной облицовки встала на свое место одновременно с последним аккордом. Мы в изнеможении опустились на пол и молча сидели спина к спине несколько минут. Когда мне стало достаточно сил для того, чтобы осмотреться, передо мной предстал парадный вестибюль поместья во всей красе. Кажется, так красиво тут было в прошлый раз, когда отец давал званый обед в честь моего приёма в Хогвартс.       На секунду задумавшись, я призвал из погреба бутылку новосветского шираза и пару ремеров.       Подав Северусу наполненный бокал, я не мог найти подходящих слов, поэтому просто поцеловал его. Его губы открылись навстречу моим, и нас, ослабевших от мощного заклинания, захлестнула волна наслаждения. Мерлин всемогущий, кажется, впервые в жизни я получал такое удовольствие от созидания.       Разорвав поцелуй, мы сделали по глотку вина и переместились в парадную столовую. Её, кажется, обставил в стиле ампир еще мой прапрадед. Я осмотрелся и обнял Северуса.       — Какая музыка, по-твоему, гармонирует с этим помещением?       — Пусть будет марш победителей из Аиды, — ответил он, сосредоточенно рассматривая дорические полуколонны. Я призвал патефон и нужную пластинку. — Начинаем со стен, пола и камина, — скомандовал он. Дальше — мебель и портьеры. Мелочи доделаем после.       К тому моменту, когда помещение вновь обрело жилой вид, я ощущал себя выжатым лимоном. У мена болела голова и подгибались ноги. Северус выглядел не лучше, но по привычке старался не подавать вида. Пристально посмотрев на меня, он призвал флакон животворящей жидкости и, смешав её с нашим вином, поднял бокал. Я последовал его примеру.       — Залпом, — выдохнул он вместо тоста.       Опустошив ремер, я застыл в замешательстве. Усталость прошла, однако общеукрепляющее зелье отдавалось в теле мощной эрекцией. Я чертыхнулся. Северус подошел ко мне и обнял, коснувшись пуговиц на моих брюках. Я застонал. Он склонился к моему уху и прошептал: «Если ты хочешь продолжать заниматься поместьем, придётся терпеть до вечера. В противном случае, мы можем перейти сразу к делу».       Я выругался. Он слишком хорошо меня знал. С горьким вздохом я поплелся созидать.       Вечер застал нас пьяными вдрызг, уставшими, как домовые эльфы, но очень довольными собой. Мы восстановили южную парадную анфиладу. Благодаря побочному эффекту зелья (надо будет на досуге строго спросить об этом Джефа) мы оба изнывали от желания, но сил не было никаких. Мы уснули, едва успев раздеться.