Люси

      В самые золотые дни, какие знала ее необыкновенная красота, я не любил её; конечно, именно так и было. При том отчуждённом и совершенно необычном существовании, которое я вёл, сердечных переживаний я не знал, и всё увлечения мои были всегда чисто головными. На тусклом ли рассвете, меж рядами ли полуденных лесных теней и в ночном безмолвии библиотеки проходила она перед моими глазами, я видел в ней не живую Люси во плоти, а Люси-грезу: не земное существо, а некий его символ, не женщину, которой нельзя было не восхищаться, а явление, которое можно анализировать, не живую любимую, а тему самых глубоких и хаотических мыслей. Теперь же… Теперь я трепетал в ее присутствии, бледнел при её приближении. Однако, горюя о том, что она так жалка и безутешна, я напомнил себе, что когда-то она меня любила, и однажды, в недобрый час, заговорил о женитьбе.       И вот, уже совсем незадолго до нашего бракосочетания, в тот далёкий зимний полдень, когда была взлелеяна красавица Гальциона, я сидел во внутреннем покое библиотеки. Но, подняв глаза, я увидел перед собой Люси.       Было ли причиной тому только лихорадочное тьфу моего воображения, или стелющийся туман так давал себя знать, неверный ли то сумрак библиотеки, или серая ткань ее платья спадала складками, так облегая ее фигуру, что самые ее очертания представлялись неуловимыми и колышущимися?.. Я не мог решить. Она стояла молча, а я… я ни за что на свете не смог бы ничего вымолвить! Ледяной холод охватил меня с ног до головы, невыносимая тревога сжала сердце, а затем меня охватило жгучее любопытство и, откинувшись на спинку кресла, я на какое-то время замер и затаил дыхание, не сводя с нее глаз. Увы! Вся она была чрезвычайно истощена, и ни одна линия ее фигуры ни единым намеком не выдавала прежней Люси. Мой жадный взгляд обратился к её лицу.       Лоб ее был низок, мертвенно бледен и на редкость ясен. Волна некогда блондинистых волос спадала на лоб, запавшие виски были скрыты прядями волос, переходящими в цвет жёлтой потускневшей лилии, и эта причудливость окраски резко дисгармонировала с печалью всего ее облика. Глаза были неживые, погасшие и, казалось, без зрачков, и, невольно избегая ее взгляда, я стал рассматривать ее увядшие губы. Они раздвинулись, и в этой загадочной улыбке взору моему медленно открылись зубы преображенной Люси. Век бы мне на них не смотреть, о Господи, а взглянув, тут же бы и умереть!