ad absurdum

Любовь? Предначертанный? Не смешите, у Таэ нет времени на все это. Просыпаться рано утром, чтобы привести себя в порядок после вечера, погруженного в домашние дела, почти не сложно для Таэ. В кабаре она смеется над другими девушками, жалующимися на то, что приходится рано вставать, чтобы выглядеть подобающе. «Красота либо естественная, дорогие мои, либо ее нет, а потому это обман», – смеется Таэ. А сама ведь, поднимаясь ни свет ни заря, незаметно так, аккуратно, почти естественно убирает косметикой мешки под глазами и бледность лица. Пальцы почти не болят, плечи почти не ноют, а ноги почти не гудят от тяжелой работы по дому – она здесь хозяйка и ее обязанность поддерживать додзе. Таэ и сама прекрасно со всем справляется, мужчина ей не нужен. Правда это самое «почти» так въедается в ее жизнь, что отделаться от него «почти» невозможно. Она почти счастлива. Она почти довольна. И всегда это чертово «почти». Таэ не пытается искать Предначертанного. Ее не столько пугает то, что он будет плохим человеком, сколько то, что она никогда не сможет сказать, что она принадлежит ему. Она гордая, волевая – такая, какой хотел бы видеть ее отец. С другим характером, взглядом на жизнь она бы никогда не смогла в одиночку растить брата и пытаться возрождать додзе. А прогнуться под кем-то, подчиниться кому-то для нее хуже смерти. А Кондо Исао, который улыбается как дурак, пытается «взять ее под свое крыло», защитить от чего угодно. И сколько бы Таэ не говорила ему, что его ухаживания никакого эффекта не возымеют, он продолжал твердить, что Таэ его Предначертанная. А Таэ и сама давно заметила, но отрицала, из всех сил пыталась не принимать этот факт. И, знаете, у нее получалось. Делать вид, что не ощущаешь ничего, когда один за другим Кондо принимает удары ее тяжелой руки, почти не сложно. Таэ даже как-то привыкает к этой боли – сковывающей, ломящей. А дурак Кондо все равно стоит на своем. – Ваш всецело, – шепчет он каждый раз, когда пытается привлечь Таэ. И Таэ от этих слов злится сильнее – она никогда не позволит, чтобы кто-то думал, будто она ему принадлежит. И ждать ответного она не будет. Она никогда не будет ждать защиты от кого-то, она в состоянии позаботиться и о себе, и о своей семье. Да и если что, когда ее не будет рядом, Гин-сан обязательно приглядит за ее братом. Женщина не вещь, которую можно заполучить, признавшись в любви. Женщину нельзя насильно привязать к стирке, готовке и уборке, оградив от мира лишь словами «Ты моя». А если и так, то к черту эту любовь, этих Предначертанных. Но Кондо Исао не сдается, пытаясь доказать, что именно он является Предначертанным Таэ. Постоянный немой вопрос «Неужели Вам не больно, Отаэ-сан?», когда она вновь и вновь бьет его, не может слететь с его уст, но заметен во взгляде. А Таэ никогда не устанет его разубеждать, что она не его Предначертанная. Кто угодно, но только не она. И ведь Кондо, полный дурак, не станет проверять, потому что не такой он человек, чтобы на женщину руку поднимать. Таэ живет мыслью о том, что когда-нибудь ухаживания Кондо прекратятся. А пока стоит только потерпеть. Но Кондо принимает участь стороннего наблюдателя только тогда, когда в Эдо происходит этот безумный переполох со сменой пола. Тогда Кондо становится невероятно красивой пышногрудой блондинкой с такими красивыми глазами и чистой кожей, что Таэ даже немного завидует. Такая женщина уж точно не будет страдать от недостатка внимания мужчин. Почему-то именно тогда Таэ впервые в своей жизни не может отказаться ему/ей, когда Кондо просит о встрече в кафе. И уже там нас следующий день, когда Кондо берет ее за руки – осторожно, трепетно и даже немного дрожа, – эта молодая женщина таким прекрасным звонким голосом произносит: – Отаэ-сан… Я теперь… Давайте будем хотя бы подругами, пожалуйста… Таэ не может отказать Кондо во второй раз. Она утешает себя тем, что он подавлен внезапными изменениями, убит этой обстановкой, ведь теперь Шинсенгуми – женщины, хрупкие и по-своему нежные. Оттого Таэ и сжимает руки Кондо крепче, смотрит ему/ей в глаза и обещает, что будет хорошей подругой. И это вроде бы хорошо получается, неловкости почти нет – а ведь и была она из-за постоянных разговоров о Предначертанных. И Таэ даже удается расслабиться и забыть, что напротив нее сидит Исао Кондо. Правда, идиллия длится недолго – ровно до тех пор, пока не всплывает имя «Кьюбей Ягью». – Эта девушка ведь теперь прекрасный молодой человек, Отаэ-сан, – тянет Кондо, размешивая сахар в чашке. – Ты не думала о нем в… том смысле? Покрасневшие щеки выдают Таэ – как не признать, что как юноша Кьюбей была достаточно привлекательна? И Шимура даже запоздало замечает печаль, отразившуюся в глазах Кондо, и оставившую осадок на их разговоре. – В любом случае я желаю Вам удачи, – как умело у Кондо получается приклеить вежливую улыбку, словно он всегда был искусной девушкой-обманщицей, – и будет очень здорово, если у вас все получится. Я ведь хочу, чтобы моя подруга была самой счастливой! – И этот шутливый тон, полностью прикрывающий тоску. – Пригласите на свадьбу, Отаэ-сан? Пока Кондо пытается шутить и быть хорошей подругой, Таэ думает, что все катится к чертям собачим. Говоря с ним/ней о мужчинах, Таэ чувствует себя предательницей, обменявшей его самозабвенную любовь на возможность болтать за чашечкой кофе. Возможно, для Кондо теперь это больше, чем когда-либо – хотя и с невозможностью на что-то большее, – но для Таэ – чувство чего-то утраченного. – Ох, что-то я совсем забылся… забылась, – сразу же исправляется Кондо. – У меня же свидание! О, и как раз Кьюбей-сан пришел за Вам, Отаэ-сан. Он говорил, что всецело – и душой, и телом – принадлежит Таэ. Он говорил, что в этой жизни, кроме нее в его доме, ему ничего не нужно. Он говорил, что Таэ свет, разгоняющий тьму в его жизни. Он говорил так много слов, красивых афоризмов о том, что любит ее для того, чтобы это в конечном счете оказалось пустышкой? Таэ тихонько всхлипывает и поджимает губы от обиды, когда Кондо – как обычно, словно по старой привычке – платит за них двоих и, прощаясь с Таэ, под звонкий перезвон колокольчика вылетает из кафе. Напротив Таэ почти сразу же садится Кьюбей, но девушка не может на него взглянуть. Взглядом она прослеживает, как Кондо останавливается у края тротуара и ждет, чтобы перейти дорогу. И тогда – впервые, наверное – появляется это странное чувство, что Таэ не должна его/ее отпускать. – Прости, Кьюбей-чан, – произносит еле слышно Таэ и выбегает вслед за Кондо. Она догоняет Кондо, когда на светофоре загорается зеленый, а Исао не успевает сделать и шага. Таэ хватает его/ее за рукав белой рубашки и, прежде, чем Кондо оборачивается, со спины обнимает ее. Кондо удивленно выворачивается из ее объятий, когда хлынувшая с другой стороны пешехода толпа наступает на них. Кондо – уже молодая женщина, но высокая и с таким же большим сердцем – притягивает к себе Таэ, словно бы пряча от всех этих людей, хлынувших на них, и тихо спрашивает: – Что случилось, Отаэ-сан? Язык у Таэ не поворачивается, а голову кружит парфюм Кондо – в противоположность ее теперешнему положение по-прежнему терпкий и мужской. Руки Кондо ни разу до этого не обнимавшего/ей Таэ кажутся до боли знакомыми, родными. Таэ прижимается крепко-крепко к Кондо, сцепливая у него/нее за спиной руки в замок, и словно забывает, что сейчас она обнимает того самого Кондо Исао, достававшего ее Предначертанностью. Время словно останавливается, и Таэ почему-то благодарна тому, что сейчас Кондо является женщиной, ведь обнимай она так мужчину, какие слухи бы поползли. Но где-то в глубине души Таэ отчасти жалеет, что лишилась в этот момент широкого крепкого кольца рук, всего его почти двухметрового роста, при котором он способен был бы полностью укрыть Таэ от глаз толпы. Вообще-то Таэ не всегда была такой – в смысле, ненавидящей Предначертание. Когда-то – когда отец был еще жив, а она была маленькой девочкой – она подглядывала за тренировками братца Оби Хаджиме и пыталась заставить себя чувствовать совместную с ним боль от ударов бокеном. Но, увы, Таэ ничего не чувствовала. Даже самого маленького покалывания. А ведь она находилась совсем близко, всего в нескольких метрах от братца Хаджиме… Но происходящее на том острове, когда все бросились спасать этого дурака Кондо и остальных, заставляет выть Таэ. Острая жгучая боль прознает ее тело, и Таэ кричит, когда понимает, что ее лицо горит. Таэ задыхается и пытается сцепить руки в замок, чтобы мямлить тихие молитвы, чтобы… (помогите ему, о боги, помогите ему, даруйте жизнь, которую он заслуживает, как никто другой) ... все вернулись живыми и здоровыми, чтобы боль ушла, а слезы – это безумный поток – остановились, высохли и не возвращались на лицо Таэ. Но такого ведь не бывает, не правда ли? Принять судьбу, сказать, что никогда не отпустишь его, для Таэ стоит женской гордости и природного упрямства. Но по-другому ведь и нельзя сказать ему, чтобы берег себя, чтобы не лез на рожон, когда это не требуется, чтобы не пытался быть героем – ты простой человек, Кондо-сан, хрупкий и смертный – или кем-то еще. Не нужно доказывать кому-то что-то, просто сражайтесь за Землю и выживайте. А больше Таэ ничего и не надо. Тогда уже – после всех этих ужасов с Уцуро и земной Альтаной – Таэ признает, поступится своими принципами и на слова Кондо «Ваш всецело», ответит: «Только Ваша. Но я еще посмотрю на Ваше поведение». И все вроде бы хорошо – Эдо переживает первую волну атаки, а Таэ на кратковременной передышке силится сказать ему, что скучала, когда Кондо присаживается невдалеке от нее и говорит: «После всех этих сражений я смертельно устал, но все равно смог вернуться к вам». Таэ хочется запустить в него чем-нибудь – лучше потяжелее, – потому что на слово «смертельно» теперь должно быть наложено табу. Оно словно начало, словно дурная вестница перед настоящей смертью, от которой глупые шутки, сравнения и даже клинок не спасут. Но Таэ лишь улыбнется уголками губ, сдерживая слезы – покалечен, избит, но все же жив, – но не найдет сил сказать, что принимает своего Предначертанного. А потом она задыхается, хрипит, хватаясь за грудь – почти в области сердца, – и кричит от боли, разрывающей ее грудную клетку, словно кто-то проворачивает по часовой стрелке лезвие. Таэ падает на колени, скользя пальцами по одежде, царапая шею, не в силах справиться с мучительной болью. Слезы – такие ненужные и бесполезные сейчас, когда вокруг война – рвутся наружу, несут боль, страх и горечь. И первая мысль возвращает на круги своя: «Кондо-сан, Вы не мой Предначертанный, Вы не мой Предначертанный. Пожалуйста, Вы не мой Предначертанный». Таэ повторяет это словно какой-то заученный стишок, длинный монолог, пытаясь заставить себя поверить, что Кондо не ее Предначертанный, а значит, это не ему сейчас так больно, не он так страдает. Нежелание признавать, принимать эту боль, как связь с Кондо принимает ту же форму, но Таэ теперь лучше понимает, почему так рьяно отказывалась принимать Предначертанность. Чувствовать боль другого, ощущать его агонию и быть не в состоянии ему помочь – невыносимо. Еще один резкий удар в плечо – Таэ с силой стискивает место предполагаемого удара и с ужасом отмечает, что это почти у самого сердца. А сзади снуют другие женщины, пытаясь помочь по мере своих, пока Таэ, скорчившись на земле, чувствует в теле ту самую смертельную усталость, о которой говорил ей совсем недавно Кондо. И Таэ – сквозь горячие слезы, сквозь агонию – шепчет: – Вы смертельно устали, Кондо-сан, но ведь Вы найдете силы вернуться ко мне?