Бывшая

Мне хочется, чтобы поскорее настала зима. Не такая, как бывает обычно в начале — с кратковременным мокрым снегом, моросящими дождями и пронизывающим до костей ветром, а другая — с большими, по пояс, сугробами, с морозными узорами на остывших стёклах, крупными снежинками с небес, запахом хвои и обещанием чего-то нового, волшебного, того, что присуще только этому времени года. Хочется что-то изменить в своей жизни. Надеюсь, от этих перемен хуже уже не будет, да и может ли? Разве мало я натерпелась всего за эту осень? Раньше я была очарована ею, влюблена в эти золотистые убранства деревьев, в эту странную необъяснимую тоску, что накатывает на душу с наступлением первых холодов, в эти проливные дожди и меланхолию, но теперь всё стало иначе. Эта осень должна была подарить мне одно из самых важных событий в моей жизни, но вместо этого я получила лишь разочарование. Я разлюбила осень потому, что осенью Джастин разлюбил меня. И я не уверена, что эта зима принесёт мне что-то более радостное — хоть и не оставляю надежды. Я возвращаюсь с церемонии сразу в отель. Нужно будет найти время и забрать из ставшей мне чуждой квартиры свои вещи. Надеюсь, Джастин ещё не успел выбросить их оттуда. Почему-то раньше я думала, что буду плакать и страдать, но сейчас я не чувствую практически ничего, кроме опустошенности и равнодушия. Словно из меня высосали все эмоции, оставив наблюдать, что будет дальше. Я просто не имею права опускать руки. Нужно двигаться вперёд, жизнь ведь не стоит на месте, и это не её вина, что на моём пути встретились не те люди. Тёплый душ помогает расслабиться, а горячий чай с мёдом, заказанный в номер, успокаивает. Пожалуй, сегодня не самое лучшее время для размышлений, лучше я подумаю обо всём этом завтра. Сидя в постели, чуть запрокидываю голову назад, и с мокрых волос соскальзывает тяжёлое полотенце. Не хочется делать никаких движений, чтобы вновь намотать его на голову, хочется просто лежать вот так, глядя на белый потолок, делать редкие глоточки чая и считать кудрявых овечек, заранее зная, что это всё равно не поможет уснуть. Телефон не издаёт ни звука, словно дал обет молчания, да и кому взбредёт в голову звонить в столь поздний час? Допив наконец свой чай, нехотя поднимаю полотенце, вешаю его на спинку стула и снимаю с себя халатик. Нужно попробовать поспать, хотя бы немного, но, видимо, этому плану не суждено сбыться — меня отвлекает тихий стук в дверь. Наверное, Сара пришла узнать, вернулась ли я. В одной сорочке иду открывать, зевая на ходу и осознавая наконец, что я всё-таки устала. Этот день вымотал меня больше эмоционально, нежели физически. А на пороге, с большим букетом цветов, стоит Джастин. Он смотрит на меня так, словно не видел уже очень давно, в то время как я пытаюсь понять, что вообще происходит, и не кажется ли мне всё это. Джастин входит без разрешения, а я вздыхаю, не найдя ни одного подходящего слова. Он закрывает дверь, бросает цветы на пол, берёт меня за плечи, снова заглядывает в глаза и… я начинаю чувствовать, что тону. Снова начинаю тонуть в его бездонном океане, цепляясь за губы как за спасательный круг. Кажется, я слишком слаба для того, чтобы оказывать сопротивление его несильному натиску, кажется, я, подобно утопающему с корабля, потерпевшего крушение, сама желаю, чтобы он спас меня, кажется, я уже не осознаю, что Джастин для меня — почти что враг. Кажется, я скучала. Кажется, я хочу, чтобы он продолжал. Кажется, я буду жалеть об этом, но кажется мне, что сейчас мне всё равно. Его жаждущие губы влажной дорожкой поцелуев спускаются с моей груди, и я прижимаю его голову к своему телу. Джастин… Как будто даже одно лишь его имя, произнесённое вслух, смогло растопить холодный лёд, успевший покрыть мою душу за эти короткие дни. Не хочу даже знать, как ему это удаётся. Я просто хочу быть любимой. — Ты сегодня была очень красивой, — шепчет он мне, приподнимая и неся в сторону постели, — я скучал. — Скучал по мне? — шепчу я полусознательно, понимая где-то в глубине себя, что так нельзя. Нужно прогнать его, остановить, накричать, ударить — сделать хоть что-нибудь, только прекратить это безумие, не позволить ему овладеть собой, но как сделать это, если я чувствую, что сама хочу этого? Боже, я всё ещё хочу его! — Очень, — Джастин кладёт меня на постель и устраивается сверху, — я люблю тебя, пупс. Очередной вопрос застревает в горле, когда он, склонившись, начинает ласкать мои губы своими. Отчего мне так хорошо с ним? Отчего хочется летать над землёй? Отчего хочется гореть ярким пламенем, когда он вот так просто шепчет моё имя? Я не могу найти ответы, но нужны ли они сейчас, когда наши сердца бьются в унисон, а тела двигаются в такт? Джастин словно залечивает мои раны, которые сам же и нанёс, проникает под кожу, в каждую капельку крови, смешивается с запахом моего тела, сам в каком-то смысле становится мной, и это сводит с ума покруче любых барбитуратов. Невозможно постичь эту тонкую науку любви, ею лишь можно обладать, как даром, с рождения. Наши тени танцуют фокстрот на стенах и полу, а в душах звучит Шопен — так торжественно-печально, словно восхваляя скорую разлуку и мою ошибку, сделанную по причине слабости. Я слаба перед ним, но сейчас мне просто хочется снова и снова отдаваться его любви, ставшей в одночасье неправильной и грешной. Я всё ещё его люблю — к моему большому сожалению. Наши отношения завяли, как вчерашние цветы, оставленные без единой капли воды, а я продолжаю лелеять надежду на то, что они зацветут снова, и продолжаю поливать их собственными надеждами. Сейчас моё тело во власти его желаний, но я понимаю, что это всего лишь вспышка страсти, а я, ослеплённая ею, лечу, как мотылёк на верную гибель, навстречу неизбежному концу. Джастин снова засыпает на моей груди, я снова запутываю пальцы в его непослушных волосах, слушаю тихую музыку дыхания и смотрю на мерно вздымающуюся грудь. Этой ночью он со мной, этой ночью он не достался Селене, а сам пришёл именно сюда. Может ли это означать что-нибудь? Я тихонько ликую этой маленькой победе, хоть и понимаю, что, выигрыш в одну ночь ещё ничего не значит. Я не жалею об этой ночи — кажется, я буду жалеть о том, что вообще связала когда-то свою жизнь с этим человеком. Хмурый рассвет застаёт меня сидящей в постели. Обняв колени, смотрю перед собой, в сто миллионный раз изучая взглядом складочки на смятых простынях. Кажется, ноги давно занемели, но мне всё равно. Костяшки тёплых пальцев плавно заскользили вдоль моего позвоночника, и я выдыхаю, прикрывая на мгновение глаза. Проснувшийся Джастин осторожно гладит мою обнажённую спину вверх и вниз, а затем, скрипнув кроватью, придвигается ближе и начинает целовать поясницу. Я ненавижу его, но ничего не могу поделать с предательством собственного тела, которое хочет его даже сейчас, вопреки рассудку и гордости. Боже, неужели я действительно настолько безрассудна? Неужели физические потребности для меня важнее происходящего? Так ведь нельзя, он изменил мне, бросил, сделал больно, а я…, а я подчиняюсь его рукам, которые осторожно берут мои плечи и тянут назад, кладя спиной обратно на подушку. Джастин не говорит ни слова, лишь следит за своими действиями, перебираясь ближе, и вот уже он нависает надо мной, целует грудь, лижет тело, спускаясь ниже, и я непроизвольно издаю судорожный вздох, сводя ноги вместе. Всё ниже и ниже, целуя живот, пупок, он доходит до лонного сочленения, и я выгибаюсь в дугу, устремляясь навстречу этим странным ласкам, хватаю его за волосы, оттягивая их назад, но Джастин не обращает никакого внимания на эти неосознанные попытки сопротивления. Мой первый мужчина, с которым я позволяю себе подобное. Первый во всех смыслах. Первый во всех отношениях. Первый, и такой любимый. Первый и… такой жестокий. Принося временное наслаждение, он распинает меня своим предательством, а я…, а я лежу перед ним — раскрытая, безоружная и смущённая, всё ещё любящая и до ужаса наивная, желающая верить, что он снова вернулся обратно ко мне. Сейчас его язык не говорит лживых слов — он говорит словами моего тела, которое ещё не совсем привыкло к подобным ласкам. Делает ли он это же ЕЙ? Где ещё успели побывать эти губы, прежде чем он начал касаться ими меня? Вместе с удовольствием приходит и другое, моральное удовлетворение: Джастин сейчас со мной, а не с ней. Значит, он сейчас нуждается не в ней. Значит, ему нужна я. И плевать, что это продлится одну ночь, день, сутки — ей достанется меньше. Но сейчас я не хочу думать об этом. Сейчас я хочу, чтобы он сделал мне как можно приятней. Мысли о Селене вызывают ярость, и заглушить её в данный момент возможно только сексом. Я сбрасываю Джастина на пол и устремляюсь следом. Мне хочется сделать ему больно, и я быстро связываю его запястья своими колготками, которые словно нарочно попадаются на глаза. Он не сопротивляется, лишь смотрит с интересом, и это даже к лучшему — не будет мешать. Бесцеремонно беру рукой его плоть и несколько грубо начинаю двигать рукой, обнажая налитую кровью головку. Мокрый язык ровно скользит по тончайшей коже, проникает в отверстие, проходится по уздечке, и Джастин довольно стонет, показывая, что ему нравится это. О да, малыш, я постараюсь, чтобы тебе было хорошо. Взяв головку в рот, начинаю засасывать её, чем вызываю очередной одобрительный стон, а затем, словно невзначай, прикусываю её основание — сначала легонько, а затем сильнее. Размыкаю ненадолго рот, чтобы повторить с удвоенной силой, параллельно водя ладонями по мужскому телу. — Пупс, — хрипит Джастин, пытаясь дотянуться до моей головы связанными руками, чтобы убрать её, — не надо. Я лишь злорадно улыбаюсь, продолжая. У твоей блондинистой перекрашенной кошечки наверняка припасены в арсенале специальные приёмы, но и у маленьких котят есть свои небольшие секреты, дорогой. Ты принёс мне моральную боль, так будь же добр немного потерпеть физическую. Это какое-то извращение, но мне нравится кусать и зализывать каждую выступающую венку на его сильном члене, проводить по нему языком вверх и вниз, прикусывать головку, легонько шлёпать ладонью, и всё ради того, чтобы увидеть эту немую боль в карих глазах. Как же ты красив в своей беззащитности! Тебе не нравится подчиняться, а мне не нравятся твои измены. Я чувствую, как ты медленно отдаляешься от меня с каждым днём. Вместо жизнерадостного и любящего — измотанный и печальный человек. Твои глаза абсолютно пусты. В них ни радости, ни счастья, ни восхищения. Они просто опустошены. И знаешь, я так боюсь, что в твоём сердце — пустота. Пустота вместо любви ко мне. Я не хочу проигрывать тебя, не хочу быть побеждённой в этой битве. Я всегда была с тобой, всегда рядом. Ты давал мне надежду на будущее, надежду на новую, ещё более лучшую жизнь. Ты учил меня не сдаваться, верить в свою мечту и идти к своей цели. Ты помнишь, как говорил мне, что любишь? Помнишь, как плакал, боясь потерять моё доверие, в который раз упав со своих высот? Но я никогда не отворачивалась от тебя несмотря ни на что. Я была рядом. Помню, как крепко ты держал меня за руку, словно я могла исчезнуть. Помню, как шептал, что я — твоя и только твоя, что ты никогда, никогда не оставишь меня, не бросишь, не забудешь, не обманешь и не оставишь. Выходит, всё это — ложь? — Пупс… Перестань… — голос хрипит и срывается на свистящий шёпот, а я быстро сажусь на мужской живот, подминая под себя связанные руки, ладонями упираюсь в сведённые вместе колени, вновь разводя их в стороны, и продолжаю эту невыносимую сладкую пытку. Чувствую, как сильно и часто он дышит, коротко выдыхая через сжатые зубы, как напряжено это тело, беспрестанно сводящее меня с ума, и улыбаюсь, продолжая. Ну же, Джастин, спихни меня с себя, оттолкни, нагруби, накричи и уйди отсюда! Но он лишь сдавленно стонет, безрезультатно пытаясь свести колени вместе. Вверх и вниз рукой, быстрее и быстрее, больнее зубами по венам, по коже, по душе… Он уже готов, я чувствую это, но не позволю разрядиться просто так. Джастин охает, чуть расслабляясь, когда я, продолжая находиться к нему спиной, плавно опускаюсь на его плоть, вбирая его в себя. Хорошим девочкам тоже иногда нравится делать плохие и грязные вещи. От неудобной позы слегка сводит судорогой мышцы ног, а проникновение получается более глубоким и болезненным, и я чуть подаюсь вперёд, сжимая бёдра. Джастин приподнимается на локтях, пытаясь поймать меня связанными руками за поясницу, но мне уже всё равно. Этим утром он уйдёт от меня опустошённым, и никак иначе. — Пупс… — последнее, что я слышу перед тем, как в последний раз феерично забиться в экстазе, получая немыслимое удовольствие от того, кто ещё совсем недавно проводил сутки в объятьях своей бывшей. Что ж, кажется, настало время меняться ролями.