Мгновения

      Тренировка такая выматывающая, что ломит и выкручивает все кости. В спортзале воздух материален, он течет по игрокам вместе с обильным потом, он забивает лёгкие как вода. Сейчас – они тонут, погружаются на дно изматывающей боли, чтобы дальше – восстать, чтобы победить. Боль и усталость – лишь очередное, знакомое дополнение, без которого не обходится ни одна тренировка.       Такао просто грохается на скамейку, как небрежно брошенная спортивная сумка в углу комнаты. Мышцы на ногах подрагивают и сжимаются так, что даже чуть-чуть больно, самую малость. Но Такао такая боль в ногах даже нравится; он гордится собой, он каждый раз преодолевает себя и доказывает, что он заслуживает этого. Он заслуживает его.       Такао выпрямляет ноги и замечает, как сокращаются икроножные мышцы. И дурацкая, усталая улыбка сама появляется на губах у разыгрывающего Шуутоку. Хотя Такао кажется, что сил улыбаться просто не осталось. Встань – и он упадет на вытоптанный кроссовками пол.       Такао так устал, что даже не слышит, как сзади кто-то подходит и прикладывает бутылку с водой к его разгорячённой щеке. Все внимание на сладкую тянущую боль во всем теле. Бутыль – прохладная, но Такао даже не вздрагивает, лишь прикрывает глаза и кладет ладонь поверх чужих пальцев, сжимая руку.       — Ты слишком беспечен, Такао.       Казунари еще сильнее улыбается, ему даже не нужно открывать глаз, чтобы понять, кто стоит за его спиной. Он может узнать его лишь по одному вздоху, а целая фраза – это и так уже слишком много.       — Если бы это был кто-то из команды? Ты бы также легкомысленно сжимал чью-то руку?       — Ты ревнуешь, Шин-чан? — Такао открывает глаза и сразу же ловит чужой строгий взгляд. Глаза у самого Такао хитро прищурены.       Мидорима молчит, отпускает бутылку и вырывает ладонь из пальцев Такао.       «Ревнует, — догадывается Казунари, — но никогда не признается».       Такао открывает бутылку и пьет жадно, он и сам не догадывался, как его мучила жажда. Вода по подбородку и шее скатывается под футболку, остужая разгоряченную кожу. Такао кашляет – слишком увлёкся.       — Не торопись, — причитает Мидорима рядом, вытаскивая что-то из сумки, — поперхнёшься же.       Такао лишь пытается откашляться. И когда наконец получается – закрывает бутылку и ставит ее рядом.       — Ты слишком стараешься, — говорит Мидорима, — твое рвение похвально, Такао, но не забывай, ты как-никак человек.       — А ты, Шин-чан, значит, нет?       — Будем считать, что я этого не слышал, — Мидорима достает полотенце из сумки и делает шаг в сторону сидящего Такао. — И больше не перебивай меня; дурацкая твоя привычка, — отрезает Мидорима. — Так вот, не перетруждайся так сильно, Такао. Ты же на ногах после не стоишь. Тренируйся, но в меру, лишние травмы нам в команде ни к чему. Второго разыгрывающего у нас нет.       — О чем ты, Шин-чан? Я тренируюсь наравне со всеми.       — Все, как ты выразился, потом не валятся с ног, а хотя бы в состоянии передвигаться. — Мидорима набрасывает на взмокшие волосы Такао полотенце и, наклоняясь, шепчет на ухо, — ты уже достоин. Когда-то ты хотел, чтобы я признал тебя. Я давно это сделал. Так что хватит себя мучить, Такао.       Казунари замирает на доли секунды – этого оказывается достаточно – и тихо просит:       — Повтори.       — Я признал тебя.       Этого достаточно.